Странные мысли.

Сыр с пелесенью упал в желудок, и появились у меня в голове странные мысли.
Если взять и поверить в то, что семейные отношения описанных мною как-то некромантов - правда, а мир за окнами - ложь, то возникает вопрос: как же так? Почему мы все живем в мире, где все стоит с ног на голове, тащимся от собственной важности и со временем забываем о своих снах, мечтах, бывших друзьях? Словно механизм какой включается, и каждый человек стремиться размножиться, скопироваться, обеспечить себе старость и помереть!
А может, стоит тратить свои силы на кое=что другое? напимер, перестать прятаться по щелям, как мыши, и начать общаться вместе? Никогда не могла откровенно ответить на вопрос о том, а чего мне, собственно, на одной планете не сидиться? Да, как бы вам сказать, чтобы не послать... Пыталась я, пыталась, но так и не смогла найти ни одной причины тухнуть в одиночестве, среди людей среднего ума, если есть тако шанс побывать в разных мирах, разгадать загадки древности, посмотреть на чужие звезды своими глазами.
Как, вот как объяснить это чувство, что мир вокруг не в порядке? Знаю я это, просто знаю и чувствую, что не так все должно было быть изначально. Но правду скрывают не только на уровне мыслей, но и на уровне СМИ. Вот, к примеру, давно уже установленно, что под левой лапой Сфинкса, на глубине двух этажного дома, есть камера размером около 15 метров, прямоугольная такая. и что вы думаете, кто-то полез в нее смотреть, что там такое? Хрена с два! Видители, Сфинкс - это самый древний памятник культуры на планете, если, конечно докажут, что ему более 32 тысяч лет, а не 2500, как считает официальная наука, мать ее!
Раскопки могут повредить памятник! то есть, в 21 веке мы даже копать не научились так, чтобы огромного Сфинкса не затронуть? И какие нам тогда полеты к звездам? дома сидеть, водку пить.
Неужели нельзя подкопаться к левой лапе памятника так, чтобы и памятник цел остался и камеру посмотреть? Ссылки на то, что она затоплена, так как ниже уровня моря ныне меня не убедили.
Да и коллегия археологов что-то не спешит на установление истины о Сфинксе, сколько ему точно лет. Неужели сидеть впыльных кабинетах лучше, чем сенсация в истории?
Ну, да ладно, не о том сейчас.
Вот слушаю я лезим, думаю: кто-то же тоже любит такую музыку? Кто-то ее писал, сочинял, пел, слушает, как я сейчас... Значит, есть еще люди, которые понимают тонкие планы! Душу вкладывют в свое творчество, латынь учат ради этого, стараются...
Тогда где они, мать их за ногу?! У меня чувство такое, что я сижу в бункере, куда попадают старые выпуски газет и журналов о сверхестественном, диски с музыкой тех лет иногда падают, а как только я начинаю выяснять, что и откуда, так тут же натыкаюсь на закрытые двери.
Сайт на консервации, группа развалилась, народ упал в денежные кучи материальности, энтузиазм сменился выгодой, писатели одумались и перестали вкладывать душу в книги, пользуясь дешевыми и избитыми темами для романов.
А я только и кричу из бункера:
- Эй, есть здесь хоть кто-то, кроме мен?!
И все чаще и чаще я начинаю сравнивать свою жизнь, да и весь мир в целом, с колонией-поселением: детство уходит на обучение будущей профессии, а потом кончаются опекуны и каникулы, надо вставать в дружный строй рабочих и менеджеров, чтобы было что есть и что носить. Можно быть офигенным магом и сногсшибательным изотериком, ено работать ты будешь, а постепенно тебязатянет в круговорот проблем и семьи.
Даже если ты работаешь сам на себя, даже если зарабатываешь на кусок хлеба гаданием и ритуальной магией, но все равно будут у тебя идиоты-клиенты, тупые ученики, которые платят деньги за попытку вложить в них хоть чать истины, да просто занятость.
А мир - тюрьма. Кто сумел, кому повезло родиться в семьи пахана, тот и будет безмозглым, но обеспеченным. А кто просто родился, да еще, на свою беду, увлекся изотерикой, тому дорога к общению и душевному отдыху с единомышленниками заказана - мир старается сохранить свои секреты, ограничивая их распространение среди людей.
Вот я публикую свои рассказы. Но я писала их не для себя, я писала их как раз для тех, кто будет потом их читать, хотела, блин, донести до масс свои мысли, в надежде, что у кого-то из масс мысля в туже сторону повернется, что и у меня.
я слушаю группы, музыку, и думаю: ведь, они же писали тексты,м узыку, концерты давали зачем-то? хотели, как я, поделиться своим вдением мира вокруг.
Итак, я оценила их труды. Но всегда хотелось у них спросить - а вы нашли то, что искали среди людей? что вам дало ваше творчество, кроме денег? кто-то оценил вас так, как вы хотели? кто-то вообще понял, что вы хотели сказать?
Или толко я вижу солнечные города, снежные вершины гор и камни древних обителей под вашу музыку?
страшно все это, страшно и безисходно как-то...

@музыка: лезим

@настроение: никакое.

@темы: Цикл публикаций.

---

В данный момент...

В данный момент, именно сейчас, в этот час мне юы хотелось оказаться в ночном лесу, на который опустилось первое дыхание осени.
Чтобы рядом потрескивал костер, а я зыки пламени лизали стопку дров на холодной земле, чтобы дорожный плащ понемногу просыхал у огня, паром улетали бы с него капли занудного холодного дождя, что прошел днем и преследовал меня до ночи. Чтобы рядом стоял разнузданный конь, похрапывающий сыто и сонно.
Мне хотелось бы прямо сейчас в тот далекий лес, котрый остался там, в далеких местах, в прошедшем времени, где тяжесть настоящего клинка приятно холодила бы бедро.
И глаза...
Голубые глаза того, кто был бы рядом, смотрел бы на меня цинично и с интересом.
Глаза, ради которых я мокла под дождем весь день.
В этот момент мнебы хотелось в осенний лес...

@настроение: желанное.

@темы: Моментная слабость.

---

Полуночный бред одержимого.

Иногда мне кажется, что я просто одержима кем-то, кто гонит меня прочь, тянет за язык и засавляет срываться на тех, кто рядом. Но потом, когда одержимось отпускает, я понимаю, что все-таки это я, и мне с этим жить.
Сегодня решила устроить себе разгрузочный день... Угу, устроила, блин! Черт же меня дернул послушать "Осенние визиты". Как же Лукъяненко подкарауливает меня на поворотах жизни? Как он умудряется прийти всегда неожиданно, но всегда в тему? Вот, прочитала несколкьо строчек про любовь и поняла свой главный аргумент во вчерашнем споре с тем, кто меня тут читает, да почитывает. Там говорилось о том, что, чтобы уметь любит мир, надо уметь любить человека. А я не умею любить человека, значит, я не есть любовь.
А еще там был такой персонаж - Ярослав Заров - очень честный взгляд автора н самого себя. И читая об этом герое, о писателе, чья жизнь описана в буднях его ремесла, мне расхотелось быть писателем, как таковым. Нет, я не оставила идеи о публикации, но делать это своей основной профессией - увольте!
Вообще, господин Лукъяненко оказался прав: сказка у него плучилась страшная. И правдивая. Может, он и пишет фантастику, но зато он щедро сдабривает ее своими наблюдениями, философией обычного человека и правдивостью персонажей. Фэнтези на такое не способно, оно толкьо уводит прочь, в мир грез и мечтаний, отодвигая на задний план реальность. А в реальности нет и никогда не будет верных слову друзей и настоящих чувств, они отжили свое и умрли вместе с эпохой мечей и колдовства. Потому люди, которые живут в таких книгах, только играют в любовь, верность и честность.
Неужели выдумаете, что в нашем мире магия физическая просто взяла, да и отползла в угол от того, что пришел какой-то бог и покрестил с плеча все и всех? Нет, магию отняли у людей в наказание за их предательство. Магия - чувства человека с даром мага, который трансформирует их в энергию и направляет по узкому каналу на необходимое действие. Я никогда, подчеркну, никогда не видела ни одного человека, который бы пробовал быть магом, а потом сказал бы, что у него не получилсь. Нет, все люди делятся на две категории: те, кто до сих пор считает себя магом и те, кто считает магию выдумкой. А вот неудачников после испытания в башне Высшего Колдовства я не встречала,как, впрочем, и умерших от испытания.
О чем это говорит? только о том, что даже если ты и есть посредственность в изотерике, никто тебя в этом не уличит. Всегда можно сослаться на видение человеа и обвинить его, а не себя, в том, что он слеп.
Хм... Да, вот оно как вышло...
А хотела написать о том, что я рассталась с очередным заблуждением по поводу того, кто я такая. Я не любовь, не ангел и не... Да, я вообще не знаю, кто я и зачем. Родилась всем назло, живу и пытаюсь найти себе лучшее применение. Только не выходит все никак.
А в моем городе началась осень. Воздух стал чист и честен, ночи стали холодны, а дни - по-осеннему теплы и коротки. Когда-то давно я любила в такое время, осенью, наливать себе в кружку горячий, свеже сваренный, кофе и писать рассказы о настоящих мужчинах и праве на выбор.
Теперь не пишу такого. но оно все никак не отпустит меня, все никак не уйдет, выливаясь в других рассказах и прозе без конца и начала.
Странное это чувство, когда ты понимаешь, что ждать нечего, и не ждешь ничего от жизни, не строишь грандиозных планов и сворачиваешь масштабные боевые действия амбиций, а старое чувство покоя и радости возвращается. Словно и не надо было гоняться ни за чем, не надо было пытатся успеть, надо было просто ачать жить спокойно, не размениваясь нато, чему еще не пришло время случиться.
Вот она, осень. Вот оно, мое очередное мировзрывательство. Каждую осень приходит ко мне переворот жизни и остается до следующего года.
В этот раз я вернулась к тому, с чего начала. Мне дали еще один шанс закончить жизнь правильно. Надеюсь, что я его не упущу. А пытаться любить людей я больше не стану, и смотреть на них, как на посланцев из вне - тоже. Зеркала закончились - хрусталь нынче не в моде.

@настроение: осеннее.

@темы: грани разумного, Цикл публикаций.

---

Обретение.

"На моих словах все чаще гореть огню..."

Кукрыниксы "Движение"
Вот она, я, лежу на холодной каменной плите, мои руки сложены на животе, в помещени темно - горит только один факел в глубине подвального склепа. Мне страшно и интересно одновременно. Я знаю, что скоро придет тот, кто вонзит мне в грудь кривой нож. В склепе были еще люди, но они были мертвы, потому меня не особо интересовали. В какой-то момент я поняа, что ко мне идут. Тогда мое сознание словно отодвинулось, я была там же, всклепе, и где-то еще. Через усилие, которое я сделала над собой, я поняла что до сих пор вижу продолжение картинки в подвальном помещении, и лежу в собственной постели со сложеными на животе руками.
Я помнб, как продолжала видеть, как ко мне подходит кто-то низенький, с ножом в руках, в его помошниках несколько мертвых людей. Мне не страшно уже, просто любопытно. Потом я поняла, что сознание надо вренуть в настоящее тело, иначе будут последствия. Тогда я насильно вернулась обратно, проснулась окончательо. Но самое главное, что чрез несколько секунд мой телефон на столе издал странную мелодию и перезагрузился! Да, ничего, казалось бы, странного, кроме того, что мой телефон никогда не презагружался сам! С моменьа покупки. Те, кто знает меня и мой смартфон, поймут,почему у меня в четыре ута были такие шальные глазенки по этому поводу.
Так и это еще не конец! После всего, под утро, я вижу картину отдыха родителей в Киеве, а сама как будто смотрю на жизнь других там же. Так вот увидела я иссторию о том, как в семье была жадная бабука - родительница жены, у которой была дочь от мужа-тюфяка. Так вот, молодой девке едва семнадцать исполнилось, как она пропала, после выпускного сразу. Бабушка тут пришла вещи свои требовать у дочери, а дочер нет. Муж звонит жене, а бабулька тем временем пошла замок ломать в нижней комнате, котоую занимали родители девчонки. Вот я вижу как молодая бабушка ломится в дверь, которая выкрашена с обратной стороны, изнутри в зеленый цвет (картинка мне транслируется изнутри комнаты, я вижу, как поддается ударам дверь), вот она открывается... Муж орет что-то теще, которая ищет свои вещи, не обращая внимания на то, что зять кричит о том, что у него дочь пропала накануне, теща включает свет в спальне родителей, куда ее пускать не хотели и поворачивается лицом к кровати, которая стоит прямо напротив двери, выкрашенной в зеленый цвет.
А на кровати, опершись на локоть, прикрытая до плеч покрывалом, сидит пропавшая семнадцатилетняя девушка с длинными черными волосами, спутавшимися в космы. Она смотрит в сторону мертвыми синими глазами, а вся грудь ее в крови. Кровь пропитала покрывало. которым ее, судя по всему, накрыли после смерти. Но самое удивительное - мое осознание произошедшего. Я четко поняла,что девчонка решила отметить выпускной первым сексом в жизни, притащила кого-то в родительскую комнату, пока их не было, переспала с ним, а он ее убил. Но интрига состоит в том, почему дверь была закрыта изнутри, а окон в комнате е было, и зачем любовно прикрывать труп покрывалом, словно он стеснялся самого себя.
На этом я открыла глаза, сказав себе, что с меня трупов хватит.
Так что сейчас в моей комате пахнет свеже сваренным кофе и осенью, которая вчера днем пришла в мой город, а вместе с ней пришло и обретение самой себя. Я поняла, что проиграла, что поетряла все, что могла, и даже авансом, потому я вчера повернулась к богам лицом, приклонила колени и попросила единственное, что еще есть со мной - силу, чтобы двигаться дальше.
Мне стало легко от обретения покоя внутри, когда не надо спешить, не надо гнаться ни за кем и ни за чем, не надо торопиться. Стало так легко и пьяно от мысли о том, что можно просто жить, ничего не ожидая впереди. Теперь я могу сказать, что ничего не жду от жизни, а значит, ничего и не боюсь. Я так и не поняла,зачемя пришла в этот мир, на зло всем, вопреки каждому, совершив такое, от чего волосы дыбом встают. Зачем? Ради его? Ради запаха осени, который всегда сжимает мне сердце болью о прошлом? Ради свежих яблок, которые так приятно пахнут, особенно в сочетании с запахом свежего кофе? Ради поисков неизвестного?
Я поняла свои ошибки слишком поздно: мне просто не стоило гоняться за тем, что есть лишь отражение настояящего в нынешней реальности.
Вот так, через мертвых, через смерть, через портал силы, чрез богов и покаяние перед ними, чрез открытое сердце, я обрел себя - пустые глаза, музыку Лезим и понимание осени в одиночестве и грусти по смерти падающих листьев за окном.
Жаль, мне очень жаль, что никто не разделит со мной мыслеобразы Земли Изначальной в этот день, когда я сошла с ума...

@музыка: Лейзим "chapter 2"

@настроение: смешанное

@темы: грани разумного, Путешествия в поисках знаний. Иные реальности.

---

Вот очередная теория и почти практика на тему порталов и параллельных миров. То,что описано в статье, я неоднократно пробовала сама - да что уж там! - со мной такое почти каждый день. Только вот я не думла об смене линий вероятности, как о прыжке в альтернативную реальность. Так что согласиться с автором статьи в полной мере не могу. Но, возможно, кому-то станет любопытно, да и хранить материалы по магии и изотерике лучше в свободном доступе, в одном месте. А у мменя, как я посмотрю, уже получилась неплохая подборка своего и чужого опыта. :-)
Ссылка на сайт ссо статьей в конце материала.

Вам никогда не хотелось изменить свою жизнь? Нет, я не говорю, переписать её полностью, а лишь скорректировать частично? Например, изменить всего один момент,
после которого ВСЁ могло бы быть по-другому. В общем, перейти на другую линию жизни, расположенную в параллельном мире.

Кто-то считает, что параллельные миры – это бред и фантастика, кто-то твёрдо уверен в их существовании, а истина, как всегда, где-то рядом.

Команда оксфордских учёных сделала открытие в области математики: параллельные миры действительно существуют. Сама же теория о существовании параллельных
миров появилась в 1950 году в США, и её автором являлся Хью Эверетт. Эта теория объясняла тайны квантовой механики, которые вызывают споры учёных и по
сей день.

В эвереттовской "многомирной" Вселенной каждое новое событие возможно и вызывает разделение этой самой Вселенной. Число возможных альтернативных исходов
равно числу миров. Например, вы утром выходите из дома и, поскользнувшись на банановой кожуре, падаете. В одной реальности вы отделываетесь лёгким испугом
и синяком на ноге, в другой – с тяжёлыми переломами попадаете в больницу, в третьей – вам помогает подняться симпатичный молодой человек, случайный прохожий,
который впоследствии становится вашем мужем. Число альтернативных сценариев бесконечно.

Сначала теория была признана фантастичной и забыта, потом – верной и ведущей к объяснению многих загадочных событий существующего мира, сейчас учёные затрудняются
дать окончательный ответ…

Многие женщины, хотя бы однажды обращавшиеся к гадалке, сами сталкивались с явлением "параллельных миров". Если предсказательница действительно обладает
минимальным даром предвидения, то она обязательно расскажет вам историю вашей будущей жизни, сколько мужей у вас будет, когда родятся дети и так далее.

Но вероятность того, что эта информация сбудется – минимальная. Ведь гадалка увидела всего лишь ОДИН вариант вашей будущей жизни из множества возможных,
т.е. всего лишь одну линию жизни, которая находится в неизвестном нам параллельном мире, а вы можете попасть в совершенно другой мир, и судьба у вас будет
другая. Хотя бывает, что гадалки и угадывают, но это чистая лотерея.

Если параллельные миры всё-таки существуют, значит должны существовать и порталы перехода из одного в другой. Некоторые люди чувствуют такие "двери" интуитивно
– вроде секунду назад всё было так же, но что-то неуловимо изменилось. Скорее всего, этот человек находится рядом с такой точкой перехода или непроизвольно
уже сделал шаг в другую реальность.

Под "другой реальностью" здесь не надо понимать мир с зелёными человечками и малиновым небом, имеется в виду та же Земля, тот же город, та же улица, но
другой вариант судьбы для данного индивида. Знатоки утверждают, что при переходе с одной линии жизни на другую человек чувствует непонятную, необъяснимую
напряжённость, замечает знаки, которые ему посылает новая реальность. Это могут быть обрывки чьих-то фраз, отрывок песни, льющейся из окна проезжающего
мимо авто, реклама, которая почему-то привлекала внимание.

А странное и необъяснимое учёными чувство дежавю? Некоторые склонны считать, что это информация, которую вы уже однажды видели, слышали, переживали, чувствовали,
но в другой реальности, в ином мире.

"Я прилетела в Прагу в первый раз в жизни. На экскурсию мы отправились в старую церковь. Увидев её, утопающую в зелени, я растерялась, появилось чувство,
что я уже когда-то здесь была. Чтобы проверить себя, я обогнула церквушку, будучи уверенной в том, что во дворе увижу старый, забитый досками колодец,
и он там действительно оказался!", – рассказывала Ольга.

630 260
© 2009 Jupiterimages
Да, иногда действительно сложно объяснить происходящие с нами вещи рациональным, здравым смыслом. Порой кажется, что судьба пускает нас дважды, а то и чаще
по одному и тому же месту, но в разных параллельных мирах, как будто даёт нам шанс что-то исправить, заметить или понять.

Недавно британский медиум Дана Форсайт сделала шокирующее заявление: она сказала, что нашла переход в параллельный мир, который оказался копией нашего
мира, но лишённой проблем, болезней и войн.

Открытию предшествовали загадочные события, которые произошли в ярмарочном городке Кенте, где в 1998 году из комнаты смеха не вышли сразу четверо молодых
людей, затем пропали ещё двое. Версии были разные (упоминались маньяк и открывшаяся дверь в параллельный мир), но доказательств ни одной из них найдено
не было.

А профессор и путешественник Эрнст Мулдашев считает, что пирамиды – египетские или тибетские – и есть врата в параллельные миры. И не зря в нашем трёхмерном
мире, основой которого является треугольник, все пирамиды имеют четырёхугольное основание. Вот только непонятно, пирамиды – это врата в миры, совершенно
отличающиеся от нашего, или в миры, где можно изменить свою судьбу?
primeinfo.net.ru/news3415.html

@настроение: рабочее.

@темы: Цикл публикаций.

---

А я болтаюсь, я болтаюсь...

Буквы, буквы, буквы... Определенный набор символов для выражения своих мыслей, чувств и внутреннего состояния. Как это вообще возможно - выразить символами краски внутреннего мира? Как можно описать словами то, что пробуждается внутри, наполняет тебя до предела, сочится сквозь тебя, падает на землю солеными слезами?
Когда-то давно я написала сцену о человеке, у которого не было глаз. И тогда, когда его избили на дороге прохожие, пошел дождь, который плакал вместо человека. Сейчас я сижу и слушаю дождь, который плачет за меня, словно наполняясь моими чувствами, моими мыслями.
Буквами нельзя выразить то, что таится внутри человека, если, конечно, в нем вообще что-то есть. А еще я смотрю фильм "Волкодав" и думаю о том, что даже красочное кино привлекает меня сильнее, чем жизнь за окнами. Плохо ли мне? Нет. Мне скучно и обидно.
Я болтаюсь по жизни, болтаюсь, смотрю я на жизнь вокруг пустыми глазами, словно на черно-белую фотографию. Вообще я люблю такие фотки, в них больше жизни, чем в плоских цифровых снимках, но в этом контексте сравнение стоит воспринять в негативном значении.
Я говорю, что миром правит любовь, слямзив эту фразу в упомянутом фильме, но глядя на картинку за стеклом, я понимаю, что этим миромне правит никто, кроме эгрегора мнимого бога.
Вот, я снова попыталась выразить буквами вихрь эмоций внутри, да как-то криво вышло...
ладно, тогда расскажу сегодняшний сон. Не помню точно, как все начиналось, помню только что была зима, незнакомый город, похожий на город 19 века, но в то же время и более современный. Я встретила человека, которго все считали дурачком, неполноценным. Мы оба были бедны, и стали путешествовать вместе. А потом, когда прошло несколько лет, он вдруг сказал, что я ему не безразлична. Тогда я посмотрела на него по-другому.
Но самое главное было в том,что он захотел подарить мне песню и стал петь арию из "Гамлета". Я никогда не слышала оперы Шекспира, но во сне я точноо знала, что это за ария и понимала слова. Внезапно я сказала ему, что он очень талантлив, потому может не переживать о том, что ему нечего мне дать - он может дать мне песни. Этот человек отстранился от меня, и я увидела его на сцене в огромном театре, на него пришло посмотреть очень много людей, а я увидела себя в первом ряду, в сине-фиолетовом платье из бархата.
Тогда я смогла рассмотреть этого человека получше: он был не высокого роста, но выше меня, с голубыми глазами и светлыми волосами. Он смотрел на меня так печально и одновременно с любовью.
Театр, сцена, первый ряд... Где-то это уже было?
В общем, подводя итоги, я проснулась в расстроенных чувствах, потому что очень хорошо запомнила ощущения от сна, но плохо запомнила сам сон, так как мне казалось, что все происходит на самом деле. Вот так всегда! Я думаю, что все правда, потому и не запоминаю, не пытаюсь управлять сном, как в ОС, а потом открываю глаза и чувствую себя просто как выжатый лимон. И становится так обидно...

@музыка: кукрыниксы "крайние меры"

@настроение: расстроенное.

@темы: Путешествия в поисках знаний. Иные реальности.

---

Дождалась!

Далее следует сатья о параллельных мирах и порталах в Москве и не только.
Вчера я писала о том, что все чего-то жду. Вот и дождалась работы на аномальной зоне! Начать с того, что я работаю на Китай-Городе, а живу прямо рядом с платформой Силикатная, и чего от меня еще ждать?
Сама я учавствовала во временных провалах как раз на указанной станции, а также на Таганской и Павелецкой. Другие тоже были, но уже не помню, какие именно.
Так что будем разведовать информацию.
ссылка на сайт с информацией о параллельных мирах после статьи, кому интересно, прочитают сами.

Параллельные миры. Путешествия в параллельные миры.
В подмосковной пещере, неподалеку от железнодорожной платформы «Силикатная» во время войны от бомбежек прятались люди. Очевидцы рассказывали, что пещера
обвалилась и погребла людей. Завал расчистили, но ни одного тела не нашли. С тех пор эту пещеру причисляют к порталу перехода в параллельный мир.

Для мгновенного перемещения во времени и пространстве фантасты придумали термин «телепортация». Теория предполагает наличие множества параллельных миров,
в которых мы все единовременно существуем.

Сергей Дружко, ведущий популярной телевизионной программы «Необъяснимо, но факт», провел небольшое исследование и выяснил, что многие люди хотя бы раз
в жизни оказывались телепортированы. Вот как они рассказывают об этом:

Евгений (Евгений Трошин – участник исследовательской группы «Немон») ехал по делам в московском метро. В час пик поезд был переполнен, толпа притиснула
его к дверям. Он вынужден был сделать шаг из вагона не на своей остановке, чтобы пропустить выходивших:

- И вместо того, чтобы следующая станция была объявлена на Таганской, я слышу, что следующая станция Кузнецкий мост.

Несколько минут назад Евгений слышал точно такое же объявление. Станцию «Кузнецкий мост» он уже проехал. Подумав, что у машиниста сбился магнитофон, Евгений
зашел обратно в свой поезд.

- Я совершенно удивился, когда следующая станция действительно была «Кузнецкий мост». Я подумал, как же я мог оказаться в поезде, который идет в обратную
сторону. Я ведь был в совершенно трезвом, в совершенно не измененном состоянии сознания. Я ехал по делам.

Об этой станции, где произошел этот странный случай, давно ходят противоречивые слухи. Люди часто жалуются, что здесь они выпадают из времени, теряют час
или два, или наоборот, все, что с ними происходит, происходит слишком быстро. Вероятно, считает исследователь, под районом Китай-города в Москве расположен
естественный разлом в земной коре. В дни магнитных бурь или солнечной активности его действие усиливается, и разлом начинает работать как портал перемещений
между мирами.

Параллельный мир, в который можно проникнуть изредка и, к сожалению, пока не поддается изучению обстоятельств, по которым туда можно проникать регулярно.

Согласно верованиям древних славян, перемещение в параллельный мир, населенный мистическими существами – русалками, водяными, лешими, происходило на заколдованных
полянах, на перекрестках дорог и в местах, где скапливалась вода.

Современные исследователи считают, что в зонах, где возможно перемещение, обычно слышаться посторонние звуки, как бы занесенные ветром издалека. Тихая
музыка, стук колес, разговор, когда поблизости нет ни одного человека. Еще одним признаком места возможной телепортации является появление необъяснимых
посторонних запахов.

- Бывает, когда человек попадает в волну странных запахов. По нашему мнению это явление такого типа, когда граница миров стирается и из другого мира может
проходить воздух. Одним из пунктов, по которым мы определяем места переходов, это лесной массив, в котором мы наблюдаем растения или деревья не свойственные
данной местности - Андрей Моргун (участник исследовательской группы «Немон»).

Это один из указателей на то, что в данной местности могут быть червоточины (временные дыры в пространстве). Каждый год в мире пропадает 5-7 тысяч человек.
Большинство из них исчезают бесследно, даже их тела со временем не обнаруживаются. Возможно, эти люди не были жертвами преступлений, а стали невольными
путешественниками и находятся в ином измерении, где живут обычной жизнью, даже не подозревая о том, что в иной реальности их считают пропавшими.

Многие проваливаются в иные, альтернативные реальности, так же как и теряются во времени. Это вполне возможно, и таких случаев очень много. Есть старинные
свидетельства мессионеров, которые в средние века пытались обратить в свою веру американских индейцев, в частности, мексиканских инков. Согласно сделанным
записям, мессионеры видели, как жрецы инков открывают в скале некую дверь и уводят народ в неизвестном направлении. История подтверждает: однажды племя
инков покинуло свои города и бесследно исчезла с лица земли.

Исследователи предполагают, что жрецы инков смогли все-таки открыть некий туннель в другие реальности или другие миры и эвакуировать туда население. Альтернативная
реальность, она, фактически, до конца не изучена. Насколько она реальна, или насколько она виртуальна?

www.anubis-sub.ru/anomal/195-paral.html#

@настроение: нездоровая бодрость.

@темы: Путешествия в поисках знаний. Иные реальности., Цикл публикаций.

---

Задача:

Дано: одна молодая женщина, талантливый маг, талантливый писатель малой прозы. Возраст около нескольких жизней,внешние данные приличные, образование специальное и очень специфическое. К особым талантам относится и умение любить.

Найти: потерянного и одинокого в общении человека, с незаурядной внешностью (шрамы на лице и теле приветствуются, ожоги и травмы тоже),желающего познакомиться с иными мирами и одаренной девушкой-проводником в них. А также, найти точку приложения вектора любви и понимания к неизвестному человеку, вычислить координаты данной точки в пространстве и времени.

Условия: решение задачи должно происходить в замкнутой системе данного мира.

К решению задачи могут привлекаться талантливые ученые, озабоченные своей работой, маги и искатели, потрявшиеся в мире путешественники и просто знакомые :-)

Внимание, дополнительный вопрос: Если молодая девушка такая одаренная и смелая, на какой "х" ей вообще кто-то нужен?

@музыка: кукрыниксы "Колдовство"

@настроение: математическое.

@темы: грани разумного

---

Ожидание.

Сегодня я весь день хожупо квартире, как зверь по клетке. Послушала музыку, посмотрела ТВ, поела, влила в себя литры кофе, посидела в аське, снова включила сериал "Кости", опять пошла в аську...
Ничего не помогает! Я брожу туда-сюда, курсируя между окном, чтобы покурить, и кухней, чтобы заварить очередную порцию кофе. Несколько раз представляла, как сажусь писать рассказ, представляла сцены, понимала, что это все фигня и снова шла курить.
Целый день, по кругу, по отмеченному направлению, без права прерваться и без права на выбор. Комната, кухня, туалет... Чего же я жду? Борала в руки телефон, думала, что жду звонка, но нет, не сраслось.
С человеком должно случаться хоть что-то, каждый миг, каждую минуту, каждое мгновение. Кто-то ждет вечера, чтобы вернуться к любимым, другой ждет утра,чтобы уйти на работу от своей ненавистной семьи, третий катается целый день под моими окнами на мотоцикле и прожигает свою молодую жизнь в ожидании развлечений или просто ловит ветер в лицо. Каждый человек ждет и стремится. Работать, заводить семью, воспитывать детей, путешествовать, копаться на своема огороде на худой конец! Я жду непонятного. Не знаю я, чего я жду...
Просто наматываю круги по квартире, довожу себя до головной боли и понимаю: ничего я не хочу. Устала я ото всего. от умных и сильных, от дураков и слабаков, от циничных и юморных, он здесь и там... Я закрываю глаза и пытаюсь рассмотреть смазанные лица знакомых, остановиться хоть на мгновение, чтобы понять, чего же я жду? Чего я вообще хочу? Нельзя хотеть от людей понимания, нельзя дарить им что-то просто так - привыкают, садятся на шею и постоянно потом ходят и говорят, какие они одинокие и сколько ошибок наделали.
Хочу я вот прямо сейчас слушать по кругу "Тишину опадающих листьев", просто лежать и тупо пялить глаза в потолок, вспоминая, что однажды, на крыльце одного маленького дома тогда еще "мы", а не "я", пытались открывать истины.
И они пришли, они открылись, без звонка в дверь и без права на помилование не готовой к ним души. А потом все рухнуло, обратилось в прах,рассыпалось на осколки, а "место, где свет, было так близко"... Чуть совсем оставалось,чуть до окончания сюжета. И не толкьо у меня оной. Были и другие,с иными идеями, но все о том же. И у них не получилось, и они рассыпали свое сокровище...
А теперь я сижу тут, пишу какой-то дурацкий пост о том, что я хожу и жду не понятно, чего. А может, и понятно? Я жду героев, которых можно любить, о которых можно и нужно писать. Ведь, когда все ушли, я осталась одна, без возможности понять - псих или талант набирает строчки на клавиатуре? Они остались далеко, они остались без меня. И мне некого стало любить, кроме прошлого, но прошлое было похоронено для строительства будущего. А покойников я пока что не люблю... Ну, не в таком ракурсе хотя бы...
Итак, прошлое закопано и мне ничем не поможет, ибо старые истории, казавшиеся когда-то героическими и страшными ушли навсегда, остались в детстве. Будущее встретило меня вопросом, а на что будет жить молодой талант? И окунуло головой в социалку. А астоящее... Настоящее длиться целый день, гоняя меня по кругу, в тщетных попытках найти хоть кого-то, кого можно либо любить, либо ненавидеть. Мне так надо куда-то себя приложить, вписать в историю мира, что я просто не знаю, как провернуть все это.
А чего мне жалеть? Достаток есть, силы зачерпнула дохрена, будущее видно, как на ладони...
Чего же я, черт побери, хожу кругами о квартире в ожидании непонятного?! Отчего же мне так хочется сказать солисту группы "Кукрыниксы": я понимаю то, что ты хотел сказать? С "катарсисом" почти та же история, но их песни мне просто нравятся, а вот "Кукрыниксы" действительно цепляют...
и вот смотрю я на своих знакомых и не понимаю их. Вроде ту же музыку слушают, вроде те же вещи думают, вроде даже и к тому же стремятся, а все не то.
не то и не те. А по картире все бродит кто-то, бродит. То ли кот, то ли человек. А мне просто хочется успокоиться, перестать оплакивать далекое и научиться жить здесь и сейчас. А вот не могу, и все! Не умею я жить здесь! господи, кто-нибудь, скажите, как можно выбрать здесь, когда есть там? Ладно, я понимаю, что одной духовностью сыт не будешь. но можно же жить и по-другому! Почему каждый, кто однажды видел миры Паутины, просто забывает о них? Уходит в мир людей и начинает творить гадости? Как же так?
Ладно, вопрос снят - он риторический.
Вот сейчас я пойду, снова высуну морду в окно и закурю. Потом я пойду на кухню и налью себе очередную порцию кофе. и так пройдет мой день. Потом наступит другой. Если не будет работы и магии завтра снова стану сходить с ума в бетонной клетке, под окнами которой развелось неимоверное колличество детей, алкашей, сплетниц и студентов на "табуретках".
Все, кофе кончился в кружке, пора идти. Господи, Рейн! Неужели ты живешь так годами? теперь понятно, от чего ты такой псих и почему тебя вообще двое - хоть не так скучно.
Про Райсвелла я просто промолчу. Если даже подумаю, как он жил так, в моем виде, он меня тут и придушит.
Задолбало!! Чего же я жду?! Неужели мне заняться нечем? Две большие прозы ждут меня, магия, уборка, перестановка, планы и магазины! Какого же хрена я тут сижу, сопли жую, и никак не могу понять, чего я жжжжжжжжжжжжжжду?!
Блин, сейчас пойду и пришибу себя об стену за малодушие!

@музыка: "Тишина опадающих листьев". Кукрыниксы "Холодно"

@настроение: Очень депрессивное.

@темы: грани разумного

---

Мертвая половина.

Этот рассказ писался в подарок целому семейному клану магов-некромантов, которые дороги мне одним своим существованием. У них действительно странные семейные традиции, изощренные шутки у костра и замысловатые отношения друг с другом. В рассказе намерено не упоминается имя старшего мага, но зато приведены точные описания дома, быта и событий тех времен. До сих пор, перечитывая этот рассказ, я испытываю нежную любовь к каждому персонажу, и тем более, к старшему магу. разве его можно не любить? :-)
И если сюжет "имитации жизни" можно счесть альтернативной реальностью, привязанной к данному миру, чтобы описать характер Эгрона в годы его нечеловечности, то здесь этот герой, хоть и не носит того же имени, но узнаваем и предстает с другой точки зрения - с точки зрения именно человеческих чувств.
Еще мне понятно стало вдруг одно: хорошие рассказы, которые можно перечитывать после не один раз, пишутся только тогда, когда ты именно любишь своих героев.
В этом рассказе не стоит даты, но он был написан в конце ноября, начале декабря 2010 года, на работе, между шквальными звонками клиентов в кол-центре. Это произведение является ярким примером того, что я могу создать за один день под влиянием потока любви к герою или человеку.

Мертвая половина


Клинок слов ранит больнее клинка стали,
И шрамы от первого видны только в глубине глаз,
Когда же от второго – видны глазам.

Дверь открылась мягко и бесшумно. Внутри небольшой квартиры, насколько хватало взгляда, было темно и лишь маленький пятачок света из прихожей, где сейчас стоял незваный гость, освещал страшный беспорядок, больше походивший на разгром.
Помедлив немного, рослый мужчина сделал шаг внутрь помещения и замер на освещенном участке, как будто этот грязноватый желтый клочок пола в кругу обшарпанных стен мог его защитить от того, кто скрывался внутри.
— Грит, — осторожно и тихо произнес мужчина, поудобней перехватив что—то в кармане нещадно шуршащей куртки. – Гритисс, я знаю, что ты тут.
Тишина, ударившая в уши, навалилась с нещадной силой, продавливая барабанные перепонки. Гость вновь сжал в кармане куртки какой—то предмет,
«И какого черта я ношу такие неудачные вещи», — с горечью подумал он.
— Потому, что ты сам неудачник, — ответил ему тихий усталый голос из темноты, словами отвечая на мысли гостя. Мужчина вздрогнул, у него перехватило дыхание, а сердце готово было выскочить из груди.
— Не бойся, друг мой, — продолжал его собеседник, не стараясь, тем временем, показываться на глаза гостю, — если бы я хотел убить тебя, я бы уже это сделал, и твоя смешная игрушка в кармане меня бы не остановила, поверь. Неужели ты думал, что я тебя не замечу? – из глубины пустой холодной квартиры послышался приглушенный смех. – Я хочу поговорить.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Костер.
Огонь, оставляющий следы на теле, померкнет и угаснет,
Едва его коснется холодное ровное пламя слов.

Грит открыл глаза. Вокруг было темно и сыро. Где—то рядом слышались приглушенные звуки падающих капель, глухо стукавшихся о каменный пол. Маг протянул руку и попытался ощупать пространство вокруг себя. Камни, только камни и склизкая погань, размазанная по ним.
Он приподнялся и сел, спутанные мокрые волосы плетьми легли на плечи.
— Зачем же было забирать одежду? – спросил он сам себя, понимая всю иронию и безысходность своего положения в разговорах с самим собой. Грит протянул руку и осторожно коснулся головы, на затылке выросла огромная шишка, налитая кровью, которая нещадно болела и горела.
— Это нормально, — пробормотал маг, краем сознания понимая, что ничего уже не нормально, что в голове нарастает беспорядочный шум, а и без того близорукое зрение изменяет ему нещадно. Мужчина попытался встать, но ему не удалось: потолок оказался слишком низким, да и к тому же сплошь усеянным наростами, с которых сочилась вода.
— Пещеры, — протянул он, — это пещеры. Может, я вовсе и не пленник?
В тот же миг несколько камней слева от него отошли в сторону, обнажая проход, и чьи—то крепкие руки схватили его за плечи и волосы, потащив прочь. Через некоторое время Гриту пришлось дернуться, и он болезненно зажмурился – по глазам полоснул солнечный свет, с новым рвением, раздувая головную боль.
«Огонь, — думал маг, — я сожгу вас всех, кем бы вы не были».
Миновав широкий проход, ведущий к выходу, на полу которого слизь засохла от прогуливавшихся потоков воздуха и некоторого количества солнечного света, скудно подсвечивающего помещение. Грита выволокли на широкую площадку, где он понял, как ошибся. Посчитав за солнечный свет те жалкие лучи, которые пробились в покинутый коридор.
Свет был здесь.
Грит оглянулся на свою тюрьму – это было трехэтажное здание харчевни, в которой он ужинал накануне своего заточения. Перед ней, расчистив себе большую площадку, сложили костер, на котором можно было сжечь весь городишко, а возбужденная толпа уже вовсю голосила:
— На костер его! Смерть магу! Смерть!
Грита водрузили на впечатляющий постамент, в середине которого был вбит широкий столб, отводящийся, судя по всему, для мага. К нему—то его и привязали. Когда широкоплечий палач отошёл в сторону, освобождая место высокому худощавому священнику, толпа замерла и перестала голосить. По ней прокатилась нестройная волна удивления.
—Бесстыдник! Голый чернокнижник! – надулся и пошел пятнами толстый мужик в первом ряду, от чего его маленькие усики встопорщились и стали шевелиться, как у таракана.
— И что с того? – не стерпел такого Грит. – Вы сами—то в бане в платьях ходите?
Он постарался занять самую надменную и вызывающую позу, демонстрируя все свои достоинства, на которую только был способен в своем положении.
— Сжечь мерзкого слизняка! – заверещал фальцетом мужичонка, словно Грит надавил ему на самое больное место своим логичным вопросом.
— А, я понял, — мрачно просиял маг,— ты и впрямь дома одетым ходишь, да еще и спишь, наверное. Отвяжи меня, и я научу тебя одному заклинанию, которое поможет тебе не стесняться своих размеров и немощи, — доверительно произнес волшебник.
По толпе прокатилось сдавленное хихикание.
— Довольно, — прервал нарастающую кулачную расправу священник, не снимая капюшона и не разнимая сложенных в широких красных рукавах рук. – Ты желаешь облегчить душу перед тем, как предстанешь перед богом нашим? – меланхолично произнес святой отец.
— Я другую часть тела бы облегчил, — съязвил маг.
— Хорошо, чернокнижник, — не обратил на его слова внимания тот,— дайте мне факел и я совершу правый суд над этим несчастным.
Толпа молча переглянулась.
— Но, святой отец, — осторожно начал один парнишка, — факел должны были подготовить вы.
— Да? – рассеянно покачал головой человек в рясе. – Так и знал, что что—нибудь забуду. Ладно, будем импровизировать.
Он резко расправил руки в стороны и с его длинных пальцев сорвались снопы искр, разлетаясь во все стороны, подпаливая одежду зевак и хворост, которым был обложен постамент.
Люди расступились и, вереща, бросились прочь. Священник быстро сбросил рясу, оставшись в черном одеянии мага и, вытащив из кармана маленький нож, перерезал путы пленника.
— Отец, ты с ума сошел?! – негодующе смотрел на него бывший узник. – Я не буду ходить в рясе с красными рукавами, как идиот.
— Тогда ходи так, — пожал плечами второй маг. Его длинные, ниже лопаток, черные, как смоль волосы сливались с одеждой. Придавая и без того тонким чертам лица еще большую аристократичность и изящество.
Он брезгливо поморщился, разглядывая своего отпрыска, пока тот быстро облачался в сброшенную рясу.
— Как ты смог так выпачкаться? – строго вопросил он сына. – А твои волосы? Как же ты будешь выглядеть после того, как отрастишь их до самых пяток, или ты уже расстался с этой идеей?
— Не дождешься, — огрызнулся Грит.
— Пошли отсюда скорее.
— Я должен забрать одну вещь, — сузил глаза маг.
— Не должен, — человек в безупречном черном одеянии протянул своему сыну длинную кожаную ленту, на которой поблескивали, отражая тусклые отблески зарева под ногами, маленькие шипы вороненого металла, сливаясь с самой лентой.
— Спасибо, — глаза Грита потеплели.
— Вот и дари тебе ленты в день посвящения, — пробурчал старший маг, пряча улыбку.
В это время они уже размашисто шагали по неприметной тропинке в лес, солнце катилось к закату позади них, и силуэты высоких худощавых мужчин отбрасывали впереди них узкие тени…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Посвящение.
Есть слова, хранящие солнце, есть слова, хранящие лед,
Но больше всего слов воздуха, а слова слез и недр земли
Никогда не будут сказаны, и потому не станут словами.

Маг стоял посреди своей обширной, если не сказать, огромной библиотеки. Он пробовал читать, но привычное занятие, за которым он провел не один десяток лет, никак не хотело увлекать и отвлекать его. Тогда волшебник подумал, что сегодня, пожалуй, тот самый день, на который он давно откладывал свои очередные научные изыскания в области некромантии. Но и опыты в маленькой лаборатории в южном крыле его дома не пошли и не заладились.
Осознав, наконец, что происходит, маг в бессильной злобе опустился на стул в лаборатории.
— Паршивец, — произнес он в полголоса самому себе, — ну, что ты задумал? Что ты там опять замыслил, что я себе места не нахожу? И дернули же меня за язык демоны поставить тебе это условие…
Он прикрыл глаза, припоминая тот день, когда его сын ушел из дома на поиски своего посвящения.
— Хочешь быть таким, как я? – глаза человека в черных одеждах сузились, он перешел на шепот, от чего кровь начинала стыть в жилах даже у бывалых волшебников. – Хорошо, — кивнул он, не сводя взгляда со своего сына, стоявшего перед ним. – Но тогда тебе придется победить меня, но не в поединке, в учении. Ты придешь ко мне на следующий день после летнего солнцестояния, и результат твой я должен буду увидеть сам.
— Я докажу тебе, на что я способен, — произнес его собеседник, стоящий напротив человека в кресле, чье лицо скрывала тень, и чье слово было для него не только словом учителя, но и отца.
— Попробуй, Грит, — скрывая улыбку, ответил его отец тем же холодным тоном. Другого ответа от своего сына он и не ждал.
От воспоминаний его отвлек стук в дверь, который оказался лишь формальностью, сообщавшей о визите кого-то знакомого. Незваные гости вряд ли смогли бы даже приблизиться к дому, не то чтобы войти в него и так бесцеремонно нарушить покой волшебника, постучав в дверь лаборатории. Маг поднялся со стула и поспешил наверх.
Проходя мимо библиотеки, двери которой были прозрачными только для него и его сына, он заметил там неясный свет, словно внутри кто-то пускал солнечных зайчиков.
«Какая глупость, — подумал он, — кому это надо? Кому жить надоело?»
Твердым шагом он направился прямо туда и, не медлив, распахнул бесшумную дверь. Внутри было тихо и темно, — книги не терпели солнечного света и влаги, впрочем, как и излишнего тепла.
А книг здесь было множество. Аккуратно переписанные рукой самого чародея с древних и давно утраченных фолиантов и табличек, они ровно располагались на длинных стеллажах до самого потолка, соседствуя с древними и редкими трудами волшебников прошлого, от которых остались только их книги. Эта библиотека была предметом зависти и стремлений многих десятков молодых магов, да и не только молодых. Разница между ними состояла лишь в том, что молодые таки ограничивались грезами, а вот некоторые иные чародеи периодически отваживались на попытки присвоить себе чужие труды и заслуги, переступив через бездыханное тело хозяина. И трудно было сказать, что было для них более желанно: обширные знания на высоких стеллажах или смерть их владельца.
Маг бросил нежный взгляд на полки с книгами и прошел дальше, в глубь, где стоял небольшой низкий столик между двумя мягкими креслами, в которых было так удобно читать при свечах.
Остановившись рядом с одним из них, волшебник посмотрел на кресло напротив себя, в котором притаилась черная тень, плотнее и гуще остального мрака комнаты.
— Такой результат тебя устроит? – спросила тень непривычно тихим голосом.
И в тот же миг в глаза мага ударили две вспышки солнечного света, которые, впрочем, тут же пропали, и в библиотеке стало снова темно. Маг отшатнулся, схватившись рукой за подлокотник кресла позади него, но вовремя собрался и не упал, а плавно опустился в него, не открывая глаз, обожженных чистым светом.
— Достаточно, — медленно, но твердо обронил он. – Я признаю твое посвящение, сын и ученик.
Маг открыл глаза и посмотрел на своего гостя, в глазах которого играли искры солнечного света, притаившиеся глубоко внутри души.
Молодой волшебник улыбался, торжествуя и празднуя победу над своим отцом и наставником.
— Чему ты радуешься? – горько спросил его отец. – Ты не понимаешь, что натворил, — он покачал головой в темноте, — теперь ты обязан будешь до конца дней держать эту сущность, иначе она сожжет тебя изнутри. Как ты предполагаешь продолжать свой путь некроманта с такими—то глазами?
— Но я подчинил себе воплощение самого солнца, — тихо произнес его сын, понимая, что отец его прав и на этот раз. – Я совершил невозможное.
— Да, это так. И я знал, что ты сможешь. Но скажи, не жалеешь ли ты об этом? Стоила ли она того?
— Как ты узнал? – опешил молодой маг. – Я никому не говорил, куда и зачем собираюсь.
— Я давно заметил, с каким лицом ты читал ту легенду про воплощение солнца. А ближе к твоему посвящению ты просто не выпускал ее из рук. Так ты видел Деву Солнца, Грит? Ты был с ней?
— Это был единственный способ забрать ее в себя.
— И оставить кое—что своего в ней, — задумчиво обронил хозяин дома. – Ты выбрал себе имя?
— Да, наставник, — ответил его сын. – Я желаю, чтобы меня знали под тем именем, которое ты дал мне при рождении.
— Я рад, — улыбнулся маг, — и у меня есть кое-что для тебя, Некрос, — он протянул своему сыну сверток. – Я знал, что мой ученик вернется ко мне живым.
Некрос, избавившийся от своего детского прозвища, означавшего «не прошедший посвящения», принял из рук отца подарок и осторожно его развернул.
В тот же миг его глаза вспыхнули ярким огнем, в котором блеснула черная полоска ленты для волос из тончайшей кожи, которая была усеяна маленькими шипами вороненой стали, а уж о магической подоплеке подарка можно было и не говорить. Не даром его отец считался самым сильным некромантом.
— Это лучшее, что я мог получить, — бережно сжимая ленту, сказал Некрос.
— А я свое уже получил, когда ты встал на мой путь.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. Меж двух огней.
Окажись между двух слов – и пойми, как это быть молчанием,
Но остерегайся быть тишиной среди звуков, ибо они растерзают тебя.

Резкая боль скрутила его плечи, приподняла, подбросила и распластала на земле. Маг кое-как приподнялся и потряс головой, в глазах все еще блистали маленькие звездочки – последнее напоминание об ударе противника. Мир казался далеким и тусклым, словно сам маг не имел к нему более никакого отношения.
«Нет, — подумал он, — это чары, это заклинание безмятежности. Я справлюсь с ним в два счета».
Волшебник приподнялся, встал на ноги и, блеснув своими необычными глазами, нараспев произнес несколько слов. Комья мерзлой земли бросились в лицо его противника, который отшатнулся, зажмуриваясь. Обманный маневр удался на славу: высокий, но все же ниже Некроса, маг замялся и дал ему лишнее время сосредоточиться и произнести несколько сложных слов на забытом всеми живыми языке. Липкая паутина навалилась на молодого, даже юного, волшебника, повалив его с ног.
Некрос подошел к нему, поблескивая глазами, в которых еще блестел азарт схватки, хотя она и была окончена.
— Добей меня, — простонал юноша. – Чего медлишь?
— Ты не глуп, — засмеялся Некрос, — но не знаешь самого элементарного: мы с тобой одного поля ягоды, но неужели ты думаешь, что цель любого мага – смерть чужака? Дурачок, — и смех его стал громким и заразительным, — цель любого уважающего себя и стоящего волшебника – это знания. И порядок в них. В последнем ты не преуспел, как я заметил. Хотя твой гравитационный пресс был хорош, я давно не валялся на земле.
— Как ты назвал мое заклинание? – любопытство пересилило злость, и юноша решился на вопрос.
— О, боги и первозданного мира! – картинно возвел руки к небу Некрос, — ты даже этого не знаешь.
— Зато я знаю, как припечатывать таких, как ты к земле, — ядовито вымолвил он в ответ.
— А представляешь, что ты бы мог со мной сделать, если бы выучился, как следует? – вкрадчивый голос мага попал в точку, надавив на самое уязвимое место молодого дарования – жажду обрести настоящего учителя.
— Ты возьмешь меня в ученики? – опешил он.
— Может быть, — буркнул Некрос, осознав, что слишком раскрылся перед мальчишкой, напуская на себя непроницательный и важный вид, который позаимствовал у своего отца. В такие минуты они становились очень похожи, и только длинная, почти до самых пяток, коса мага, в непроглядную смоль которой была искусно вплетена кожаная лента с шипами, отличала их друг от друга.
— А я хотел тебя убить, — выпутываясь из паутины, обронил юноша. – Меня зовут Филлисс, или просто Фил, — он нерешительно улыбнулся.
— Пойдем, расскажешь подробнее, чего ты ко мне привязался, — подал руку ему Некрос. Фил посмотрел на него темными, как и у его нового учителя глазами и, откинув со лба черные волосы, схватился за протянутую руку, поднимаясь на ноги.
Некрос поглощенный произошедшим, не обратил никакого внимания на то, на сколько схожи были эти глаза со знакомыми ему с детства глазами его отца.
А свои глаза он предпочитал в эту линию не ставить.

— Я сожгу ее в своих руках, — прошипел Некрос, и его глаза полыхнули таким огнем, которого никто и никогда не видел, а чашка, которую он держал в руках, разлетелась на куски. – Я никому не позволю бросать моего сына кому-то там, какой-то жалкой оборванке. Как она могла ничего мне не сказать.
— Я только прочел тебе то письмо, которое мне отдала кормилица, когда я немного подрос. Ты действительно ничего обо мне не знал? – подозрительно сощурился Фил.
— Думаешь, если бы знал, позволил бы тебе вырасти таким недоучкой? – холодно, но твердо произнес Некрос.
Ответить Фил не успел. Тяжелая деревянная дверь слетела с петель, и посреди комнаты появился клуб дыма, в котором исчез Фил. Затем дым рассеялся, а оставшийся волшебник с удивлением обнаружил, что под его одеждами что—то сочится из множества мелких ран. С трудом стянув с себя одежду, он обнаружил, что не все раны были столь уж и малы.
Он упал на колени, прижимая руки к животу, отхаркивая кровь и все еще силясь понять, что произошло…
— Некрос! – врезался в мозг чей-то знакомый голос, а плечи рвануло обжигающей болью. — Теперь твой черед выбирать, как ты когда-то заставил меня! Либо ты умрешь сейчас, никогда не увидев более своего ученика, либо ты приведешь ко мне своего учителя и отца и останешься жив, чтобы посмотреть на смерть их обоих!
— Что—то не вижу выгоды, — прохрипел маг.
— У них это семейное, — втерся в сознание другой голос, немного мягче и тише первого, — оставь его, сестра, мертвец сам придет к нам, ему нужны его потомки, хотя бы один.
Липкая мерзостная и ненавистная темнота медленно затягивала мага внутрь.
«Что, во имя всех книг волшебства, происходит?» — думал он. Волшебник чувствовал, как то, что он когда-то подчинил себе, начинает высвобождаться, рваться наружу. Он улыбнулся и закрыл глаза, сквозь сомкнутые веки которых сочился золотой солнечный свет.
Потом наступила темнота.

В чернильной ночи лета, в час, когда даже звезды не смели тревожить покой человека, смиренно и холодно взирая на землю, в тишине раздался крик спящего чародея. И в те секунды, пока он не смолк, не было более холодящего и мертвенного звука ни в одном из миров.
Сумрак библиотеки, где неосторожно волшебника сморил сон, прорезали лучи красного свечения его глаз.
Теперь можно было не прятаться за обликом человечности, можно было не стараться подражать его привычкам; теперь ему придется открыть сыну правду, показать свой истинный облик. Маг поднялся с кресла, в котором его настигла усталость и невыносимая головная боль – расплата за видимость человека и суть мертвеца, и пошел прочь. Проходя мимо комнаты, в которой когда-то проживал его сын, он бросил случайный взгляд в единственное в его доме зеркало. На него смотрел череп, обтянутый кожей, с редкими остатками мышц и волос, походивший на помесь мумии и обычного мертвеца.
И только в глазницах горели красными огнями волшебные огоньки, заменявшие глаза.
Когда-то очень давно он обрел способность жить непристойно долго, впитывая знания, на которые, несомненно, не хватило бы никакого человеческого века. Но шутка богов однажды подсказала ему, что такое наслаждение плоти, и маг научился облекать себя в плоть, скрывать свои огни за иллюзией некогда принадлежавших ему глаз, в которых чернота зрачка сливалась с радужкой. Только одного не смог предвидеть волшебник: искусственные глаза не могли заменить настоящих, мозг отказывался верить в то, что он не слеп. И каждый миг, охваченный безупречным зрением живого мертвеца, нес под собой мучительную расплату головной болью, от которой не было спасения.

И вот он оказался меж двух огней, как и когда-то давно. Он снова стоял между жизнью и смертью, ведь живой ребенок требовал от него жить, а цель его существования —некромантия, наука о смерти.
Но слишком много теперь в нем было живого,чтобы не чувствовать боль утраты. И слишком много мертвого, чтобы дрогнуть и не убить того, кто в ней виноват.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. Там, где только жизнь.
Научись говорить тишиной больше,
Чем словами, и стань повелителем слов.

— Посмотри на меня, человек, — тихо и властно обронил женский голос, словно играя. – Разве ты не хочешь увидеть мое лицо?
Тихий смех окончательно привел его в чувства. Маг открыл глаза и снова поспешно сомкнул веки: комната была залита светом так, что не возможно было смотреть. Женский смех, однако, раздавался прямо из середины свечения.
— Кто ты такая? – с трудом ворочая языком, проговорил Некрос.
— Я? – казалось, свечение обиделось и стало тусклее. – Забыл уже, как меня ловил в лесу?
— Так это был не сон, — рассеянно ответил волшебник. – Значит, теперь ты не со мной? Я больше не владею тобой?
— Ты давно, с того самого дня посвящения, владеешь частью меня, люди обычно зовут ее сердцем. Но я здесь не для того, чтобы объяснять тебе твою душу, или свою. Ты должен кое—что знать.

— Ты жалок, мертвец, — холодно произнесла высокая темноволосая женщина. – Неужели ты и впрямь надеялся одолеть нас?
Маг ничего не ответил, только жег собеседницу красными провалами глаз; подвешенный за руки так, что его лицо почти касалось земли, он все же не сводил взгляда с противника, стараясь из последних сил не опуститься на колени.
— Я знал только одну душу, стремящуюся сотворить со мной такое, но ты не похожа на нее. Да и не можешь быть. Ее я убил уже давно.
— Только тело, маг, — прошипела женщина, — только тело. Но у вас с сыночком это, похоже, вошло в семейную традицию: уничтожать тех, кто рожает вам детей. Только в его случае он поступил наоборот. И вот мы встретились с сестрой по несчастью, чтобы отомстить своим убийцам.
— Надо было не малодушничать и стереть в порошок и твою душу, а вот сыном я доволен, — маг засмеялся, но тут же закашлялся и умолк.
— Да как ты смеешь! – взвилась женщина. – Знаешь ли ты, мертвец, что это такое, жить в беззвучной темноте? Мечтать только о том, чтобы кто-нибудь закончил твое существование? Ах, да, — голос стал тихим и довольным, — ты же мертв, что тебе до чувств? Да и наш сынок – мертвая половина твоего естества. Все живого, что в нем есть, — это мое. Моя сила и знания, а ты отобрал это у меня!
— Не ты ли прикрывалась своим ребёнком, вымогая мои знания и силу? – красные глаза мага холодно блеснули в ночной зимней ночи. – Интересно, — продолжил он, — а что же сделала та, чье тело ты украла? У моего сына нет детей.
— Вор – это ты! Ты украл мою жизнь, мои знания, мое тело!
— Ты забыла о сыне, — раздался громкий голос позади женщины.

Она резко обернулась, а привязанный маг только засмеялся. На поляне, у самого края леса, стояла высокая фигура в черных одеждах, рядом с которой светилась золотое пятно в человеческий рост, не заметное никому, кроме его спутника. В несколько шагов оказавшись рядом с женщиной, он постарался схватить ее за руку, но тут же отдернул ладонь от мертвенного холода.
— А ты думал, тут будет легко? – ядовито улыбнулась женщина.
— Что ты с ним сделала? – кивнул Некрос на второго мага. – И где Фил?
— Ничего я с ним не делала, он всегда таким был, только ты этого не знал. Потому его и не трогали твои слезы в детстве, потому он и не отводил глаз, когда ты бросал ему в лицо свое посвящение. Он никогда не был человеком, а ты – мертвая половина.
Голос женщины звучал в голове Некроса, эхом разливаясь по сознанию, а молодой маг неотрывно смотрел в красные светящиеся точки в глазницах живого мертвеца.
— Да разве я сам стал бы отводить такие глаза, — ответил он, — да, мама?
Женщина отшатнулась, словно от пощечины.
— Ты знаешь? – рассеянно произнесла она.
— Я знаю. Я знаю, что это ты тогда чуть не спалила меня на костре, знаю, что мой ученик – мой сын. Но еще я согласен с тобой в том, что смерть тех, кто рожает нам потомство, в нашем роду – семейное дело, традиция. Особенно, если учесть, что наш род деятельности притягивает исключительно мертвых. Вот и сейчас: мертвое тело, которое я оставил давным—давно в склепе, убив душу, и мертвая душа, которую не посмел убить мой отец.
— Я бы убил, — прошипел волшебник, — кормящая мать – вот и все ее амулеты. Она кормила тебя грудью, потому и не вышло, древнейшая магия. А потом…
Внезапная деталь коснулась слуха молодого мага. Прикованный волшебник читал заклинание, с каждым словом усиливая свой голос. Слишком поздно заметил Некрос его действия, слишком поздно осознал их смысл.
Слепящая вспышка голубого света поглотила все. Даже крик мага, слившийся с рычанием женщины.
— Ну, и у кого больше жизни внутри? – пожала плечами Солнечная Дева, все это время стоящая рядом с молодым некромантом. – Его отец спас их всех своим последним заклинанием, а их матери думали только о мести. Обычно я не ошибаюсь, появляясь там, где только жизнь. А здесь… Нет, я решительно за то, чтобы дать им вторую попытку. Всем.

ЭПИЛОГ.
Друг — кто услышит зов помощи в тишине,
Обманщик — кто не услышит даже слов,
Звездный близнец твой — кто научится отличать одно от другого.

В маленькой квартире на окраине небольшого городка, в который недавно пришел незваным гостем волшебник, сидели за круглым столом на кухне и пили горячий чай два человека. Между ними уже успела пролечь тень симпатии еще тогда, когда один из них помог подняться на ноги обессилившему некроманту на темной зимней улице, где он оказался, отброшенный заклинанием. .
А вот теперь строился непрочный мостик дружбы, и маг почти не сомневался, что его собеседник захочет последовать за ним, за его целью.
— И зачем ты мне все это рассказываешь? – плотный, неповоротливый молодой человек посмотрел в глаза мага, в которых таились искорки солнца.
— Мне нужна твоя помощь, — ответил тот. – Я знаю, кто дал тебе этот жезл, которым ты хотел меня…— тут он не удержался и засмеялся, — хотел побить. Этот жезл принадлежал некогда одному могущественному волшебнику, который знал моего отца. Он поможет мне его найти, как и Филлисса. — Дело в том, что после того случая я понятия не имею, что стало с остальными. Знаю только, что они живы. Все. Но, как видишь, мне пришлось пройти немало дорог, пока я добрался до жезла, может, и они тоже.
— Что—то мне подсказывает, Грит, что тот, кто мне дал эту железяку, — при этих словах молодой человек покосился на лежавшую на краю стола палку с голубым светящимся камнем в середине, — знал о таком исходе. И о том, что я ничего тебе не сделаю.
— Да ты бы и не смог, только если бы по голове ею стукнул — одобрительно улыбнулся маг. – Кстати, зови меня Некрос, это имя мне дал отец, да и к тому же, я уже вырос из детского прозвища.

@музыка: мелодии и ритмы зарубежных стран.

@настроение: любящее.

@темы: Творчество. Рассказы., Путешествия в поисках знаний. Иные реальности.

---

Предоставляю суждению моих, прямо скажем, немногочисленных читателей первый рассказ, написанный после того, как я стала незрячей. Долгое время, почти два года, я даже не подозревала, что в свободном доступе имеются специальные программы, озвучивающие экран компа и прочее на нем :-) У меня не было кризиса творчества, не было стенаний на тему о том, как же так я буду описывать предметы, если я их не вижу, а была только жесткая необходимость в подручных средствах вроде скринридеров.
Так вот, окунувшись в самое дно головой, поработав бок о бок с такими же, как я незрячими, я посмотрела на змеиный клубок вокруг и мое сознание расширилось на столько, что я начала описывать то и так, как оно есть и как оно должгно быть.
Хочется сказать, конечно, спасибо человеку, послужившему прототипом,е если не сказать лекалом, Эгрону, но для него я и все происходящее со мной было экспериментом, так что говорить спасибо за удачный опыт - глупо.
Эксперимент либо удается, либо - нет. А ученый либо молодец и гений, либо мертв и опозорен.
Эгрон был гением, надеюсь, что у меня хватит когда-нибудь идей и перестанут тянуть старые долги, и я напишу большую прозу о том, кто стал для меня маяком, и для кого я стала самым удачным экспериментом за последние несколько лет.
p.s. После прочтения этого рассказа я поняла, что мой мозг уехал туда же, куда и зрение - в далекие теплые страны. Он не пишет мне ине звонит, но где-то там еще он есть. Я поняла, что что-то во мне сломалось, а что-то умерло и завоняло. Кстати, здесь описано межмирье, о котором подробно я узнала только через полтора года. И как это у меня получается? :-))

Имитация жизни

Синие лужи с фиолетовыми корками наледи на зеленовато-бурой земле, скрюченные спиралью оранжевые и ультрамариновые деревья, розовые облака с кудрями чёрных перьев, звенящий льдом воздух... Земля, оседающая мокрой пылью под ноги и разноцветный дождь с прозрачной радугой над головой, растворяющийся в красно-чёрной траве. Птицы и травы, океаны и пески, горы и тропические цветы — всё, кроме человека. Живого человека.
В центре белёсого неба тускло, и как-то лениво, плыл маленький диск жгучего оранжевого солнца. Показавшиеся вдалеке фигурки людей казались нелепостью, словно неуместная аппликация на вечернем платье. Они приближались всё стремительнее, и с каждым шагом становилась понятнее неотвратимость их намерений. В неживом мире-буфере, в мире протоматерии живые люди — это редкость, неотвратимо временная неуместность. Сейчас живых людей было непозволительно много: пятеро точек, с каждым шагом всё больше обретающих человеческий вид, приближались к двум неподвижным фигурам.
— Ну и что теперь? — Филлер посмотрел на своего спутника, голос его был мягким и спокойным — Уходи, - ровным голосом отозвался его спутник, сощурившись, глядя на бегущих ним людей. — Ты же помнишь, чему я тебя учил?
Филлер посмотрел на собеседника и торопливо отвёл глаза. Немного помолчал и сказал очень тихо, будто ни к кому не обращаясь:
— Спасибо, Эгрон, что хоть сейчас пытаешься имитировать эмоции.
— Я не имитирую, — перевёл взгляд Эгрон с движущихся точек на Филлера.
—- Ты... — Филлер осёкся и отступил на шаг, словно от прокажённого.
— Теперь мне нет дороги назад, — Эгрон улыбнулся и покачал головой. Нет дороги назад, нет дороги, ради которой мы вообще здесь оказались. А ничего нет! — закричал Эгрон, раскинул в стороны руки и засмеялся. — Понимаешь, — он схватил Филлера за плечи и встряхнул, — ничего нет!
— Есть проблемы, - спокойно отозвался его спутник, - и я думаю, мы должны их решить, а если нет, то я обещаю тебе пиво.
Эгрон перестал смеяться и сосредоточенно посмотрел вдаль.
- Хороший стимул?
- Лучший.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
"Смотри, глотай снег, падающий из низких тяжёлых облаков, люби эти секунды мрачной безысходности,
иначе они станут вечностью. Ты можешь видеть себя сильным,
стойким, умным и прозорливо логичным, но тот,
кто ты есть, ты увидишь в тот миг,
когда облака сойдутся воедино и
звёзды поцелуют солнце. Миг поцелуя -
есть начало нового, смерть старого.
Миг смерти — есть бремя ответственности за прошлое".
Книга путешествий Эгрона.

— Мне нужна ваша помощь, — раздался совсем рядом приятный женский голос. Филлер перевёл взгляд на подошедшую к нему девушку. Стройная, высокая, с роскошными формами блондинка в облегающем коротком платье — она стояла совсем близко от него и улыбалась; девушка слегка покачивала бёдрами, демонстрируя свои безупречные ноги.
— Чем могу помочь? — Филлер чуть прищурился, поправляя очки с толстыми круглыми стёклами, мрачно, разглядывая девушку. Такие, как она, ему не нравились: слишком ненатуральными они казались, чересчур красивыми снаружи и абсолютно никчёмными внутри. Мужчина даже поёжился от собственных мыслей, втянув лысую голову в плечи, словно стараясь спрятаться в отвороте старой куртки. И почему она подошла именно к нему? Хотела блеснуть своей красотой и безупречностью, выбирая из толпы прохожих неброско, если не сказать бедно одетого лысого невысокого очкарика с пакетом вместо сумки? Но к её глубокому разочарованию она вызвала у Филлера лишь раздражение.
— Подскажите мне, как добраться до ночного клуба на этой улице? — продолжила щебетать девица.
— Я похож на человека, который ходит по таким местам? — брезгливо отозвался мужчина. — Я уже это перерос.
— Оно и видно, — сморщилась девица, — хам!
Девушка развернулась на каблуках и с оскорблённым видом сделала шаг в сторону, собираясь перейти дорогу. Филлер посмотрел, как соискательница развлечений спустилась с бордюра, едва не сломав огромный каблук, и задумчиво произнёс вслед девице:
— Пустышки правят миром пустышек.
В тот же миг мимо пронеслась легковая машина, и Филлера обдало потоком холодного ветра, чуть не сбило мужчину с ног. Раздался визг тормозов, и вслед за ним тут же громкий удар. К ногам Филлера что-то упало, он посмотрел вниз и увидел одну из туфель, что были на той самой девушке, которая подходила к нему минуту назад.
Словно в трансе Филлер медленно пошёл вперёд, к тому месту, у которого уже собрался народ, чтобы поглазеть на страшную картину. Голоса женщин, плакал чей-то ребёнок, кто-то звонил медикам. Вокруг места аварии собралось много народа, стараясь поглазеть на кровь. Сейчас трудно было поверить, что кровавое месиво на проезжей части, в котором с трудом можно было различить части тела и куски одежды, было той самой девушкой, что красовалась перед Филлером. Он смотрел на суету вокруг трупа, на обезумевшего от произошедшего водителя спортивной машины, который раскачивался из стороны в сторону, обхватив голову руками, и не мог отвести взгляд.
Глаза в глаза. Филлер с жадностью голодного зверя впитывал последние мгновения жизни девушки. Она смотрела на него, растерянно, будто он толкнул её под автомобиль за то, что она спросила у него дорогу. Краем глаза он заметил, как от толпы отделился аккуратно одетый человек и, протиснувшись сквозь толпу, подошёл к месту аварии. Человек был одет в чёрные джинсы и белую футболку. Он присел рядом с пострадавшей, сделал короткий взмах рукой и толпа тут же взорвалась криком:
— Он убил её! Вы видели, он её убил?!
Филлер тряхнул головой, от чего его очки чуть было не слетели с носа, вырываясь из транса, и только сейчас заметил, что на нём осели капельки крови, принесённые вместе с туфлей.
Аккуратный мужчина в белой футболке, тем временем, шмыгнул мимо Филлера, толкнув его плечом. Тот машинально схватил его за руку, стараясь не упасть.
Их глаза встретились. Между ними проскользнуло нечто похожее на холодный огонь: боль и ненависть, ложь и откровенность, молчание и диалог, надменность и сожаление.
— Пошли, - коротко бросил незнакомец, потащив Филлера за руку прочь. Тот двинулся за ним, стараясь получше рассмотреть "педанта". Незнакомец, тем временем, оказался вовсе не таким уж аккуратистом, как казалось на первый взгляд: чёрные джинсы были изрядно потёрты, футболка оказалась далеко не белой - застиранная и старая, в довершение картины Филлер отметил для себя, что на мужчине были высокие ботинки почти до колен, с каждым шагом оставляющие на чистом асфальте кровавые следы.
Они дошли до сквера и затерялись среди множества людей, не пренебрёгших хорошей погодой в этот осенний день.
— Отпусти, - прошипел Филлер, вырывая руку. Незнакомец остановился и недоумённо посмотрел на спутника, словно только что его заметил, затем разжал цепкие пальцы и произнёс:
— Разве у вас не так принято водить детей?
Его чёрные, как душа грешника, глаза требовательно смотрели в лицо спутника.
— Да, — опешил Филлер, — мы так водим своих детей.
— Пошли, — вновь попытался схватить его за руку незнакомец, - ты мне ещё пригодишься.
— Ты больной? — Филлер вывернул кисть, освобождаясь от захвата, — какой я тебе ребёнок? Я твоё лицо едва различаю, но и то могу сказать, что я тебя старше лет на пять.
— Это невозможно, — без тени эмоций ответил незнакомец, — теперь я единственный чужак в твоём мире, а значит, я несравнимо старше тебя. Мне тридцать вечностей, а тебе всего тридцать два года. Ты младше, а значит ты ребёнок.
— Как тебя зовут, псих? - Филлер вздохнул и, сняв очки, протёр их несвежим платком. — Я Филлер, можно просто Фил. Ты действительно убил ту девушку? И что значит, что ты старше меня? Пошли вон на ту лавочку, поговорим.
— Моё имя Эгрон, — произнёс мужчина, — но я не думаю, что тебе стоит знать даже это.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
"Решай, что для тебя важно: призраки прошлого или тени будущего.
запомни только одно - нет ничего абсолютного, нет
рамок и правил, кроме тех, которые ты сам себе ставишь.
Понять можно всё. Принять - нет. Нет границ,
кроме тех, что ты сам ставишь, но не это ли позволяет тебе
быть пластичным, принимать иную
мораль, но не прогибаться под неё?
Слушай, анализируй, принимай форму чужих моралей,
но никогда не забывай о своей. Ты - сверхновая звезда, ты -
капля сухого дождя, шёпотом падающего
на землю.
Твой путь - есть выбор пути".
Книга путешествий Эгрона.

Мужчины присели на лавочку вдалеке от любопытных глаз. Смазанное несерьёзными облаками осеннее солнце тут же поспешило скрыться, словно не желая быть свидетелем их разговора. Прохожие сторонились, того места, которое выбрал Филлер для беседы. Сам же он не видел в том ничего особенно
Филлер разглядывал стеклянно-бетонные здания, выглядывающие из-за верхушек реденьких деревцев парка, стараясь различить среди них яркое оранжевое пятно. Здание, которое он искал глазами, было клиникой микрорегенерации, в коей ему вновь отказали, предложив их более не беспокоить. Филлер тяжело вздохнул, стараясь подобрать корректные выражения, чтобы открыто не послать ого, меланхолично постелив себе под пятую точку свой пакет, и приготовившись слушать длинную исповедь психа.
Но если гибкая мораль считается преступлением, то я - преступник.
— Может, всё-таки расскажешь кто ты такой?
— Этот случай особый, - мужчина сдвинул брови в задумчивости, - наверное, мне придётся кое-что тебе рассказать. Я пока не знаю, что с тобой делать, но не стану обещать, что отпущу невредимым, хотя я не поощряю уничтожение детей.
— Послушай, приятель, мне кажется, что ты попал, — вкрадчиво отозвался Филлер, благоразумно пропустив мимо ушей сравнение с ребёнком. — Тебя видели на месте аварии и будут искать. Что ты сделал с той девушкой? Я не моралист и мог бы помочь. Мне уже всё равно: меня сегодня даже на органы не приняли, — он криво улыбнулся.
— Ты хотел, чтобы тебя изучали адепты медицины? — спокойно спросил Эгрон, открыто глядя на собеседника. — Тебе так не дорога твоя жизнь? Ты — раскаявшийся преступник, который не может жить после осознания своих поступков? Или, возможно, твоё общество больше не нуждается в твоих услугах, ровно как и для своей семьи ты стал не полезен?
Филлер порадовался, что сидел, а Эгрон продолжал требовательно смотреть на него в ожидании ответа.
— Да как бы тебе объяснить... — начал Филлер, пожевав губами, и стараясь подобрать корректные выражения, чтобы не послать куда-нибудь Эгрона, — Про органы я вообще-то пошутил, но ты как-то странно реагируешь на это, слишком буквально всё воспринимаешь. Я ходил в клинку поправить здоровье, но мне отказали.
— Ты преступник, твоё наказание очень суровое, - кивнул Эгрон с таким выражением, как будто узнал абсолютную истину.
— Да не преступник я! - взорвался его собеседник. — Лечиться ходил, а со мной никто возиться не захотел, понимаешь? Миром правят деньги и бюсты, а такие, как я никому не нужны. Я не выдающаяся личность, не богатый "финик", не сексапильная пустышка-нимфетка. Я обычный человек. Всё, что у меня есть, это историческое образование и немного завышенный уровень интеллекта.
— В таком случае, почему ты не пошёл в Лазарет? — недоумённо посмотрел на него Эгрон, качнув головой, от чего его длинные черные волосы блеснули на солнце, словно специально выглянувшем на минуту из-за облаков.
— А что это такое? — мрачно посмотрел на него собеседник.
— Буферный мир, полностью отданный под такие нужды. Туда стекаются все самые последние новинки и пробные разработки технологий, к тому же там сосредоточены и энергетические техники: магия. Их услуги ты можешь оплатить деньгами или своим трудом, но последнее случается реже. В любом развитом мире есть выход в этот буфер, а если и нет, то я скажу тебе координаты. Только вначале ты поможешь мне.
— Ни хрена не понял, — покачал головой Филлер. — Пошли ко мне, — предложил он, — а то как-то холодает, там поговорим. Может, ты и не псих, а может, я сам двинулся, но мне интересно.
Они встали и пошли прочь, сквозь оплывающие на них осенние сумерки.
— Я не болен, — нарушил тишину Эгрон, — болела та девочка, которая упала под машину. Она заболела смертью, и я вылечил её. Помог не болеть.
— Ты убил её.
— Нет, Фил, — улыбнулся человек в светлой футболке, - никто бы уже не смог бы предать ей первоначальный вид, я помог ей переродиться далеко отсюда. Если тебе не помогут в Лазарете, я также помогу и тебе.
— Спасибо, не надо, — поперхнулся его спутник. — Робот какой-то, — пробормотал он себе под нос, пользуясь тем, что сумерки уже обняли город и Эгрон не мог видеть движения его губ.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

"Может быть, ты думаешь, что прочитав много хороших книг,
ты стал умнее и теперь можешь понять чужую мораль, встать на место
другого человека — понять и почувствовать
его мысли? Или считаешь себя чувственнее флейты и мелодичнее ветра? Ответь,
если способен ещё говорить правду, что даёт
тебе силу на это мнение, и не течёт ли она из самодовольства.
Конечно, ты скажешь, что это не так. Если бы я
мог чувствовать то же, что и ты, я мог бы
объяснить тебе: смех -
есть растерянность от моих слов.
Крайняя степень самоуверенности — безверие и глухота к словам тех,
кто держит тебя за руку. Даже если это рукопожатие мешает тебе.
Крайняя степень сумасшествия — неспособность признать свою самоуверенность. И
тогда ты смеёшься над держащей тебя рукой. Или рукой, плетущей
нить твоей реальности.
Книга путешествий Эгрона.

— Так, значит, тебя к нам случайно занесло? — Филлер причмокнул и задумчиво уставился в стену. — А что же с той девочкой, ты её действительно добил?
— Я же сказал, что подарил ей перерождение, — Эгрон недоумённо взглянул на собеседника. — Неужели ты не понимаешь, что ей бы уже никто бы не помог.
— Неужели у тебя нет ни капли эмоций? — Филлер нервно теребил дужку очков. — Человек умер, а ты говоришь, что просто что-то там ей подарил!
На этих словах он осёкся, вспомнив, как сам жадно впитывал последние мгновения жизни девушки, глядя в её удивлённо распахнутые глаза. Мужчина стушевался и отвёл глаза.
— У меня нет эмоций, — ответил Эгррон, — я давно уже ничего не чувствую. В моей жизни эти вещи были бы губительны. Понимаешь, Фил, я работаю сам на себя, но и мне приходиться перед кем-то отвечать. Я ищу людей, которые смогли бы мимикрировать в общей цепи миров, и стать полезными. Иногда я ищу пропавших или сбежавших, потерявшихся людей, возвращаю их обратно в родные миры. Иногда я ищу людей, чтобы их убить. У них разные причины бежать и прятаться, у них различный возраст и пол, разные возможности и средства. Разве я могу быть другим?
Его собеседник молча продолжал теребить дужку очков.
— Кстати, — неожиданно подался вперёд Эгрон, от чего Филлер дёрнулся, как от шлепка, - почему ты не исправишь себе зрение? Это же неудобно — ходить в таких громоздких очках, да и не привлекательно.
— Я хотел сделать это сегодня, я хочу сделать это уже не один десяток лет, но всё, что я получаю — это посыл. Так идут годы, а я только старею.
— Но это же нецелесообразно, — покачал головой Эгро, от чего его волосы рассыпались по плечам смоляными прядями, — гораздо больше шансов на удачный эксперимент, если материал здоров и молод. В вашем мире неправильный подход. Знаешь, я говорил, что могу отвести тебя в Лазарет, но я всего лишь хотел увидеть твой дом и попасть в него. Потом я бы убил тебя, провёл день в твоём жилище и ушёл прочь, покуда твоё тело не стало бы совсем невыносимо смердеть.
Но теперь я передумал...
— Спасибо, — только и смог выдавить из себя Филлер, стараясь понять, что его больше обидело: сравнение с материалом, угроза его жизни или то, что он остался жив.
— Не стоит, — отмахнулся Эгрон, — просто я думаю, ты полезнее мне живым. Так вот, — продолжил он, — я когда-то был учёным, проводил различные исследования на живых и мёртвых. В моём мире меня называли инженером. Я провёл один из опытов на себе. Мне пришлось вырезать себе глаза, потому что они слишком чувствительны к магии и любым вмешательствам. Вместо них я поставил себе своё изобретение — волшебные зеркала.
То, что ты сейчас видишь, это имитация глаз. Иллюзия, если хочешь. На самом деле в моих глазницах сложный механизм, основанный на живых тканях и древней магии. А ещё они красные, похожие на два мерцающих огонька, но этого не видно из-за имитации моих настоящих глаз. Я могу сделать это и с тобой, отличный опыт, разве нет?
Эгрон сосредоточенно смотрел на собеседника в ожидании ответа.
— А побочных действий нет? — попытался обратить в шутку всё сказанное Филлер, чтобы не спорить с психом, который чуть его не убил.
— Есть, — серьёзно кивнул головой Эгрон, - я потерял человеческий облик и стал похож на скелет, обтянутый кожей, с редкими остатками плоти, которая мумифицировалась. Но это я, скорее всего, смогу исправить. Я же смог провернуть это с собой. А вот с остальными человеческими данными — нет.
— Ты о чём?
— Ты будешь ходить в туалет, есть, спать, заниматься сексом и прочее только тогда, когда ты об этом вспомнишь. К тому же, ты лишишься всех эмоций, как я. Но ты будешь видеть лучше любого человека. Правда, последнее время меня мучают сильные головные боли, от которых я могу потерять сознание, кажется, мой мозг считает, что я слепой и входит в дисбаланс от этого осознания и от визуальной информации с зеркал. Но я надеюсь, что эксперимент с тобой поможет мне понять, как это исправить.
Филлер молчал.
— О чём ты задумался? — спросил Эгрон. - Тебя испугало то, что я собирался тебя убить? Но разве ты поступил бы иначе?
— Да, чёрт возьми! - Филлер возмущённо вскочил с места, стукнув кулаком по столу. От его удара звякнула посуда, и сидящий напротив Филлера мужчина прищурился и немного напрягся.
— Почему? — тем же ровным тоном спросил Эгрон. — Это самое верное решение в моей ситуации.
— Ты, что, идиот или сумасшедший? — Филлер обессиленно опустился на свой стул. — Неужели ты не понимаешь, что так нельзя делать? Ты знаешь, ведь за такие делишки могут и в тюрьму посадить, — почти ласково, словно ребёнку, сказал он. — Но я рад, что ты не стал мне лгать.
Эгрон задумался на некоторое время, а потом сказал:
— "Старик до боли сжал пальцы на потёртом посохе, от чего тот стал наливаться багровым светом. Сухие, почти серые пальцы его впились в палку светлого дерева, а в глазах учителя моего отразился гнев и недоумение. Седые волосы его стали мерцать серебристым светом, лицо побледнело, и губы его зашевелились, читая заклинание. Хотел он, наверное, превратить меня в жабу или другую какую мерзость, чтобы я навсегда запомнил этот урок, но передумал после. А вместо того стал говорить мне о том, что никогда лгать не следует ему, ибо ложь моя для него словно нож. Я - ученик его - не могу лгать ему, ибо лгу я самому себе изначально, а я - есть его творение и наследник знаний его. И разве могу я после надежд его на меня такое творить с ним? Успокоившись чуть, сказал он мне о том, что не следует мне лгать в мелочах ему, особенно в мелочах — не следует такого творить. А потом добавил, что ложь большая прощается быстрее, чем малая. Остальным, мол, лукавить могу, но ему не следует, потому как он мне не учитель в первую очередь, а друг. И после лишь я понял, о чём он говорил в те дни: учителя я не мог бы потерять, потому как он мне вместо отца сделался, а отцы детей своих бросать не умеют; а вот друга такого я бы потерял безвременно и безвозвратно. И с тех дней не лгу друзьям ни в чём, а если не смогу такого не делать, то виню себя долго и сильно. Лучше умолчу, но лжи плести не стану".
— Красиво, — кивнул Филлер. — Ты так и поступаешь.
— Я пытался когда-то писать книгу, но мне не хватило материала. Это цитата из неё.
Его собеседнику вдруг показалось, что по лицу Эгрона прошла тень эмоций, похожих на сожаление, как будто Эгрон мог ещё почувствовать что-то, что приносило ему раньше большую радость.
Филлер пожевал губами, поёрзал некоторое время на стуле, а потом вышел прочь. Эгрон не стал уточнять, куда и зачем удалился его собеседник, а просто вскипятил себе чайник и заварил крепкий кофе. Через некоторое время Филлер вернулся обратно с какой-то засаленной книжецей в руках и сказал, поймав на себе заинтересованный взгляд Эгрона:
- Я не обладаю такой хорошей памятью, как ты, но мне тоже хочется что-то тебе ответить. Слушай:
"Корел Прайс никогда не был человеком, который мог бы похвастаться фигурой или особым интеллектом, но одно бесспорное достоинство у него всё же имелось, а именно — сила. Корел гнул железные трубы и пальцами ломал металлические спицы. Но сегодня его таланты были направлены совсем на другое: мистер Прайс очаровывал даму.
Напоив одну знакомую девушку снотворным, он крепко привязал её к своей кровати, снял с себя всю одежду и, вооружившись острым ножом, стал медленно резать на жертве вещи.
— А где же наша превосходная грудь? — говорил он сам себе, разрезая одежду в том месте, где у женщин находится их прелестная составляющая и извлекая её наружу. — А вот и то самое сокровенное место, по которому так сохнут все мужчины. И я тоже, и я, конечно.
Сделав ещё несколько надрезов, не особо огорчаясь, если на ткани блузки и юбочки оставались алые полосы, мистер Прайс навалился на девушку всем своим телом, которое, надо было сказать, являлось не маленьким.
Через несколько минут он, тяжело дыша, кончил в девушку и обмяк на безвольном теле жертвы. Глаза его — безумные и довольные — блестели огнями удовлетворения животного. Корел посмотрел в сторону, где притаился включённый телевизор без звука, всё ещё не вставая с девушки. На экране замер человек в длинных одеждах, горячо о чём-то дискутировавший с мальчишкой лет десяти.
— Возьми его, идиот, — произнёс Прайс и захихикал, сотрясаясь всем телом...
Вот, дорогая моя девочка, что он рассказал мне, когда я пришёл по его душу. Я скажу тебе ещё одно: девушка , которую он поймал была вся изрезана и избита, у неё были сломаны рёбра, запястья и голени; кровоточило влагалище, а лицо превратилось в сплошной синяк, так что я долго не мог её узнать в морге. Но умерла она от удушья - он не хотел её убивать, но забыл вовремя с неё слезть.
Эта девушка была моей сестрой.
Я отрезал мистеру Прайсу его половые органы и скормил их крысам в подвале, где оставил и его самого на корм этим милым грызунам. Он был жив, когда крысы выедали ему глаза...
Так что же, девочка моя милая, ты скажешь, будто до сих пор любишь мои руки? Скажи это — и большего чуда не стоит ждать на этой земле, ибо ты станешь этим чудом, даже если никогда после этих слов не коснёшься моих губ..."
Эгрон склонил голову и спросил:
— Это ваша мораль?
— Нет, — ответил Фил, — это мораль одного человека, который хотел ею поделиться. Я люблю эту книгу именно за эти слова о любви. Ложь и любовь не живут под одной крышей.
Эгрон кивнул и сказал:
— Я беру тебя с собой завтра, когда буду уходить из твоего мира. Ты научишь меня снова чувствовать, чтобы я понял твою книгу, ибо я хочу знать чувства этого героя: почему ему были нужны эти слова и почему он так боялся их не услышать, почему назвал их чудом.
Филлер улыбнулся.
— Этому не научишь, с этим надо родиться.

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ.
"Теперь ты знаешь обо мне всё, что я мог рассказать тебе.
Наши морали столкнулись и разошлись,
каждый унёс в себе часть другого
человека, но стал ли каждый из нас
другим человеком? Я не могу
ответить тебе на те вопросы, которые ты не
задал, но я могу предложить тебе их задать.
Посмотри себе в душу и скажи, не видишь ли ты там
зеркала, в котором весь ты? И среди сотен иных душ я должен выбрать тебя. Но скажи,
почему? Просто скажи, а верить ли тебе -
я решу сам. Единственный страх любого человека -
страх. Поэтому я — не человек, поэтому мне
нужен ты, который есть человек"
Книга путешествий Эгрона.

В эту ночь Филлеру не спалось: его чуть не убили, на него свалился непонятный человек, который до сих пор не спал, оглашая его дом непонятными криками, да ещё и эти образы из книги так прочно засели в голове. Ему снилась мёртвая девушка, которая сетовала на то, что брат не узнал её в морге и старик, осуждающий ложь.
С первыми лучами солнца Филлер открыл глаза, решив больше не мучиться.
Эгрон сидел напротив него и смотрел ему в лицо. В руках он сжимал тонкую металлическую трубку.
— Ты всё-таки меня убьёшь, — вымучено улыбнулся он.
— Иначе нельзя, — серьёзно отозвался Эгрон. Звуковой луч перемолол органику в считанные секунды, но Филлер этого не почувствовал...

Вокруг расцвело многообразие красок. Таких нереальных и ярких, что Филлеру показалось, будто он спит. Синие лужи с фиолетовыми корками льда, облака с чёрными кудрями краёв, низкие деревья вокруг... Мужчина посмотрел на себя: теперь и он выглядел нереально — стал ниже ростом, с длинными тёмными волосами и без вездесущих очков.
— Что ты сделал? — спросил он у стоящего рядом Эгрона.
— Я убил тебя, но прежде обозначил место твоего появления. Это своего рода мир-буфер, промежуточная стадия перехода. Извини, но иначе было бы слишком долго ждать, а мне хотелось узнать, что такое быть человеком.
— Сколько ждать?
— Жизнь.
Филлер не стал больше ничего спрашивать — картина вокруг была слишком нереальна, чтобы в неё не верить.
— Но нам надо спешить, — изобразил на своём лице беспокойство Эгрон. — Скоро появятся стражи, которые не приветствуют незваных гостей, вроде тебя.
— Ты же сказал, что сможешь меня забрать, — возмутился Фил.
— Я же не сказал как, — улыбнулся Эгрон, и его спутнику показалось, что он искренен.
— Хорошо имитируешь эмоции, — сказал он.
— Я вообще удачная имитация жизни, — усмехнулся Эгрон. — А теперь пошли отсюда поскорее.
Но уйти они не успели: на горизонте появились фигуры, которые быстро приближались к ним.
— Кто это? — спросил Филлер.
— Стражи перехода. Теперь бежать бессмысленно. Жаль, а я хотел бы вспомнить, как это — быть человеком.
— Я думаю, ты уже вспомнил. Видишь, я изменился, значит и ты тоже. Я сменил облик, а ты — душу.
— Я бы хотел, чтобы ты написал книгу о моём путешествии к тебе. Назови её моим именем.
— Сам напишешь, — огрызнулся Филлер, — а именем обычно называют детей, а не книги.
— А разве книга не может стать детищем?
— Давай так: если выберемся, с меня пиво? Хороший повод жить?
— Лучший, — улыбнулся Эгрон.

Было очень тепло. Издали доносился едва уловимый стрекот насекомых. Повсюду разливался дурманяще-пьянящий запах трав под полуденным солнцем. Эгрон чуть шевельнулся и почувствовал под собой нагретую землю с мягким ковром растительности. Жарко, было очень жарко. Но ведь он не может чувствовать жару, как и холод, как и голод, как и усталость. Не может?
Он открыл глаза, дёрнувшись, словно от удара Стражника в тот миг, когда он снёс голову Филлеру.
Филлер... Сможет ли он когда-то его отыскать? А зачем? Зачем он сейчас думает о нём, почему чувствует жару, если совсем этого не хочет?
Над Эгроном плыло голубое небо, совсем не такое, как в мире-буфере, — живое и настоящее, как и он сам.
Он стал человеком в тот миг, когда пытался оттолкнуть смеющегося Филлера из-под удара беспристрастного голема, занёсшего над ним своё оружие.
Он обрёл жизнь, лишь сумев её потерять.
Эгрон потёр виски. Голова раскалывалась от воспоминаний о том, как его бесчувственное тело распадается на молекулы, и где-то рядом смеётся человек, успевший стать ему ближе, чем он сам себе.
Эгрон встал с земли и только сейчас услышал чьё-то пение, всё это время раздражавшее его сознание. Он пошёл на голос и вскоре увидел сидящую посреди поля, среди которого он оказался, девушку. Она самозабвенно плела венок из полевых цветов, напевая незамысловатую мелодию, и не обращала на мужчину никакого внимания.
Эгрон внимательно посмотрел на неё: невысокая стройная брюнетка с тонкими чертами лица, прячущимися в растрёпанных ветром длинных волосах.
— Фил? — поддавшись безумной догадке, спросил он, обращаясь к девушке.
— Филлиция, — отозвалась она, улыбнувшись и прервав своё занятие. — Откуда ты меня знаешь? Я тебя не помню.
— Конечно, не помнишь, ведь меня не было до сих пор, — рассмеялся Эгрон. — Да и тебя тоже! Вот, значит, почему они напали, почему не попустили! Филлер, ты понимаешь, что ты — мой самый удачный опыт? — продолжал заходиться в приступах смеха Эгрон, — Нет? ты не поймёшь, ты — это не ты! Но это ничего, это пройдёт. Скажи, ты пойдёшь со мной? Ты сможешь касаться меня? Скажи — да, и я пойму, героя из твоей любимой книги!
— Да я даже не умею читать, — попыталась ответить девушка.
— Это не важно, — Эгрон схватил её на руки и стал кружить, — я научу тебя. Ты сможешь читать на сотне языков. Хочешь читать на сотне языков?
— Хочу, — улыбнулась она. — Но я всё равно считаю, что ты ошибся, или просто ты псих.
— Да, да называй меня так! Мне этого так не хватало, когда я умер.

14.11.09

@музыка: "Тишина опадающих листьев"

@настроение: подрывное!

@темы: Творчество. Рассказы.

---

Право на выбор.

Странно, но этот рассказ родился как раз после того, как мне сказали о дурацкой примете про свечу... Вот что иногда можно придумать просто от того, что пытливый ум старается понять, что и зачем. Сам рассказ порадовал меня стройными диалогами и описанием деталей, но разочаровал скромным описанием внешности героев и их личных качеств.
в тот год происходили странные события в моей жизни, да и не только в моей. Если бы я тогда знала, что можно умеретьдаже не прикуривая от свечи, я бы наверное не стала такого писать. Но моя фантазия подшутила надо мной опять, и я теперь читаю о тех, кто был придуман тогда, а может, и не был. Судьба не дала мне шанса точно узнать этого, события социальной сферы моей подруги на тот момент отнимали слишком много сил. Но мне приятней думать, что эти герои когда-то действительно существовали. Ведь, если описывать исключительно выдуманные истории и картонных персонажей, никогда не получится потом зачитаться своими же рассказами. А я стала ловить себя на мысли о том, что мне хочется читать больше про них, дальше узнавать их судьбу, а вот как-то не написалось...
может, в следующий раз? :-)

Право на выбор
Life is election damned wretch,
She is don’t worry, who was right,
However, she is looking for a chance
To remake all that was hide.

And all of us are live in dream,
But I don’t want sleep,
Without right to choice,
Without right to right.

Our clocks is running out,
Our time was stopped in sound,
We was young and stupid guy,
When we want to help inside.

All of us hope to hide,
When the sun is falling down,
Without right to choice.
Without right to right.

Save yourself until you can,
Because the life can’t stop,
Never forget her sweet smell,
Until the sunrise gives to you a hope.

All of us can makes yourself,
Everybody want be crazy,
Without right to choice,
Without right to right.

В какой-то момент машина, казалось, оторвалась от земли и, потеряв сцепление с поверхностью, взлетела над асфальтом. За стёклами проносились картинки улицы, но они давно уже слились в одну массу, и их невозможно было рассмотреть. Скорость, темнота за окнами, конкуренты, рвущиеся вперёд…
Если закрыть глаза и откинуться головой на сидение, если не смотреть вперёд, то можно почувствовать, как искривляется реальность, не успевая за скоростью модифицированного автомобиля. Реальность расходится в стороны, ареалами обтекая всё живое и неживое, она проходит сквозь всех, она дрожит и ломается под натиском одного человека…
Только вперед, только быстрее.
Вот уже неслышны стали ни рёв мотора, ни скольжение колёс по дороге, ни музыка, доносящаяся из динамиков магнитолы. Только стук собственно сердца. Всё вокруг становится ненастоящим, призрачным, замирает, и только ты знаешь, что ещё способен двигаться. Замедление не коснулось только тебя, и ты рвёшься вперёд, чтобы…
Что-то глухо стукнуло вперёди, под капотом как раз в тот момент, когда финиш был так близко, что казалось, до него можно дотянуться руками. Машину повело в сторону, тормоза отозвались, но протекторы скребли асфальт, выбивая искры, а сбросить скорость так и не могли, и водитель сделал то, на что решился бы не каждый из его конкурентов. Он вывернул рульв противоположную сторону заносу , и выключил двигатель.
Автомобиль закружился по оси, оставаясь на одном месте. Водитель повернул ключ в замке зажигания и вновь надавил на газ. Едва не угодив под колёса отставших гонщиков, кое-как выровняв автомобиль, он поехал обратно, постепенно теряя скорость. Но всё же не достаточно быстро, чтобы остановиться до того, как впереди показалось ограждение бетонных кубов, за которыми ещё не было дороги. Ремонт на этом участке длился около полугода, но ничего нового, кроме запрещающих знаков, пока не появилось. Словно аппендикс, эта трасса начиналась в двадцати милях позади и оканчивалась тупиком.
Удар, сильный толчок, ремень безопасности, врезающийся в грудь, хруст ломающихся рёбер и темнота перед глазами…

— Как ты мог, Деррик? Как ты мог на такое пойти?! Уличные гонки! Ты не настолько крут, чтобы даже правильно собрать калькулятор, не говоря уже о машине. Что ты туда напихал, что она «сварилась» ещё на трассе? Не отвечай, я и так знаю…
— Слушай, Ричи, я же не умер… — попытался вставить слово Деррик.
— И жалко! Я тебя сам готов убить за то, что ты угробил столько денег, времени и себя самого на такую авантюру! Я же говорил тебе, что у меня плохое предчувствие… — Ричи нахмурился и раздраженно провёл рукой по короткому «ёжику» тёмных волос.
— Ты просто суеверен, — усмехнулся его друг. — Пойдём лучше выпьем, отметим упущенную мною удачу. Ведь я их всех оставил позади, Ричи. Всех! Если бы машина не подвела…
— Может, не стоит сегодня больше судьбу испытывать? — Ричи опасливо покосился на смятый автомобиль, из которого валил пар.
— Тогда пойдём домой, и проведём вечер пятницы друг с другом. Но учти, если будешь храпеть, я тебя выкину за дверь в чём мать родила, — засмеялся Деррик, хлопнув Ричи по спине. Какая, в самом деле, разница — тринадцатое сегодня число или тридцать первое? Поэтому, если не хочешь спать со мной, пойдём в бар…
— Я предупреждал, — горестно вздохнул Ричи и поплёлся вслед за другом.

Из бара они вернулись под утро. Внутри каждого ещё бушевали пережитые страсти ночной прогулки. Друзья успели выпить, поесть, познакомиться сдоступными девушками, переспать с ними прямо там же, забравшись в какое-то подсобное помещение, и подраться с хозяином заведения и его коллегами из-за того, что помещение было служебным. Дерек быстро позабыл про боль в груди, когда его спутник нехотя протянул ему ампулу с обезболивающим. Неудавшийся гонщик ловко вставил ее в специальный шприц-автомат и ввел себе под кожу полную дозу, чем снискал кривую гримасу своего друга.
Было ещё слишком темно, чтобы не зажигать свет, но когда Деррик щёлкнул выключателем, ожидаемого эффекта не последовало. Он ещё несколько раз попробовал сделать то же, но свет зажигаться не спешил.
— Ричи! Что у тебя со светом? — крикнул он из кухни, пытаясь на ощупь отыскать пепельницу и закурить.
— Не знаю. Наверное, опять отключили, в нашем районе бывает. Там свечи лежат в ящике, справа от плиты.
Деррик порылся в ящике и извлёк оттуда две толстые свечи, нащупав в кармане зажигалку, он запалил фитили, и кухня осветилась слабым мерцанием. Поставив на стол пепельницу, он потянулся сигаретой к дрожащему пламени свечки — снова искать в кармане зажигалку почему-то не хотелось.
— Не надо, — остановил его Ричи, вовремя отодвинул свечу. Он сел напротив, достал сигареты, закурил и дал прикурить Деррику.
— Почему не надо? — удивился его друг. — Тебе, что, жалко? Зажигалку искать стало лениво…
— Просто не надо, — устало произнёс Ричи.
— Нет. Ты мне всё-таки объясни, почему? — пристал к нему его друг. — Опять какое-то глупое суеверие?
— Оно не глупое, — сухо отозвался его друг. — Просто… все, кто прикуривал от свеч, долго не протянули. Ладно, закроем тему. Просто не делай так и всё. Идёт?
— Идёт, — пожал плечами Деррик. — Только я всё равно считаю, что у каждого человека есть право на выбор своей смерти.
— Возможно, но мне не хотелось этого проверять, я отправляюсь спать, — Ричи затушил сигарету и вышел из кухни. Едва его друг скрылся в соседней комнате, как Деррик, тоже затушив свою сигарету, достал другую и посмотрел на свечу. Пламя дрожало, словно женщина, подчиняющаяся ритмам музыки. Деррик некоторое время не мог отвести взгляд от пламени. Ему казалось, что он чётко различает контуры женской фигуры, глаза, длинные волосы, движения обнажённого тела, как загипнотизированный, Деррик потянулся сигаретой к свече. Но едва он коснулся огня, как что-то выдернуло у него изо рта сигарету, и послышался слабый шелест. Деррик посмотрел в сторону. После того, как он достаточно долго смотрел на яркий свет, привыкнуть к темноте было трудно. Но когда его глаза всё же свыклись с мраком, он заметил стоящего воз него Ричи, который медленно разжал ладонь, из которой на пол упала распотрошённая сигарета. Затем он задул свечи и сказал:
— Я же просил.
— Да ладно, — попытался отмахнуться от него Деррик. — Я же всё равно не прикурил.
— Чуть-чуть прикурил, — покачал головой Ричи.
— Фигня всё это, — улыбнулся его друг. — Забудь. Просто, когда меня просят чего-то не делать, да ещё и чётко не могут сказать, почему, то всё время хочется сделать это.
— Я понял. Пошли спать.
Деррик послушно встал и поплёлся вслед за Ричи.

Утро началось после трёх часов дня. Деррик встал вторым, и потому к его появлению на кухне уже вовсю кипела работа по организации завтрака. За окнами светило солнце, согревающее теплом весеннюю землю, по дорогам носились автомобили, да и вообще каждый прохожий был просто безмерно счастлив. Во всяком случае, Деррику казалось именно так, особенно по сравнению с тем, как себя чувствовал он.
Голова раскалывалась, тошнота то и дело подкатывала к горлу спазматическими приступами, а лицо опухло так, что открывался только один глаз. Язык присох к нёбу, а всё горло ссохлось в один сплошной комок. Каждый звук бил по ушам так, словно в мозге стоял усилитель шума, в сотню раз увеличивающий каждый шорох. Когда Ричи с грохотом поставил на стол сковородку с яичницей, Деррик издал сдавленный стон и. обхватив голову руками, вымученно посмотрел на друга.
— А ещё друг называется, — хрипло произнёс он. — Как ты можешь так со мной поступать?
— Я тоже через это прошёл.
— По тебе не видно, — ядовито произнёс Деррик, опасливо косясь на шипящую яичницу в сковороде.
— Иди, умойся, почисти зубы, выпей стакан минеральной воды и по тебе тоже видно не будет, — посоветовал Ричи. Деррик с трудом поднялся со стула и пошёл в ванну.
Вернулся он довольно бодрым и почти не опухшим. Но едва только друзья сели завтракать, как в дверь позвонили. Настойчиво и долго. Ричи встал и пошёл открывать. Пока он шёл до двери, звонки стали короткими, но частыми, послышались удары в дверь.
— Кому там натерпится, нашли время, блин, — выругался Деррик и поспешил за другом в прихожую. Когда Ричи отпер дверь, в неё ворвалась девушка. Деррик едва успел отскочить в сторону, чтобы она не налетела на него и не сшибла с ног.
— Помогите! Помогите мне! Пожалуйста! Помогите! — закричала она.
— Спокойно, — Ричи закрыл дверь. — Кто ты такая?
— А-а-а! Помогите мне! — вместо ответа заорала гостья.
В этот момент нервы Деррика сдали окончательно. Он наотмашь ударил девушку по щеке. Не сильно, но больно. Эффект был прекрасным: гостья тут же прекратила истерику и замолкла, а в глубине глаз у неё появился просвет, отодвигая панику на задний план.
— Так-то лучше, — сказал Деррик, не обращая внимания на осуждающий взгляд Ричи. — А теперь мы все вместе пойдём на кухню, и ты нам все расскажешь.
Они усадили девушку на стул, Ричи налил ей чаю, и друзья внимательно стали слушать, что скажет им гостья.
— Меня зовут Люциана, я работаю в метро кассиром. Вчера я долго задержалась на работе и когда стала уходить, услышала голоса за дверью раздевалки. Я прислушалась и поняла, что была моя подруга и её парень. Они спорили. Я уже хотела, было, выйти и сказать им, чтобы они не сорились, как вдруг моя подруга сказала своему парню, что не позволит ему что-то сделать. Она сказала: «Я не позволю тебе это сделать, я не позволю тебе убить столько людей, чтобы ты и твоя секта смогли получить моральное удовольствие!» А он ответил, что если она кому-то расскажет о его плане, то он её убьет.
Деррик и Ричи переглянулись.
— Вы мне не верите? — грустно улыбнулась Люциана. — Я вас понимаю, я сама не верила до сегодняшнего утра.
— Что было дальше? — спросил Ричи.
— Дальше я вышла из раздевалки. Я думала, что они ушли, а они всё ещё там стояли и молчали. Мне никогда не нравился её парень, но я и представить не могла, что он окажется каким-то сектантом! — Люциана сделала глоток чая. — Когда я вышла, парень испуганно посмотрел на меня и быстро ушёл. Я спросила свою подругу, что произошло, и она рассказала мне, что её молодой человек оказался террористом. Он и его друзья готовят взрыв в метро, а ей он рассказал в надежде, что она присоединиться к ним. Может, он действительно её любил?
— Странная любовь, — Деррик закурил.
— Да, странная, — Люциана посмотрела на Деррика. Их взгляды встретились, и девушка увидела, как в тёмных глазах её собеседника заиграли насмешливые искорки.
— А дальше? — вновь спросил Ричи.
— Она сказала, что пойдёт в полицию, что обо всём расскажет. На этом мы с ней и расстались. Я предложила ей переночевать у меня, но она отказалась, сказала, что прямо сейчас и пойдёт в полицию. Я звонила ей утром, перед тем, как пойти на работу. Она сказала, что в полиции её выслушали, но никаких особых мер предпринимать не стали. Приняли к сведению, так сказать… Она возмущалась и собиралась пойти куда-то ещё, кажется, в газету или к какому-то своему знакомому, не знаю. А час назад я услышала по радио о том, что её нашли мёртвой на окраине города! — губы Люцианы задрожали, она опустила голову, готовясь заплакать.
— Ну, не надо, всё будет хорошо, — Ричи попытался как-то успокоить девушку, но быстро понял, что этого делать он не умеет.
— Без истерик, — грубо сказал Дерик. — А то опять не сдержусь…
Как ни странно, но это подействовало больше. Девушка моментально успокоилась.
— Так вот, — продолжила она. — Я уже сама собиралась пойти в полицию и всё рассказать, как меня вызвали к начальнику станции. Я пошла и увидела там трёх полицейских, одним из которых был тот самый парень моей подруги! Они сказали мне, что получили сигнал о том, что на станции заложена бомба, и я что-то могу об этом знать. А потом… Всё произошло так быстро… Когда я попятилась назад от удивления, этот молодой человек достал оружие и выстрелил. Сначала в моего начальника, потом одного из полицейских. Его напарник тоже достал пистолет и выстрелил в меня, но только оцарапал мне плечо. Я побежала прочь, они побежали за мной. Я забежала в этот дом, села в лифт и нажала первую попавшуюся кнопку, А потом я стала звонить во все двери, но мне открыли только вы… Помогите мне!
— И что мы должны сделать? — усмехнулся Деррик. — Пойти посмотреть на бомбу или на террористов?
— Деррик, как ты можешь? — раздражённо одёрнул его Ричи. — Девушка же просит о помощи. Кстати, меня зовут Ричи, а это — мой друг Деррик.
— Люциана, — ещё раз представилась девушка и улыбнулась Ричи. Деррик заметил, как его друг буквально растаял.
«Красивая, конечно, ничего не скажешь, — подумал Деррик, глядя на Люциану. — Но не в моём вкусе. Длинные вьющиеся тёмные волосы, стройные ноги, милое личико, маленький очаровательный носик, большие голубые глаза. Что-то многовато для меня красоты. Путь свободен, друг…» Деррик улыбнулся собственным мыслям.
— Чего улыбаешься, дурак, — Ричи оказался как всегда «кстати» со своими замечаниями. — Подумал бы лучше, что делать.
— Я бы только хотела, — Люциана встала и подошла к Ричи, затравленно посмотрела на него, осторожно прижалась к нему, — чтобы вы проводили меня до дома. Я соберу вещи и уеду, а потом свяжусь с полицией и всё им расскажу.
— А когда должен быть взрыв? — спросил Дерик, поглядывая на то, как Ричи осторожно обнял девушку, стараясь успокоить.
— Взрыв? А! Завтра, в полдень. Вы мне поможете? — спросила она, посмотрел в глаза Ричи.
— Конечно, успокойся. Мы сейчас проводим тебя и посадим на поезд, или на автобус. Как скажешь. Только нам надо одеться.
— Я подожду вас здесь.
Деррик буквально вытащил друга из кухни, впихнул его в комнату и прижал к стене.
— Ты с ума сошёл? — прошипел он Ричи. — На коё чёрт нам сдалась эта баба с террористами? Нам, что, своих проблем мало? А если она одна из них и им нужны заложники? Ведь всё же может быть и не так, как она нам рассказала.
— Отстань, — Ричи отпихнул Деррика в сторону. — Я ей верю, к тому же, что нам мешает прямо сейчас пойти и проверить это? Съездим к ней домой, а там…
—…террористы нас и ждут! — закончил Деррик. — Ричи, опомнись! Это же всё шито белыми нитками!
— Ты как хочешь, а я иду. — Сухо ответил Ричи и стал одеваться. Дерик вздохнул, но последовал его примеру.

До места проживания Люцианы они добрались быстро и без приключений. Девушка постоянно оглядывалась, что-то говорила на ухо Ричи, который тоже вертел головой, пытаясь увидеть то, на что она ему указывала. Деррик никаких преследователей не заметил, хотя их новой знакомой постоянно казалось, что они за ними следят.
Про себя Деррик отметил, что Ричи Люциане верит, с ней соглашается, и мысли не допускает о том, что она может ему лгать. Впрочем, особых причин, кроме недавнего знакомства, для недоверия не было и у него, но что-то всё же точило Деррика изнутри. Словно девушка сказала или сделала что-то такое, что никак не вязалось с её рассказом. Но что это было и было ли вообще, Деррик понять не мог.
— Седьмой этаж, — сказала Люциана, когда они зашли в лифт. Ричи послушно нажал на кнопку, двери закрылись, и кабина тронулась вверх. Когда они вышли из лифта, Люциана достала ключи ловко и без колебаний открыла свою дверь и вошла внутрь. Ричи и Деррик последовали за ней. Едва только друзья переступили порог, как что-то тяжёлое опустилось им на головы, и наступила темнота.
Деррик открыл глаза. Голова раскалывалась, рук и ног он не чувствовал. Через несколько минут к нему вернулась чёткость зрения и он смог рассмотреть сидящего напротив него Ричи. Деррик попытался встать, но понял, что привязан к стулу и ничего не может сделать. Впрочем, его друг находился в таком же положении.
— Ричи, ты живой? — позвал Деррик. Его друг застонал, поднял голову и посмотрел на Деррика непонимающими глазами.
— Пришли в себя? — раздался сбоку незнакомый голос. Деррик повернулся в сторону и увидел невысокого крепкого парня в кожаной куртке и «модных» джинсах. — Прекрасно! — продолжил парень.
— Что вы сделали с Люцианой, скоты? — Ричи опасно дёрнулся, отчего чуть было не упал вместе со стулом.
— Ричи. — Дерик посмотрел на незнакомца исподлобья, — ничего они с ней не сделали. Она сама нас сюда специально заманила.
— Что? Это как? — не сразу понял его друг. — С чего ты взял?
— Да с того, дубина, что когда ты от кого-то бежишь, ты лифт ждать не станешь! — рявкнул он на друга. — И стучала она только к нам. К тому же, девчонка слишком нервничала, когда мы ехали сюда… Боже, Ричи! Да открой ты глаза! Она же использовала тебя, потому что поняла, что ты на неё запал. Вот она и накручивала тебя всю дорогу так, что ты уже и сам начал видеть террористов там, где их нет. Она говорила, что домой боится идти одна? Однако это е помешало ей без колебаний вставить ключ в замок и спокойно пойти первой. А мы всю дорогу только и делали, что тащились за ней попятам, как бараны.
Ричи молчал, он хмуро смотрел в пол, стараясь не поднимать глаз и не встречаться взглядом со своим другом.
— Прав ты был, когда просил не ходить с ней, — сказал он, наконец.
— Да, ладно, проехали.
— Вы закончили? — «любезно» поинтересовался незнакомец. — В общем и целом — вы правы, — улыбнулся он. — Люциана действительно вас использовала, а вы повелись на неё, как на куклу. Впрочем, она ею и является. Конечно, вы правы. Нет никаких террористов, а вся эта история была выдумана специально для вас.
— Что вам надо и почему нельзя было просто поговорить? — мрачно спросил Ричи.
— Он тебя — ничего, — покачал головой незнакомец. — А вот от твоего друга… Ты хорошо показал себя вчера, на гонках. Но одно маленькое обстоятельство мне не понравилось. А именно то, что твоя машина была мощнее. Ты должен был сдохнуть, но сумел вырулить и поэтому мне пришлось использовать свою сестру для того, чтобы добраться до тебя.
— Та это ты мою машину испоганил, урод? — прошипел Деррик. — Вот, Ричи, а ты говорил про тринадцатое число… Всему есть объяснения.
— А вы решили, что эта авария была простым совпадением? — засмеялся человек в кожаной куртке.
— Слушай, — Дерик посмотрел на него снизу вверх, — я тебя даже не знаю, но, раз уж ты тут главный, то может, хоть закурить позволишь?
— Хорошо, — просто согласился тот. Он кивнул в сторону и из-за его спины вышел здоровенный охранник, который перерезал верёвки на руках у обоих пленников. Ноги, однако, им освобождать не спешили.
Деррик и Ричи одновременно полезли в карманы за сигаретами, перекинувшись мимолетным взглядом. Ричи уже прикурил, а Дерик слегка замешкался в поисках зажигалки. И когда он всё же нашёл её и чиркнул колёсиком, Ричи резко оттолкнулся и вместе со стулом прыгнул вперёд, одним ударом снеся и охранника и босса. Из другой комнаты выбежала Люциана, которая наткнулась на валявшихся в узком проходе людей и тоже не смогла устоять на высоких каблуках, падая сверху.
— Отличный бросок, Ричи! — Деррик уже пережёг верёвки на ногах и, выпихнув не успевших опомниться людей в узкий проход между комнатой и кухней, закрыл дверь, отделяющую их с Ричи от всех остальных.
— Дверь долго не выдержит, — сказал Ричи, развязывая на себе узлы. — Надо что-то придумать…
В этот момент раздались выстрелы. Тонкая, хоть и прочная, дверь в кухню украсилась несколькими дырками.
— Ричи, помоги!
Деррик подхватил массивный стол с одного края. Ричи пристроился с другого. Вместе они подпёрли столом дверь, для верности примостив под ним ещё и два стула.
— Какой план? — поинтересовался Ричи у Деррика.
— Я не думаю, что нам удастся выбраться отсюда. Седьмой этаж, снаряжения нет, прыгать высоко…
— Ричи, открой дверь! Мой брат просто шутил, — послышался голос Люцианы, вслед за которым последовали чьи-то ругательства.
— Слушай, я вот не прикуривал от свечки, а всё равно вышло так, как ты и говорил, — наиграно засмеялся Деррик. Он стоял спиной к своему другу, аккуратно, чтобы тот не заметил, поворачивая ручки на газовой плите. На полке, слева от плиты стояли какие-то статуэтки, вазочки, свечки. Они были красивые, с позолотой, в форме зверей. — Ричи, смотри, какая штука, — Деррик снял с полки глиняную ёмкость, в которой были проделаны отверстия, а сама конструкция была раскрашена яркими красками.
— Это аромо-лампа, там внизу отверстие для свечки, а сверху масло капают. Оно от свечки нагревается и пахнет, — пояснил Ричи. — Слушай, ты другого времени для осмотра квартиры не нашёл? — раздражённо добавил он. — Может, подумаешь, как отсюда выбраться?
— Откройте двери. Мы вас всё равно по стене размажем! — подал голос брат Люцианы.
— Действительно, какая маленькая… — задумчиво сказал Деррик, вытащив из лампы свечу. — Вот что, Ричи, — обратился он к другу, — ты вроде альпинистом был? Так что давай, лезь на нижний балкон, а оттуда и за помощью беги. Понял?
— А ты?
— А я их тут пока развлекать буду. Давай, полезай.
Деррик открыл окно, помог Ричи выбраться наружу и подстраховал его, пока тот пытался дотянуться до опоры. Словно специально для них, весь передний фасад дома был выполнен в виде мозаики с выдающимися вперёд уступами и различными впадинами.
— Удачи, Деррик. Я быстро! — крикнул Ричи, исчезая в проёме чужого балкона.
— И тебе, друг.
Деррик скинул с себя тёмную ветровку, потрогал правое плечо. Две пули, прошедшие сквозь дверь, попали в него, совсем рядом друг от друга, раздробив сустав и разорвав мышцы. Голова уже начинала кружиться. То ли от болевого шока и сильного кровотечения, то ли от газа который вновь стал заполнять пространство кухни, после того, как Деррику пришлось открыть окно, чтобы Ричи ушёл.
Деррик присел на пол рядом с дверью. С той стороны двери послышались тяжёлые удары, и через минуту дверь разлетелась на доски. Два охранника протиснулись вперёд, разметали по кухне хилую баррикаду из стола и двух стульев и несколько раз крепко приложили Деррика головой о стену. Из разбитой брови потекла кровь.
— Твой друг, я смотрю, нас покинул? — елейным голоском произнесла Люциана. — Жаль. Хотя ты мне всегда больше нравился, — она провела тонкими пальцами по груди Деррика. — Ты ранен? Как жаль…
— Я тебя задавлю, — прошипел её брат.
— Можно последнее желание? — вытирая кровь с лица, спросил Деррик.
— Конечно, всё, что угодно, милый, — Люциана подошла к нему и положила руки на плечи. От этого жеста Деррик скривился и, не устояв на ногах, упал на пол.
— Дай мне вон ту лампу, — он кивнул на полку. Люциана взяла лампу и, присев, поставила её перед Дерриком. — Мой друг говорил, что если прикурить от свечки, то долго не протянешь, — Деррик зажег свечу и поставил её рядом с собой на пол.
— Смешно, но правда, — сказала Люциана. — Особенно, в твоём случае.
— А какая мне разница от чего теперь умирать? — криво усмехнулся Деррик. Он достал сигарету, прикурил от свечи, выпустил клуб сизого дыма. Затем он медленно встал.
— Я всё равно думаю, что мы свою смерть выбираем сами, если у нас есть право на выбор…
Дерик бросил зажженную сигарету в центр газовой плиты.

Людям, стоящим в тени на свету, людям, которым приходилось выбирать между простым и правильным, и людям, чьё право на выбор оставило за собой память, посвящается.
Эмина
30-31.03.06.

@музыка: blu vortex

@настроение: грузное.

@темы: Творчество. Рассказы.

---

side

Это мой второй печатный рассказ с тех пор, как у меня появилась возможность их печатать самой. конечно, для кого-то наличие дома компа - обыденность, но у меня его долгое время не было потому, что я просто не видела в нем необходимости.
Так что о истории написания могу вспомнить только то, что я попыталась придумать из обычной ситуации необычную, как-то так извернуться, чтобы на фоне моей реальности было что-то интресное.
Это уже потом я осмелела и просто стала писать о тех, кто мне рассказывал о себе. а вначале все было примерно вот так...
Вот еще одна деталь: когда я стала печатать на компе рассказы, мне надо было придумать рабочее название файлов. Тогда я набрала первое попавшее в памяти слово и обозвала так рассказ на тот момент, намереваясь заменить его после окончания. так и ге заменила, а потом меня долго спрашивали, почему название написано не по правилам английского, без артикля, и почему эта писанина вообще так называется. Не знаю! Не знаю, так вышло!
Кто придумает название рассказу, напишите, может, и назову так...

ЭМИНА. From the other side.

В пустой холодной квартире было тихо. Тишина рвалась сквозь стены, пытаясь смести наконец те никчемные, нелепые преграды, которыми они являлись; стучалась в открытые окна, наполняла каждый сантиметр жилплощади непреодолимой тоской, облепляя стены словно обои, клочками висевшие в том доме, где уже давно никто не живет, она металась между предметами, отражаясь от каждого из них, и вновь замирала в пространстве, она давила на виски, сжимая их железной хваткой, все больше и больше заменяя собой воздух. Дышать становилось труднее, а мысли сворачивались в один липкий, плотный комок, который больной занозой сидел внутри, ни в какую не желая выплескиваться наружу.
Тишина...
Темнота...
За окнами, гостеприимно распахнутыми еще с вечера, дабы впустить ночной весенний воздух в дом, словно притаилось то самое сокровенное чувство, познав которое человеку становилось наконец легко и хорошо, которое освобождало его от неприятных, нудных раздумий на тему Вечности, на тему себя самого. За окнами таился ответ никогда не проникавший в пространство двухкомнатной бетонной клетки, ответ на все вопросы, хранящиеся в глубине каждого сердца, ответ, за который стоило умереть но только потом, после того, как узнаешь его — за окнами притаился рассвет...
Скоро, уже совсем скоро первые его лучи должны были коснуться замерзшего за ночь темного мира и, отогрев его своим теплом, подарить ему новый день, скоро скальпель птичьих голосов должен был взрезать эту тягучую тишину, и подарить желанный покой тем, кто еще не спал в этот таинственный час...
А кое-то действительно не спал..
Владислав лежал на широкой, мягкой, только сегодня застеленной свежими простынями кровати и смотрел в потолок. Рядом с ним, прижимаясь во сне к его крепкому, мускулистому телу сладко спала маленькая, хрупкая девушка, чьи длинные светлые волосы беспардонно разметались по всей подушке. Он лежал так уже почти два часа, пробовал уснуть — не получилось. Единственное, до чего он смог себя довести, так это стойкое, непреодолимое желание свежего хорошего кофе и крепких дрянных сигарет, но он пока не вставал. Он ждал, когда первые птичьи голоса пропоют ему привычную мелодию для того, чтобы можно было в последний раз попытаться уйти в сон.
И вот, услышав наконец долгожданные звуки «отбоя», он понял, что не уснет вовсе — надо было вставать, иначе через полчаса его конечности превратятся в неуправляемые, отлежанные палки, и каждое движение будет причинять нестерпимую боль...
Осторожно высвободившись из цепких объятий сонной подруги, Влад тихо прошел на кухню, поставил на плиту маленькую турку с растворенным в ней молотым кофейным порошком и, присел на табурет у окна, закурил, предусмотрительно прикрыв дверь в помещение, чтобы страшные запахи не наполняли остальную площадь квартиры и, тем самым, не разбудили ту, которая не обрадуется таким утренним посиделкам.
Ту, которая никогда не займет ее места...
Он смотрел на пробегающие внизу по проспекту автомобили, удивляясь тому, куда можно спешить таким потоком в такой ранний час, курил и ждал, когда на плите закипит коричневая жижа, наполняющая кухню таким знакомым и родным запахом воспоминаний. Взгляд его пустых холодных глаз лениво перемещался с одного предмета на другой, а именно: с нагревшейся уже до предела турки на широкую ленту проспекта за окном, где уже стали видны те мелочи природы, которые обычно скрываются за ночным ковром бархатной темноты. На город надвигался новый теплый день, а на плите наконец закипел кофе — теперь можно было не смотреть вниз, а остановить взгляд на черно-коричневой жидкости в собственной кружке и уйти в воспоминания с головой...


Они оба любили блюз,который и помог им быстро найти общие темы для разговора: не терпящий возражений, но умеющий ждать Владислав и веселая, даже слегка сумасшедшая, не терпящая, в свою очередь, ни указаний, ни ожидания Мира. Она вошла в его жизнь легко и непринужденно, словно яркая, живая искра ночного костра, которая горела лишь пока не коснулась земли, не успела согреть — все равно тепла от нее немного, больше риска одежду прожечь. Она горела в его душе давным-давно забытым чувством ревности к кому бы то ни было, она была всем и ничем, она была...
В большой шумной компании он был новичком. И зачем только вообще приехал? Сидел бы лучше дома и не портил никому настроение своим скучающе-безразличным видом, так нет же! Без него, видно, никак обойтись не могли. Вот теперь он и сидел на жесткой софе в углу большой московской квартиры, где сегодня собирался очередной «сейшн» любителей нудной жалостливой музыки. Владислав смотрел, как мужчины и женщины приходили и уходили, то садились, то вставали, пили вино и пиво, пытались делать какие-то смешные коктейли, но лишь еще больше и беспардонней напивались в вдрызг; он смотрел, как представительницы прекрасного пола все больше и больше становятся самими собой — раскрепощенными и свободными от морали, как мужчины, плохо скрывая в глазах азартный блеск, будто охотничьи псы становились в стойку пи виде таких «дам».
Она не пила, просто смеялась и дарила свою радость всем. Это исключительный дар — радоваться без спиртного в крови, дарить себя всем, не требуя в замен ничего. Влад сам не заметил, как стал следить за этой странной, модно стриженной, брюнеткой, чьи волосы неровными прядями спадающие до плеч казались ему чернее самой темной ночи, а большие серо-голубые глаза, окаймленные длинными черными ресницами, скрывали за собой ту самую тоскливую печаль, которая бывает лишь у безнадежно больных людей, чей век вот-вот должен был подойти к концу. Но она все же смеялась — искренне и непринужденно, скрывая в глубине своих глаз самую страшную тайну — цену такому веселью...
— А это кто, одиноко сидящий в углу? — спросила она у своей подруги, кивнув на Влада, через некоторое время.
— Это Влад, — ответила та, — его Максим пригласил, говорит, интересный человек, но никто из него пока что ничего путного не вытянул — замкнутый он какой-то...
— Да? — задумчиво переспросила девушка и посмотрела Владу в глаза. Вопреки давно уже устоявшимся у него правилам, взгляда от девушки он не отвел, а наоборот, лишь еще больше заинтересовался этой странной особой.
Мира подошла и села рядом ст ним.
— Меня зовут Мира. — представилась она.
— Влад. — коротко бросил он, слегка кивая.
— Ты почему здесь один сидишь? — спросила она. — Пойдем, я тебя со всеми познакомлю?
— Да я вроде бы всех уже знаю. — слегка улыбнулся тот.
— Тогда пойдем со мной — я сварю тебе хороший кофе, а ты расскажешь мне все, что хочешь рассказать о себе. Ведь каждый человек хочет, чтобы его знали с какой-то одной, или нескольких сторон, но не со всех. — поманила она его рукой, вставая. — Пойдем, какой ты любишь кофе?
*** ***
Влад сделал еще один глоток кофе и вновь подумал о том, что хоть он и хорош, но все же не такой, как был у нее. А за окнами уже вовсю шумел проспект...
Внезапно пронзительно запиликал оставленный вечером на холодильнике мобильный телефон. Влад мгновенно соскочил с табурета и схватил трубку, чуть было не раздавив ее рукой. Телефон затих — видно он что-то не то нажал, пытаясь скорее ответить на вызов. Молодой человек мельком глянул на часы — стрелки медленно подползали к шести утра, а затем грустно уставился на экран мобильника, тот молчал...
— Черт! — выругался он залпом допивая кофе и готовясь сварить себе еще.
Но едва он взялся за его приготовление, а точнее, стал мыть турку под ледяной водой, как сигнал телефона повторился вновь. Влад с грохотом уронил железный предмет в стальную раковину и схватил трубку, нажимая кнопку «принять вызов». Секунду на том коце молчали, а затем раздался знакомый, но какой-то слабый, больной голос:
— Влад, это ты?
— Я. — выдохнул он. — Здравствуй.
— Привет, — слегка усмехнулся женский голос, от чего его боль стала еще нестерпимее. — Мне нужна твоя помощь...
Молодой человек насторожился, глядя в пол.
— Что-то случилось? — мертвым голосом спросил он.
— Да, — ответила трубка, — У меня закончились обезболивающие, а сегодня, сейчас... мне надо...ты не мог бы...хотя бы днем... сейчас голос становился все тише и слабее, заставляя сердце разрываться от чужой боли, а вены — пульсировать в такт ее словам. Конечно, он мог бы, он ведь знал...он видел...однажды...
Влад стиснул зубы и зажмурился, вспомнив, к чему тогда привело это видение чужого страдания.
— Я сейчас приеду. —ответил он после нескольких секунд молчания. —Тебе тоже, что и всегда? — зачем-то спросил он, прекрасно зная ответ.
— Да. — выдохнул голос, чуть не плача. — Спасибо тебе...
— Сейчас, Мира, я сейчас..
Из дома он вышел уже через пять минут...


Чем же она смогла его зацепить? Неужели, это и есть любовь — громкое, пафасное слово, за которым, порой, прячется совсем другое, слово, о котором веками слогаются песни, легенды и поэмы, слово, определяющее, по сути, весь смысл человеческой жизни...Неужели, — это и есть оно? Почему, прожив почти что двадцать семь лет, он так и не смог нокому сказать этого простого и сильного слова? Все, что угодно, а иногда это не совсем цензурно, он говорил легко и свободно любой, находящейся рядом с ним женщине, а сейчас нек мог. Что же смогла изменить в нем эта простая, искренне-грустная девушка с печальными, будто охваченными всемирной тоской, серо-голубыми глазами измученной красоты?
И почему он сейчас так спешит к ее дому, хотя они и не договаривались о встрече? Влад видел в ней нечто особенное и никак не мог понять, почему этого не видят остальные. Мира могла быть веселой, могла быть грустной, но почти никогда не могла быть самой собой — только с ним, он это чувствовал, только для него приоткрывая тяжелый занавес своей души. Ее грустная улыюка и уверенный, ласковый голос были лишь для него, хотя сама она бы никогда в этом не призналась.
Но одна вещь сводила его с ума, не давала покоя ни днем, ни ночью, грызла его самолюбие, точила душу изнутри, лишая сна и покоя в те моменты, когда все же могла выползти наружу змеей подозрений и недоверия, — ему все больше и больше казалось, что Мира что-то не договаривает ему, скрывает, прячась за такими нелепыми отговорками, как «срочные дела».
Боялась, что он не поймет? Или просто не хотела его впутывать? Но, тогда, во что? Или, может, не хочет раскрывать каких-то секретов, может, это и впрямь ее «дела»?
А, если нет? Если это нечто серьезное, что никак не может ее отпустить?
Владу вдруг вспомнилось, как он однажды сказал ей, что она действительно сильная женщина, что он уважает таких, но, в то же время, ценит небольшую женскую слабость, на что она ответила ему легкой улыбкой и спросила:
— Знаешь, какя цена этой силы? Ее ведь тоже надо чем-то подпитывать, «держать марку». Стоит лишь однажды показать им всем хоть капельку слабости, как они съедят тебя и тут же забудут, что ты для них сделала...Цена этой силы слишком высока для тех, кто не может не показывать своих слез на людях, слишком высока для иех, кому легче плакать у кого-то на плече, чем подставить свое, легче ждать, пока тебя попросят уйти, чем предугадать их намерения заранее и уйти первой, не прощаясь и не оглядываясь, ставя на карту все и даже больше...
как хорошо, что не знаешь цену моей «силы»...
Надеюсь, что никогда и не узнаешь...
Он тогда промолчал, оставаясь наедине с теми своими мыслями, которые упорно твердили ему выразить ей протест, поклясца в вечной любви и пообещать весь мир к ее ногам. Он же не дурак! Такой девушке не нужен мир — она и сама его может взять, если захочет, ей нужет тот, на кого она сможет опираться во время этого процесса, ей нужет тот, кто, как она считает, будет сильнее ее, кто сам войдет в ее мир, не спросясь разрешения, ей нужен человек, с которым не обязательно объясняться, которому достаточно будет лишь взгляда...
Ей не нужен он...
За такими мыслями Владислав и дошел до знакомого дома, юркнул в третий подъезд и мгновенно поднялся на пятый этаж.
Позвонил. За дверью не раздалось ни звука.
Странно...Она точно должна была быть дома, ведь полчаса назад он сам звонил ей, приглашая пойти с ним куда-либо, но она сказала, что не может, потому что слишком хочет спать. Так, что же, значит она его обманула? Или действительно спит? Тогда, почему не открывает, он же так долго звонил? Может, что-то случилось?
Он с сомнением посмотрел вниз, на пролеты лестничной клетки, не веря собственным мыслям, мыслям человека, который привык све сваливать на привычный, поддающееся объяснению, логический ход веще. «Да она вообще могла в магазин уйти! — с непонятной яростью на самого себя подумал Влад, опираясь на дверь ее квартиры спиной и, запрокинув голову, прикрыл глаза. — Что мне тут надо? Понятно же, что нет ее... — пытался успокоить он себя, но ничего не помогало — он чувствовал кожей, что должен был во что бы то ни стало войти к ней. — Черт, и что со мной такое, скоро, наверное, начну в Бога верить, прости меня, старого атеиста!»
Он сделал еще одну, последнюю, попытку достучаться до той, кто, как он думал, просто не хочет его сегодня видеть, и, к собственному удивлению, услышал за дверью слабые шаги:
— Кто там? — раздался тихий голос с той стороны двери.
— Это я, Мира, открой! — обрадовался он.
— За чем ты пришел? Мы не должны были сегодня встречаться. Уходи, я плохо себя чувствую и не могу тебя впустить. — вновь послышался знакомый голос, но теперь ужу с какой-то тоскливой, нетерпеливой ноткой, будто девушка не просто хотела, чтобы он ушел, а, скорее, чтобы вообще сегодня никто не приходил, и дело-то вовсе не в нем, а в той самой ситуации, в которую он попал.
— Что с тобой, Мира? —тихим голосом спросил он, сам не понимая, что делает. — Открой, пожалуйста, ведь, если ты не откроешь мне дверь, я ее просто сломаю. — продолжил Влад, пытаясь понять, как именно он станет ломать железную дверь Но девушка, кажется, серьезно обеспокоилась, не понятно, почему, поверив его холодному решительному тону.
— Не надо, просто уходи, у меня све хорошо, просто уходи, Влад, пожалуйста, уходи! — ее голос вдруг сорвался на еле-еле слышный плач. — Я больше не могу с тобой разговаривать, мне надо уходить.
За дверью послышался легкий шорох, будто присевший на корточки некто, теперь пытался с них встать, но не мог.
— Мира! — с силой ударил он кулаком в дверь, сотрясая окружные косяки и соседские стены. — Мира! — вновь повторил он свой маневр, крикнул еще громче.
В замке медленно повернулся ключ и дверь открылась. Он вошел внутрь, осторожно, словно никогда здесь не был, оглядываясь по сторонам, будто искал нечто опасное, и увидел, как она стояла, наклонившись вперед и одной рукой держась за спину, а другойоблокотившись на стену. Ее голова была низко опущена ичерные , волосы свисали до самых плеч.
— За чем ты пришел? — слабым голосом спросила она, подняв на Владавымученный взгляд — Я не хочу, чтобы ты видел меня...такой... — она слегка пошатнулась и ее наигранно ьвердый голос дрогнул, от чего на глазах навернулись слезы.
— Потому, что мне не все равно. — в тон ей ответил он, подхватывая падаюшую девушку на руки и неся ее в комнату.
—Обезболивающее на тумбочке — у меня хватило сил только, чтобы набрать укол в шприц.
Он повернулся и увидел лежащий на маленькой тумбочке шприц с мутным содержимым, а когда обернулся к лежащей у него на руках девушке, та уже была без сознания...


она стояла у приоткрытого окна, кутаясь в теплый халат, и курила, глядя вниз, где уже начинали ложиться длинные тени приближающегося заката. Ее тонкий силуэт четким пятном вырисовывался на фоне полутемной комнаты...В руке дрожала тонкая сигарета...
— Ну как ты? — спросил он, войдя в комнату.
— Все нормально, спасибо. — ответила она, не поднимая на него глаз
— Ты дрожишь... — он подошел к ней и обнял за плечи.
— Это нормально, — она слабо улыбнулась, прижимаясь к нему, — Так всегда...после приступа. Организм не может принять такого без последствий. В такие моменты я обычно сплю — природа умна, она включает свои защитные реакции помимо моей воли. — продолжила девушка.
— Тогда тебе надо лечь. — твердо сказал Влад, разворачивая ее к себе. — Может повториться... — он замолчал.
— Нет, не повториться. Он всегда один. Он не проходит и не повторяется. — она выкинула недокуренную сигарету в окно и коснулась пальцами его щеки.
— Тогда, зачем... — не понял он.
— Чтобы спать, чтобы избавить себя от непреодолимых приступов, которые, словно волны, набегают друг на друга. Сначала редко, а потом все чаще и чаще, до тех пор, пока не сольются в одну большую волну, которая не прекращает пытать тело холодным огнем....Что бы избавить свое сознание от переживания шести часов невыносимой боли... — она замолчала, пряча навернувшиеся слезы.
— У тебя руки совсем холодные... — он слегка коснулся губами ее пальцев. — Пойдем, я сделаю тебе кофе и уложу в постель.
— Ты уходишь? — с долей испуга спросила она, посмотрев ему в глаза.
— Нет, что ты. — Влад улыбнулся, прижимая к себе девушку. — Я останусь, пока я тебе нужен. Не бойся, я останусь...

Он вбежал в ее подъезд, зажимая в руках сверток только что приобретенных им в ближайшей аптеке лекарств. В темном помещении все было по-старому, как будто он только вчера был здесь, стоял на этих самых ступеньках, дышал затхлым воздухом близкого мусоропровода и ждал, когда раздастся знакомый звук открывшейся двери.
Но теперь он не ждал — времени почти не было даже на то, чтобы просто перевести дыхание. У боли, впрочем, как и у смерти, свой хронометр, в котором вместо обычных стрелок лежит сам человек, а расстояние между цифрами — целая жизнь.
Владислав глубоко вздохнул и рывком, на одном дыхании поднялся на пятый этаж, и позвонил в дверь угловой квартиры. Она открыла почти сразу, значит, ждала его, или, точнее, то, что он должен был принести. Он молча шагнул за порог, закрыв за собой тяжелую дверь и столь же молчаливо, не поднимая на Миру виноватых глаз, протянул ей лекарства.
— Спасибо, Влад. — так же не посмотрев на него, поблагодарила она и взяла принесенный «подарок».
— Тебе помочь? — как-то неуклюже спросил он, от чего девушка вздрогнула и чуть не уронила на полдрагоценные ампулы.
— Н-нет...если хочешь, свари себе кофе... — она направилась в комнату . — И мне... — добавила она, немного помолчав.

Влад вошел к ней в комнату и поставил рядом с девушкой большую кружку ароматного напитка, затем легонько коснулся пальцами ее волос, пользуясь тем, что она, кажется, спала. Но, едва он убрал руку, готовясь уйти, как Мира открыла глаза и глубоко, порывисто вздохнула.
— Не спишь? — зачем-то спросил он.
— Нет. — глупо подтвердила она и так отчетливо видимый факт.
Девушка медленно привстала и села в кровати; она взяла в руки кружку и, достав из кармана халата сигареты, закурила прямо в комнате, и дым серой, едкой змейкой стал ветвиться под потолком, собираясь в единую горькую массу, которая липким маревом покрывала все вокруг.
— Давно хотела объяснить, правда сама не знаю, зачем, — я ведь обычно не курю в комнате, просто сейчас... — она выпустила струйку дыма и сделала большой глоток из кружки.
— Просто сейчас ты не можешь выйти на площадку. — без какой-либо тени смущения закончил он фразу за нее. — Я все понимаю, потому как сам не люблю дыма в комнате — ты знаешь.
— Знаю. — тихо сказала она. — Влад, скажи почему мы... — она замолчала, не в силах держать слезы и, отпустив голову на руки, тихо заплакала, но он не должен был видеть этих слез — они не для него.
— Почему я тогда ушел? — усмехнулся он. — А ты бы как поступила?
— Я бы не ушла.
Он замолчал, пытаясь скрыть в себе навязчивое желание подойти и обнять эту странную и такую живую девушку.
— Ты знаешь, почему я тогда, год назад, попросила тебя уйти и больше никогда ко мне не возвращаться? — спросила она, но он промолчал, стиснув зубы, и она продолжила. — Потому, что я надеялась, что ты не уйдешь, что поспоришь со мной, останешься вопреки моим словам. Я хотела, чтобы ты поспорил со мной, доказал, что ты прав, потому что я тогда уже не знала, права ли я.
— Ты сказала, что я не должен был видеть тебя такую, что ты мне такая не нужна, что ты — обуза, помеха моей жизни, ..
Она замолчала, а в памяти Влада всплыли обрывки того разговора, словно эхо звучащие у него в голове на протяжении всего прошедшего года:
— Уходи, ты не нужен мне! — крикнула она, отворачиваясь к стене. — Я тебе не нужна, я — всего лишь помеха в твоей жизни, уходи, у тебя будут сотни таких, как я!
— Что ты говоришь! — не поверил он своим ушам. — Как ты можешь такое говорить после того, что я здесь видел, Мира!
— Уходи, я не люблю тебя, Влад! — последнюю фразу она произнесла не глядя ему в глаза.
И он ушел. Ушел, как ему тогда казалось, навсегда, пытаясь выбросить из сердца образ той, кто смог заставить его сказать то, чего он никогда и никому еще не говорил, а точнее, не понимал, той, которая смогла пробудить в его душе слово «любовь» и столь же легко, как приласкала, так и отшвырнула, заставив убраться прочь.

Они молча сидели друг напротив друга, пили почти совсем уже остывший кофе, курили крепкие сигареты и не могли поднять друг на друга глаз. За окнами бушевал день, но, вопреки всем прогнозам синоптиков, он почему-то выдался пасмурным и дождливым. И, если Влад еще как-то успел проскочить в перерыве между накрапывающим дождичком и просто нависающими над его головой тучами, то сейчас прозрачные стекла омывались мощными потоками свежей дождевой воды, которая стучалась в прозрачные преграды, стремясь разбить ее в пух и прах и ворваться в помещение вместе с сильными порывами теплого южного ветра, и сорвать со всего вокруг их маску застойной пыли и жары.
Она прикурила еще одну, пятую по счету, сигарету и немного поежилась, сидя почти у самого окна — видно боялась, что рамы все-таки не выдержат и холодный поток воды, разбавленный теплым ветром, ворвется к ней в квартиру и смоет их обоих.
Влад заговорил первым, и его голос прозвучал в тишине квартиры, словно раскат глухого грома — он был твердым и холодным, но не таким, какой бывает у человека, когда он не желает о чем-либо говорить, прячась за холодом слов, а таким, когда человек намеренно растягивает фразы, придавая голосу особый, немногим заметный мороз.
— Помнишь, Мира, ты говорила однажды, что исполнишь мое самое заветное желание?
— Ты не можешь пожелать вернуть... — поспешно начала одевушка, но Влад прервал ее кивком головы.
— Нет, этого я пожелать не хочу....

Мира сидела у него на коленях, они смеялись, вспоминая како-то старый анекдот, когда она вдруг отстранилась от него и сказала с абсолютно серьезным видом:
— Хочешь, я исполню любое твое желание? Самое невероятное и абсурдное — любое? — посмотрела она ему в черные, будто ночь, глаза с искренним желанием тут же приняться за исполнение данного обещания.
— О чем ты, Мира? — усмехнулся Влад. — Ты и так исполнила все, о чем я только мог мечтать! Ты и есть мое самое заветное желание...
— Нет, ты не веришь мне. — сокрушенно покачала она головой. — Но я говорю правду. Помнишь, Олега? Я тогда еще сказала, что ему бы следовало бросить пить...
Олег бросил на девушку сомнительный взгляд, припоминая тот разговор и то обстоятельство, что последний раз он видел Олега в больнице после того, как тот разбился на машине, когда пьяным сел за руль.
— Кстати, наши соседи, те, кто помогал нам однажды добраться до вокзала, когда мы чуть было не опоздали с тобой на поезд, скоро поженятся. У Маши будет девочка....
Владу вдруг стало нестерпимо страшно, когда он вспомнил обещание Миры подарить Маше дочь. Он вспомнил, как она сказала тогда, на вокзале, благодаря их за помощь: «У вас все будет хорошо, а дочка будет похожа на папу...». Он тогда пропустил ее слова мимо ушей, не обратил на них внимания, подумав, что Мира шутит, он подумал, что она сказала это не всерьез...
— Но причем тут исполнение желаний? — спросил он. — Я не думаю, что Олег желал...
— Нет, конечно! — она улыбнулась. — Просто я могу исполнить почти любое желание, или подарить человеку шанс самому это сделать, и ему лишь остается эту возможность не упустить, к тому же, я редко, да почти никогда, не ошибаюсь в предвидении ситуации, но только, если она связана с чем-то плохим — хорошее будущее я предсказываю редко...А вообще-то я сама делаю выбор, что отдать тому или иному человеку: желание, возможность или предупреждение.
Только ты никому не должен этого говорить, это — страшная тайна! — она вновь улыбнулась, словно говорила не о том, как она влияет на судьбы людей, а о семейном рецепте яблочного пирога. — Так ты что-нибудь хочешь? Прости, я дам тебе время подумать...

— Мира, — обратился Влад к девушке, — скажи-ка, тогда, почему ты не можешь помочь себе? Разве это — не самое твое заветное желание?
— Я не могу. Такова плата за ту силу, границ и целей которой я не знаю. — грустно ответила она. — Но это не беда, рано или поздно все кончается и это пройдет — надо просто подождать и все пройдет. Ведь несколько часов в месяц — это самое малое, что я могла заплатить за такую силу, силу и возможность дать людям то, к чему они так стремились всю жизнь, поставить их в те ситуации, из которых они выйдут другими людьми, направить их, подсказать и помочь, предупредить...
— Кто ты, Мира, зачем ты здесь? — спросил вдруг он, наклоняясь чуть вперед и девушка кожей почувствовала, как треснул лед его голоса. — Мне кажется, твое место не здесь...
— Ну что ж... — Мира отрешенно качнула головой. — Места хватает не всем, ни там, ни здесь. — она указала кивком головы сначала вверх, потом — вниз. — А особенно тем, кто хочет сделать что-то свое, непринужденное...
— Знаешь, Мира, — сказал Владислав, вставая, — Я рискну и загадаю одно желание, то, которое мучает меня уже довольно давно, но тебе я его не скажу — это не для тебя, это для меня, можешь считать меня эгоистом, но мне не хочется делать ничего для той, кто не любит меня, для той, которую не люблю я. — холодно сказал он. — Но, раз уж ты обещала — выполняй...

Владислав вышел из пятиэтажного дома медленно направился в сторону ближайшего метро. Таким оказалось «Фили» . Он шел и думал о том, исполнит ли Мира его желание и о том, что очень уж у него было противно на душе — хотелось напиться и никогда не вспоминать о том, что произошло., но он понимал — лучше от спиртного ему не станет, а на следующее утро будет настолько погано, что сегодняшние переживания покажутся просто цветочками на Северном Полюсе. Он шел, меряя шагами дорогу, которая, казалось, не кончится никогда, но это лишь обман, иллюзия Вечного Пути, мираж жизни...Для Влада теперь все становилось тем самым миражем, который он рисовал себе еще в детстве, красивой сказкой, в которой главный герой в такие моменты всегда придумывал нечто из ряда вон выходящее, и его судьба менялась однажды и навсегда.
И вот оно, это самое состояние, это чувство, когда просто положено случаться чудесам, но их почему-то не было...Ничего больше не было...
Все изменилось и потеряло свой смысл в тот миг, когда он солгал...
внезапно, когда Влад уже почти дошел до гостеприимно, по-летнему, снятых верхних дверей «подземки», во внутреннем кармане его куртки раздался сигнал мобильного телефона и, когда он принял вызов, на всю площадку вокруг него, метра на три, стал слышен громкий голос его подруги:
— Ты куда пропал? Что вообще происходит? Как ты можешь так со мной поступать, я делаю для тебя все, что могу, а ты за это мне платишь ночными посиделками на кухне и прокуренностью всей квартиры! Когда ты будешь, наконец, дома?!
— Во-первых, Лена, — ответил он спокойно, — это моя квартира и я сам буду решать, где и когда мне сидеть и что делать...
— Ах, вот ты как?! — прервал его женский голос из трубки.
— ...во-вторых, — не смущаясь таким поворотом событий, продолжил он, — я никогда не просил тебя быть со мной рядом — это твое решение, а, в-третьих, я и не знал, что за теплое отношение одного человека, другой должен ему платить. Выпиши мне счет — думаю, лет за десять мы с тобой все же расстанемся без претензий. А дома я буду через час, может, чутьпозднее...
— Когда ты придешь, меня уже у тебя не будет, — мертвым голосом сообщила ему Лена и повесила трубку.
Перезванивать он не стал. Зачем? Женщины без слов понимают, когда им не стоит стоять на пути того, в чьем сердце живет кто-то другой...другая. Они понимают, какой бой им не выиграть, а с кем стоит пустить в ход кавалерию. Женщины вообще умнее мужчин...в таких делах, чем, без условно, избавляют последних от множества проблем.
Он зашел в метро.. Чего-чего, а уж жалеть он точно не будет — не до того ему сейчас, не до того...

ЭПИЛОГ.
Прошел месяц, и редкие, но тоскливые холода вместе с ночными заморозками унеслись прочь, оставив после себя лишь теплую, сухую и свежею погоду, которая все больше и больше стала напоминать о неизбежном приближении лета. Рассветы теперь приходили рано, а закаты приходили позднее, , уступая место продолжительному дню. Редкие, короткие дожди приносили теперь не холод и сырость, а теплую, яростную грозу, смывающую с городских улиц всю пыль, освежая его лицо мощными струями ароматной воды, которая бывает только летом, только в грозу.
Влад проснулся от звонка мобильника, пытаясь спросонья определить источник шума, столь бесцеремонно и нагло ворвавшегося в его спутанное сознание, вырвавший его из мира снов в мир голой, жестокой реальности. На часах было всего шесть утра.
— И кому надо так рано звонить в субботу? — недовольно ворчал он, ища ненавистный предмет по всей квартире. — Слушаю. — сказал он в трубку, когда наконец-то обнаружил ее в углу между диваном и креслом.
— Влад? — раздался в трубке знакомый голос. — Привет, не хочешь встретиться?
— Мира... — выдохнул он, потому что в груди вдруг засел огромный комок, мешающий даже дышать. — Что случилось? — спросил он, немного погодя, когда первая волна все отпустила измученное сердце. — Мое желание... — сказал он почти про себя. —Тебе что-то нужно....опять? — он не мог поверить, что его предчувствия все же оказались правы и то самое сердце, которому он решил поверить однажды в жизни, оказалось неправым.
— Так это ты... — удивилась трубка. — Что же ты тогда...не сказал, то есть, сказал, но не то...Зачем, Влад? — чуть не плача, спросила Мира. — У тебя был такой шанс, а ты потратил его впустую.
— Но ты же можешь исполнять желания, вот и придумай, как нам теперь быть. — усмехнулся Влад. — А, что касается пустого, то могу сказать одно — это было моим самым заветным желанием с тех самых пор, как я.... — он осекся, чувствуя, что девушке не хочется этого вспоминать.
— Прости, Влад, но вместе с болью ушел и мой дар, так что, теперь я просто обычный человек. — грустно засмеялась она.
— Нет, ты не обычный человек, ты — та, которую я не люблю столь же сильно, сколь ты не любишь меня. Просто ненавижу! — засмеялся он.
— Взаимно! — засмеялась, в свою очередь, Мира. — Я не жду тебя в парке после одиннадцати.
— Я не приду...

ЭМИНА. 14. 04. 2004.

@музыка: а нету!

@настроение: голова болит.

@темы: Творчество. Рассказы.

---

the Unbeliever.

В продолжение темы о ночных гостях, описанной в "Только одна жизнь", предлагаю вашему вниманию этотрассказ. Он написан в легкой форме, лишен умственной нагрузки и был создан единым порывом о том, что перед Новым Годом творятся чудеса. Как и в любом моем произведении, если можно их таковыми назвать, в этом рассказе присутствует и мой опыт. В детстве я часто болела, потому и взяла за пример именно себя, к тому же, написание прозы и стихов в моем случае началось именно от того, что мне совершенно было нечем заняться в дни жестоких простуд, а частые травмы и вынужденное положение в одной точке пространства помогли лучше изучить тех, кто был рядом. кто-то из них действительно оказался другом...
Рассказ писался для очередного какого-то журнала или конкурса, потому я не стала заморачиваться неизвестными мирами и именами героев, извините - красивые, означающие что-либо имена и поступки тут не присутствуют.
Рассказ адоптирован под данный мир и содержит прозу обычной жизни.

The Unbeliever

«...Ты был не прав, ты все спалил за час,
И через час большой огонь угас,
Но в этот час стало всем теплей...»
Машина Времени. «Костер»
ПРОЛОГ.
Говорят, в городе темно. Это не так. Здесь не может быть темно, просто никак не может. «ходить по темным улицам, не гулять в темноте, опасаться тех, кто так делает...» Это принятые постулаты, это закон. Но в городе не может быть темно...
Потому, что город покрыт мраком, а значит, в нем не темно. Мрак — это не темнота, мрак нечто иное. Он источается сотнями стен, окон, светящихся окон, светящихся холодным желтым светом окон, за которыми хоронятся тысячи людей, испугавшихся темноты.
Этот искусственный электрический свет, что мешается с такими же лучами фонарей, опускает мрак на весь город, мешая ему окунуться в настоящую темноту. Он источается холодными стенами домов, проникает в сердца и остается в них неверным ощущением страха.
Но мрак — это не просто зло. Он живет в самом далеком и самом сокровенном месте — в душе. Те, кто не хочет видеть правды, опускаются во мрак, а те, кто ищет ответы — ждет темноты, которая принесет им долгожданное облегчение после трудного дня, а у настоящего человека он всегда трудный.
В городе не бывает темно, в нем бывает одиноко и страшно, но темно — нет. Это недоступно городам. С их многочисленным освещением и всевозможными удобствами. Это привилегия загорода, только там бывает настоящая ночь, там живет и истинный страх темноты, а в городах следует бояться людей, а не мрака, ведь только и есть, что прямое продолжение человечества.
В городе всегда душно, даже если он вымрет до последнего живого существа, но в нем никогда не будет той правды, которая есть за его пределами.
Вот так. Это все.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Больной.
Свежий морозный воздух обдал своей прохладой лицо. На улице лежал снег, приближался Новый Год, и люди, занятые подарками к праздникам, сновали туда-сюда, пытаясь избежать предпраздничной суеты. Светило яркое солнце, и бурый наст осадков переливался различными оттенками грязи, по которой носились люди.
За спиной остались высокие железные ворота, чей искусный решетчатый узор успел стать мне почти родным. Из палаты старой больницы, откуда меня только что и «выпустили на свободу» было видно только его, да еще проходящую вдоль забора проезжую часть, по которой сновали машины. Причем, днем и ночью.
Я стоял, наслаждаясь приятным запахом зимы. Для меня сейчас было все равно, что нюхать, лишь бы не вспоминать место, откуда я вышел. Просто стоять у ворот и смотреть на прохожих, так странно и смешно торопящихся успеть все и сразу. На лице как-то сама собой выплыла усмешка.
— Молодой человек, — вырвал меня из задумчивости резкий голос моего лечащего врача. — Вы тут почему стоите, даже куртку не застегнете? Мы вас лечим, лечим...
Очень хотелось сказать: «А все напрасно!», но я смолчал на эту тему.
— Ничего, Николай Николаевич, стою, вот, дышу воздухом, говорят — полезно.
— Это хорошо, что свежим, — согласно кивнул врач, которому на вид можно было дать никак не меньше шестидесяти, о чем свидетельствовали густые, хоть и седые волосы, аккуратно уложенные и подстриженные. — Только курточку-то застегните, а то, неровен час, опять вернетесь в наше заведение, только в отделение пульмонологии... Не советую, батенька, ох, не советую!
— Да, сейчас, — проронил я растеряно, нащупав «молнию» на одежде. Врач ушел прочь, направляясь по своим «неотложным» делам в ближайший магазин за углом. Хотелось сказать многое. Но кричать в спину было глупо и нецелесообразно, а то еще и в психиатрическое заберут.
Вот это да! Неужели он не понимает? Неужели не видит, почему я стою здесь, боясь двинуться с места? Это же воздух! Это — свет! Это — улица; новый или просто хорошо забытый мир, мир свободы... как я устал от тусклого желтого света отделения. От гуляющих вдоль стен больных, при одном только взгляде на которых сразу хотелось повеситься, признав, что неизлечимо болен. Мне претил этот спертый, душный воздух, насквозь прошитый запахами лекарств и смерти, которая днем и ночью стояла у дверей, словно страж, ожидающий только одного — когда человек выглянет на минуточку из своего укрытия, чтобы отсечь неразумную голову.
Неужто он, врач, проживший здесь по меньшей мере несколько десятков лет, не чует простой человеческой необходимости в свежем, пусть и грязном воздухе свободы?
Дайте мне подышать, только подышать и все. Я не прошу ничего большего, не жажду чудес. Не молю об излечении моей болезни, с которой мне пришлось научиться жить, только одно — воздух за пределами этой тюрьмы, за оградой, за стенами....
Конечно, я был не совсем честен, сказав, будто совершенно не выходил наружу все тридцать дней, что провел здесь. Нет, прогулки не возбранялись. Наоборот, только поощрялись, но видеть столь близкий и, в тоже время, недоступный мир, прильнув на несколько минут к забору, за который и выйти-то можно было едва ли не с пропуском от президента, смотреть на спешащих домой людей через железные прутья ворот — это было еще хуже.
Словно ты попросил открыть в палате окно, а тебе отворили дверь , сказав, что окно открыто где-то в конце коридора, а прямой морозный воздух слишком опасен.
Я закрыл глаза и утонул в полутемном, сумеречном холле, по которому ходил столько раз, что мог сделать это с закрытыми глазами. Любая, даже мимолетная темнота неизбежно возвращала меня в воспоминания о больнице.
В детстве, когда медицина в нашей стране еще не стояла даже на том уровне, где находится сейчас, не говоря уже о международном положении, мне часто снились кошмары про врачей. Я просыпался в холодном поту и никак не мог понять, где нахожусь и почему со мной никого нет, если только что я делил скромную комнату на шесть коек с хозяевами этих самых коек.
Все мои сверстники разъезжались по летним и зимним лагерям, а я отправлялся на очередной курс терапии или профилактического обследования. Потом все стали постарше и возник весьма трудный вопрос: женщины. Когда мои друзья, если можно их так назвать, отправлялись на свидания со своими подругами, то я сидел где-нибудь за таким же вот забором и также смотрел на улицу.
Я чувствовал, чувствовал кожей, каждой ее клеточкой, как они обсуждали меня и мою жизнь. «Я же не такая, как этот Больной!» — фыркала в лицо своему молодому человеку очередная его пассия. «Я тебе не Больной...» — рычал в лицо своему сокурснику мой товарищ, намереваясь хорошенько отмутузить обидчика.
Больной... Так меня и звали все, кто помнил со школы... Черт! Как давно это было-то, как давно... принося в учебное заведение очередную справку об отсутствии на занятия, я сжимался в комок, ожидая насущного вопроса, почему меня не было.
Болел я, Мария Ивановна, болел, уважаемый историк Валентин Владимирович, болел, декан Семенов, болел...
Лучше б сдох. А теперь они мне еще говорят, чтобы я куртку застегнул. Идиотизм! Я этого мороза тридцать дней ждал, каждый из которых проходил за два. У меня зачесалась рука и в голове пронеслась брезгливая мысль о том, что я нахожусь в старых штанах и футболке, которые уже можно было сломать о колено, а вокруг меня больничная палата...
Я присел на корточки, зачерпнул рукой снег и протер им лицо. Морок рассеялся и в сознание вновь вернулись звуки улицы.
— Привет, Ярик! — кто-то положил мне на плечо тяжелую ладонь. Я встал с корточек и обернулся. На меня смотрело улыбающееся лицо моего брата Кости, который, наверное, приехал за мной. Не мимо же он, в самом деле, проезжал!
— Привет, Костя, — поздоровался я.
— Выписали наконец-то! — он крепко обнял меня.
— Выписали, — я постарался ответить ему тем же. — А ты тут что делаешь?
— Да за тобой приехал! — все так же весело ответил брат. — Случайно узнал от Лены, что ты «выходишь». Вот, решил подвезти до дома....
Ага, значит, не одному мне это место представлялось настоящими застенками! Это радует. Хоть немного...
— Пойдем, пойдем, — потащил меня Костя в сторону дороги. — Машина ждет, мотор горит! Сейчас приедем, помоешься, а вечером и Ленка прибежит...
Брат неуклонно тащил меня прочь от ворот. Ну, что ж, прощайте, верные друзья прутья, до следующего раза не свидимся. Сколько я смотрел на ваш частый узор, сколько мечтал, что этот раз — последний...
До свидания, решетки на окнах палаты. До следующего раза...
В машине было тепло...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Шанс.
За окнами давно плыла ночь. Она опустилась на город и укрыла под собой всё и всех. Голова кружилась от выпитого спиртного, а в животе копилось неприятное чувство тошноты, что подкатывала к горлу всякий раз, когда я пытался придать себе иное положение, кроме горизонтального.
Мысли путались, цепляясь друг за друга и споря сами с собой. Нет, все-таки дома хорошо, что и не говори, а особенно, если видишь его не столь уж и часто. Мне такая радость была вдвойне ценна: как ни крути, а частым гостем я здесь не был. От приступа к приступу, а потом опять больничная койка, да седой доктор, который уже даже перестал меня чему-либо учить, решив, что моих знаний о своей болезни вполне хватает и без его нравоучений.
Лена и впрямь зашла вечером... После того, как мы с братом успели отметить мое возвращение, а попросту говоря — напиться.
— Я дошел до того, что начинаю разговаривать сам с собой, — отметив, что последние несколько минут думаю вслух, сказал я сам себе, разглядывая облупившийся потолок. — Лена... Лена... по колено, — мне стало так смешно, что я не смог себя сдержать. — И чего она со мной спит? Красивая баба, все при ней. Свои, неокрашенные светлые волосы, большие голубые глаза, фигура такая, что все мне вслед завистливо смотрят, когда я с ней по улицам хожу. Давно бы уже нашла себе кого получше... калеки-инвалида.
И впрямь, чего ей от меня надо? Я перевернулся на бок, подавляя приступы тошноты и притянув колени к животу. Хотя, сказать по правде, я не был таким уж замученным и хлипким. Долгая жизнь со своими недостатками, которые и видны-то были только по предоставлении справки об их наличии, постоянные издевки в детстве и далее, да еще масса свободного времени в заведениях, подобных тому, откуда я сегодня выписался сделали свое дело.
Когда тебе осточертеет вся твоя жизнь и ты полезешь на стену от скуки, ты начинаешь находить замену тем вещам, в которых тебя ограничила ситуация. Для меня такой заменой стал спортзал и просто подручные средства, вроде перекладины антресолей в собственном коридоре. Конечно, я не атлет, но и не хлюпик какой! Нормально, все нормально...
— Интересно, я себя самого в этой нормальности убедить пытаюсь? Или как?
В какой-то миг я почувствовал, что тошнота подкатила к горлу настолько, что вот-вот вырвется наружу всем моим ужином, съеденным накануне. В несколько прыжков мне удалось добраться до уборной, где меня и стошнило, а потом еще и еще раз. Облокотившись на «белого друга», я сел на пол и засмеялся. Кажется, доктор был прав — перестоял я на морозе, мозги сдвинулись.
— Лена, Лена — по колено! — это вызвало еще один приступ хохота и рвоты. — боже, как хорошо быть дома! — я уткнулся в свои колени и продолжил смеяться. — все, кажется, больше во мне продуктов не осталось. Эй, привет тебе, печень! — погладил я себя по животу. — как ты там, родная? Ничего, подожди. Вот несколько дней погуляю на воле — и опять за решетку...
Выбравшись из уборной, я заглянул в ванну, умылся и сделал несколько жадных глотков сырой воды. Как прекрасно! Как все хорошо...
В голову неожиданно закралась подлая мысль о том, как бы я жил, не будь у меня никаких болячек. Поразмыслив немного на эту тему, прикинув варианты, я понял, что никак. Не знаю я, что делать, если не скитаться по больницам. Не знаю я, как мне жить. Может, слишком привык — как ни как, всю жизнь, сколько себя помню, всегда было так, а моя карточка в поликлинике имеет толщину Берингова пролива. Мне однажды даже предложили без очереди в кабинет врача пройти, только от одного взгляда на тот том энциклопедии болезней, что я достал из сумки.
А, может, я просто понимаю, что тот человек, кто я есть сейчас, — это плод издевок и скитаний, одиночества и смешков за спиной, которые навеки стали спутниками моей жизни. И — странное дело! — я благодарен всем, кто когда-либо способствовал этому, даже школьной подруге Леночке, а ныне просто Лене, которая была единственной, кто, если и не замечал меня, то хотя бы не смеялся. А потом она стала другом, подругой, первой женщиной, почти женой...
Почти... А почему, в самом деле, она еще ею не стала? Потому, что не хотел я? Так сплю же я с ней? Сплю. Она почти всегда в моем доме. Осталось только штамп в паспорте поставить — и все, жена. А лучшего выхода и представить себе нельзя. Красавица, прелесть, участливая и заботливая, только вот как-то... Не могу я! Не могу — и все тут!
С трудом передвигая ноги, я пошел в кухню, чтобы поставить чайник и влить в себя изрядную порцию сладкого чая — ничего другого не хотелось, а восполнить «потерянное» все-таки было нужно. Пристально глядя в паркет, скрипящий под ногами, я дошел до плиты и потянулся за спичками.
— Доброй ночи, — поздоровался со мной чей-то низкий приятный голос. От неожиданности я чуть не упал, резко повернувшись. Посмотрел на сидящего напротив меня на табурете высокого человека. На брата не похож.
— Доброй... — Только и смог выдавить я, рассматривая гостя. — Я не знал, что тут кто-то есть...
— А тут никого и не было. — улыбнулся человек. — Я только что пришел. Не беспокойся, Ярослав, я не был свидетелем ничего из того, о чем ты сейчас подумал.
Кажется, он читал мысли, потому что в голове моментально всплыли сцены пьяной болтовни с самим собой и нелицеприятная сцена в уборной. Я чувствовал, как меня окунули в чан с дерьмом. Ничего, не в первый раз...
— Я пришел по делу, Ярослав. Ты чайник-то поставь, я тебе компанию составлю, — кивнул он на плиту.
Я машинально чиркнул спичкой и зажег конфорку, на которую и водрузил железную емкость для воды. Затем осторожно присел на противоположный табурет и закурил.
— Ага, — задумчиво мотнул головой гость, — я по делу... в канун праздника мне поручили сделать тебе подарок, если можно так сказать... в общем, я могу дать тебе шанс на нормальную жизнь. Только вопрос в том, хочешь ты этого? — он заговорщицки подмигнул мне, от чего из глубины желудка вырвался предательское «Ик!»
— А ты кто? — только и смог сказать я в ответ.
— А! Точно, совсем забыл представиться! Можешь звать меня как угодно. Сказать: «Бог», ну это как-то странно.. в твоей ситуации. Ты, ведь, не веришь в Бога? — он опять нагнулся ко мне, задав вопрос с явным нажимом. — «Ангел» — тоже нелицеприятно, да и не совсем правильно, наверное... Просто — «Посланец».
Я смотрел на него, изучая каждую черточку лица. Может, мне всё это снится? Но мираж уходить не спешил, да и таять у меня на глазах, принимая истинный облик моего брата-придурка, решившего пошутить над слегка выпившим человеком тоже, кажется, не спешил. Гость выглядел лет на... на... да черт его знает, на сколько! Старше меня, в отцы мне годился — это точно, а возраст я не смог определить. У него были аккуратно постриженные отросшие волосы безупречного белого цвета. Не седые — седые тоньше и у них присутствует характерный блеск старости, а именно — белые, будто крашенные, но это точно было не так. Проницательные серые, будто сталь глаза смотрели с таящейся в их глубине иронией, смешком и искренней жаждой помощи. Истинной и бескорыстной. А тонкий, светлый джемпер и такие же брюки придавали гостю официальности и дружеского расположения одновременно.
«Силен мужик, — подумал я, мельком глянув в окно, за которым начиналась метель, — в таком костюме по зиме гулять. Хотя, если допустить вероятность его природы, какая ему разница, в какой одежде ходить?»
— У тебя чайник кипит, — кивнул он на плиту за моей спиной. — давай, наливай чайку-то! А то, похоже, ждешь, что он сам к тебе подлетит...
Я разлил чай по кружкам, насыпал себе сахара и сделал большой глоток. Стало лучше и намного...
— Вишер, — задумчиво произнес я, глядя сквозь гостя. — Ты — Вишер. Понимаешь, почему я так тебя так назвал? На нашем языке нет слова, означающего того, кем я тебя считаю...
— Понимаю, — удовлетворенно кивнул он и тоже сделал глоток из кружки.
— Ты прав. Я не верю в богов. Нет, не потому, будто считаю их присутствие невозможным. Я не злобный атеист, решивший, что никого, кроме человека не существует, — я зачем-то стал рассказывать ему свою позицию. — Мне пришлось побывать в таких ситуациях, когда только чудо и спасало. Поэтому глупо думать, что я — это центр Вселенной. Просто мне кажется — незачем тревожить того, у кого и помимо тебя находится много дел. Ведь, находятся же? Раз никто не слышал моих молитв, когда я их еще помнил? Значит, ему не до меня. А, раз так, то и незачем отрывать от работы.
Поэтому я просто забыл. Забыл о том, что там, — я кивнул вверх, — может хоть кто-то быть. Кто-то с ушами и глазами.
Несколько минут Вишер молчал, а потом сказал:
— Я к тебе сейчас сам пришел. Ты прав, наверное... Я тоже не идеален, но уж какой есть! — он развел руками и сделал легкий поклон. — Так ты хочешь, чтобы всё изменилось, или нет? Хотя, можешь просто высказать пожелания.... — пожал он плечами. — Только я подумал, что у тебя в жизни одно желание.
— Ты предлагал мне самому решить... Ты можешь мне показать? Результат? — отдавшись текущей ситуации и прекратив всяческие споры с собственным логическим мозгом, спросил я.
— Могу, Ярослав. Только это может тебе не понравиться, сделай скидку на плохую, обратную сторону медали. Ведь всегда же есть и она. И подумай, когда посмотришь, что в нынешней ситуации есть обратная сторона...
— Какая? Плохая или хорошая?
— А вот это ты решишь сам, после того, как я покажу тебе то, что ты хочешь увидеть...
Мир вокруг расплылся, рассыпался осколками. Время потянулось медленно и тяжко, а пространство вокруг завертелось волчком, поглощая нас...

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. Выбор.
Кухня изменилась. Исчез присущий моему жилищу аскетизм и запущенность. Появилась новая техника, на стенах блестели дорогие обои, старый паркет в холле, который был виден с моего места сменился на новый и столь же недешевый. На полочке, где раньше стоял огромный фикус в глиняном горшке появился хороший телевизор.
Я слез с табурета и пошел в комнату, попутно ощутив, насколько легки и непринужденны стали мои движения. Осмотрев себя, я отметил, что выгляжу как настоящий спортсмен, превративший увлечение бодибилдингом в цель всей жизни.
Комната пылала роскошью и дороговизной, но была обставлена со вкусом: почти ничего лишнего. Почти...
— Вишер! — крикнул я, схватив валяющуюся на кожаном диване старую записную книжку. Подаренную мне в детстве Костей. — Вишер, кто я теперь?
— Ты — вполне легальный и удачливый спортсмен, зарабатывающий себе на жизнь своим телом. — Донесся до меня голос из кухни.
Я открыл записную книжку и увидел, что она испещрена женскими именами. Кое-где, правда, попадались и мужские, но возле них обычно стояли пометочки: «Шеф, директор, противник, партнер» и так далее.
Номера Кости среди этих телефонов тоже не было. Не было и Лены...
— Вишер, где мой брат? И Лена? И почему тут никого знакомого мне?
Мой ночной гость вошел в комнату и замер на пороге, облокотившись на дверной косяк.
— Потому, что ты не провел всю жизнь в клиниках, тебя не дразнили друзья и ты не можешь знать никого из тех, кто был в твоей прошлой жизни. Здесь ты любишь женщин, как и любой мужчина, а они любят тебя. Только не спрашивай, за что, — поморщился Вишер.
— А Костя?
— Костя... Костя лечится от алкоголизма.... он так и смог простить тебе то, что ты добился такого успеха. Впрочем, ты им всегда пользовался, еще с детства...
— Отведи меня к Лене! — начиная стервенеть от происходящего, крикнул я.
— Хорошо, — легко согласился он. — Только помни — есть и иная сторона...
— Быстро!
Мир опять дрогнул и осыпался у меня под ногами. На улице всё так же была ночь, дул сильный ледяной ветер, обжигая кожу морозом. Мы стояли на обочине шоссе, а прямо перед нами виднелась девушка.
— Она нас не видит, — успокоил меня Вишер.
Я подошел ближе. Девушка, которая оказалась Леной была одета в короткую юбку, меховой полушубок и сапоги на длинных шпильках. Она о чем-то весело договаривалась с водителем машины, которая затормозила возле нее, едва Лена вышла под свет фонаря. Затем дверь автомобиля распахнулась и девушка исчезла в салоне...
Я не стал смотреть на продолжение. Отвернулся и зашагал к своему спутнику.
— Почему? — только и спросил я.
— Она была влюблена в школе в твоего брата, а он оказался не столь примерным человеком, как бы ей хотелось. У нее родилась от него дочь... Семью надо кормить...
— Он не смог бы так с ней поступить! Я знаю!
В сердцах я пнул замерзший вдоль дороги сугроб грязного снега, смешавшегося с автомобильными отходами.
— Угу. — Только и кивнул Вишер.
— Они не такие... не могут быть такими, — прошептал я, скрывая набежавшие слезы.
— Они могут быть и не такими. Хочешь, покажу?
— Да.
И вновь толчок, вновь прах и новая жизнь. Реальности рушились, словно фениксы, и снова обретали жизнь, будто рождались из огня.
Перед моими глазами предстала квартира брата. В комнате было темно, но я знал, что стою у самой Костиной кровати. Он был не один.
— Ну, потерпи немного, милая! Он же скоро дуба даст! А ему вот-вот должны дать новую квартиру, как инвалиду! Я с ним завтра поговорю, намекну, что пора, мол, тебе жениться... Потерпи, у нас с тобой всё будет хорошо, Леночка!
Это был удар ниже пояса.
— Я с ним всю жизнь мыкаюсь! — голос Лены был капризно-требовательным. — Сколько еще можно? Не хочу больше! Может, просто оставим его в покое и всё? Костя, я так долго не смогу...
— Ну что ты, милая! Сколько лет мы уже живем за его счет, а он даже не замечает. Разве плохо? У него-то в квартире не разгуляешься, не то, что у меня! Потерпи немного...
Я не отворачивался. Я смотрел. Смотрел, как они целовались, как кувыркались на свежих простынях, обсуждая меня. Так вот, зачем я был тебе нужен, красавица? Ты нашла себе чудовище и спишь с его братом, ожидая, когда придет охотник по имени Смерть и убьет нерадивое, брызжущее слюнями радости от твоей теплоты животное?
Так-так, братик! Хорошо же ты все-таки поступаешь со мной!
— Подумай и об обратной стороне, — напомнил мне Вишер, тихо прошептав эту фразу в самое ухо, словно нас могли услышать. — В твоей новой жизни ты тоже не вспомнишь о них, примешь происходящее как должное. Подумай, Ярослав...
— Верни нас обратно. Я скажу тебе свое решение, — попросил я.
Странно, но на этот раз я не обратил внимания на переход. В душе ширилась и расползалась пустота. Мы опять сидели на стареньких табуретах в запущенной холостяцкой кухне больного человека.
Я встал и подошел к полке с фикусом, взял с нее свою записную книжку, пролистал: всё на месте, всё так, как и было. Мои «болничные» друзья, родственники, которые ещё помнили о моем существовании, товарищи по несчастью, врачи, «скорая»....
— Всё — мое, — тихо сказал я и положил книжку на место.
— Второй раз я не приду, — предупредил меня Вишер.
— Знаю, — я улыбнулся. — Знаю, Вишер. И не прошу ни о чём. Только, вот, не надо мне такой жизни, где мне и поговорить-то не с кем. Где нет моих друзей — настоящих, пусть и тех, кого я вижу лишь в больничной палате. Но они не предают, не гадят за спиной, не спят с моим братом и не делают вид, словно любят меня.
Эта правда мне дороже, Вишер. Много дороже, нежели слава путём собственного тела.
Да и «панель» — не лучший выход...
Оставь всё, как есть, только... Дай совет, что мне делать, когда я останусь один?
— В юности ты писал неплохие стихи и прозу. Попробуй. Здесь тебя точно не смогут любить ни за внешность, ни за социальное пособие. Это всё?
— Всё.
Вишер встал со стула и подошел ко мне.
— Может, ещё и встретимся, Ярослав.
— Можно просто «Ярик», — усмехнулся я своей иронии, позволив сказать такое ему. Мой гость ушел через дверь, как и любой нормальный человек, хотя мне и было прекрасно известно, что из подъезда он не выйдет. Я оценил. Никогда не любил «показухи». Наверное, слишком много её видел в жизни...
Я вернулся обратно, допил всё ещё горячий чай и пошел спать...
Говорят, в городе темно после заката солнца. Нет, это не так. В таком городе не может быть темно, только мрачно. Но этот мрак не рождается сумерками, он отслаивается от человеческих душ.
Я не святой. Теперь я знаю это точно...

ЭПИЛОГ.
Лена вошла не слишком тихо. Она вообще не страдала любовью к тишине, или просто не страдала ею? Я вышел в прихожую, не дав ей возможности раздеться.
— Знаешь, Лена, я не хочу тебя больше видеть, — устало и спокойно сказал я. — я знаю о вас с Костей, но не думай, будто мне обидно. Нет. Просто мне кажется, что вы с ним куда лучшая пара, нежели мы с тобой. Прости, но теперь я буду жить сам для себя....
— Тебе точно недолго осталось, — ошарашено произнесла она, без споров разворачиваясь к двери. Я чувствовал, что ей стало легче от моих слов. Действительно легче. Она не стала спрашивать, откуда и что я знаю, не стала ломать комедию, хотя, наверное, пожалела о последней фразе. Я знал — она не предназначалась мне.
— Сколько ни есть — всё моё.
Я закрыл за ней дверь.
Как ты сказал, Вишер? «Попробуй»?
Вот я и попробовал.
И написал...

«Место, где свет, было так близко,
Что можно коснуться рукой,
Но кто я такой,
Чтоб оборвать хрустальную нить —
Не сохранить.
Прошло столько лет, и нас уже нет
В месте, где свет.»

Машина Времени. «Место, где свет»
Эмина.
17. 12.04.

@музыка: Машина времени "Место, где свет"

@настроение: отличное.

@темы: Творчество. Рассказы.

---

Настоящий мужчина...

Внимание! Так как у меня осталась только старая, ни разу не хоженая ногами редакторов и друзей версия этой пьессы, я размещаю ее в том виде, в котром она осталась, ибо не представляю, как правильно писать пьессы, каюсь. Оставляю это произведение на участь несчастного редактора, который будет страдать от моей малограмотной натуры, исправляя этот бред.
К вопросу истории написания, хочу отметить, что этот рассказ или пьесса появилась на свет после шуточного этюда моего знакомого, о котром писались "Горизонты снов" и "Музыкант". Он сам когда-то работал официантом, долго и в красках познавая все азы этой нехитрой на первый взгляд профессии. Я попыталась представит, что было бы, если мой знакомый бы оказался рядом со мной, наложив на все его природную иронию, цинизм и потрясающую невезучесть, я написала эту вещь, в которой подарила моему прототипу немного удачи и хороший настрой.
Не знаю, как сейчас, но раньше пьесса радовала многих, да и я, слушая ее в чужом прочтении, смеялась. Возможно, все зависит от прочтения, возможно - от наличия дружной компании рядом, а возможно, просто смех рождается только тогда, когда ты знаешь - в строках обычного любителя описан настоящий человек, верный друг и потрясающий музыкант.
:-)

«НАСТОЯЩИЙ МУЖЧИНА», ИЛИ ДИАЛОГ НА ТРОИХ


ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Тамара — милая с виду, загадочная девушка двадцати шести лет. Темноволосая, высокая, в чьих томных карих глазах нередко проскальзывает нездоровый цинизм «знающего» человека, особенно, когда в поле зрения обнаруживается достойный объект противоположного пола.
Любит корейскую кухню, в свободное время увлекается изучением астрологии, некоторых магических книжек с глянцевыми страницами. Имеет достаточно денег, чтобы посещать дорогие салоны «душевных» штучек; сидеть в маленьких кафе, отдаваясь «силам судьбы» и носить эксклюзивную одежду.
Главная ценность в жизни: крепкая и здоровая семья, гармония внутреннего мира и общее жизненное благополучие (достойная зарплата, достойное мнение о себе окружающих, достойный образ жизни).
Работает в редакции крупного и известного глянцевого журнала для женщин. Одевается в сочетание восточных тонов, не имеет своего стиля.

Олечка — Совершенство женственности, глупости и расчетливости. Хрупкая девушка с голубыми глазами, нежной белой кожей, длинными ногтями и пушистыми светлыми волосами двадцати двух лет. В голове еще гуляет юношеский ветер, чьи порывы могут становиться крепче или слабее и дуть в том направлении, в котором угодно ее очередному спутнику.
Любит вегетарианскую кухню, не верит в настоящую любовь, считая, что всё дело в сексе и благополучии семьи, ищет человека, с которым бы ей было «удобно» в жизни. Всегда следует законам моды, покупает только «милые» цвета и вещи, считая, что именно такими и должны быть подарки родным и близким.
Внешне выглядит немного больной и худой, но это лишь прибавляет ей уверенности в том, что представители мужского пола готовы носить ее на руках, опасаясь, что она рассыплется в прах. Как ни странно, но часто она оказывается права.
Главная ценность в жизни: душа, единство человека и духа, обеспеченность своей будущей семьи и, собственно, сама жизнь, как высшая награда.
Учится на гуманитарном факультете Московского Государственного Университета. Любит вечеринки, живет в общежитии МГУ.

Лиза — Спортивная девушка с коротко стриженными крашенными волосами, у которой уже давно никто не узнавал их цвет; блестящими серыми глазами и загорелой под обычным солнцем кожей. Тридцать лет. Умна, предпочитает жизнь в ритме музыки техно, одевается в спортивный стиль прочной дорогой одежды, тратит кучу времени на то, чтобы выглядеть просто и незамысловато. Ее выдают детали, за которыми она не успевает и не желает следить (дорогой мобильный телефон в старой куртке, хорошие противоударные часы, отличная обувь и т. д.).
Предпочитает качественную, недорогую и вкусную еду. Любит готовить, не ждет от жизни перемен и не стремиться с нею спорить, принимая всё, как есть и извлекая из этого пользу. Стремиться не упустить своего. Носит вещи спортивного и удобного вида, составляя из них свой стиль.
Главная ценность жизни: мелочи, не заметные другим, тайные романы, которые происходят на грани безумия и душевного надрыва; стремиться всегда жить в состоянии боли; любит показать себя на все сто; «ест» зависть в глазах своих подруг, когда с легкостью добивается того, к чему они стремились долгое и трудоемкое время.
Работает в фитнес-клубе. В свободное время предпочитает читать фантастику, отдыхать на природе и увлекается экстримом.

Официант — выдержанный молодой человек, не всегда держащий язык за зубами, с аккуратным светлым карэ, повергающий всех в экстаз от своего милого хамства и вызывающий к себе уважение этим же. Двадцать семь лет. Весел, ироничен, не упустит шанса отпустить клиенту замечание или шуточку. Странно, но никогда не имел неприятностей на работе. Не испытывает смущения или угрызений совести, не смотря ни на что, когда-либо происходящее в его жизни.
Приятный незнакомец — неизвестная личность, черты которого обсуждаются в процессе диалога.
Кот — бродячий философ, который никогда не делает ничего просто так. Живет в маленьком кафе, где и происходят все действия ниже описанного сюжета.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Жизнь кончена.
Придорожное кафе где-то на МКАДе. С хорошей едой, низкими ценами и различными посетителями. Никому нет дела до остальных, никто не замечает своего соседа. Все сидят, едят, пьют и переговариваются. За крайним столиком у окна сидит Тамара, погруженная в чтение новой толстой книжки о «Современной Магии». Изящные очки сползли почти до кончика носа. Стекляная дверь кафе отворилась и в помещение вошла Лиза.
Лиза: «Черт! Ну и место выбрала Олечка! Пока доберешся, ноги переломаешь. Хорошо, хоть я — человек привычный».
Подходит к Тамаре, садиться.
Тамара: Здравствуй, милая! Правда сегодня прекрасный день? В моем гороскопе написпно,что сегодня я встречу мужчину своей мечты!
Закрывает книгу, демонстративно отодвигает ее на край стола.
Лиза: Привет. День, говоришь, хороший. Ну, да.
Скептически смотрит на мелкий дождик за окном, проносящиеся мимо машины и осенний холод.
Тамара: Я чувствую вибрации энергии, он где-то рядом...
Томно прикрывает глаза. В это время к ним подходит официант.
Официант, обращаясь к Лизе: Что будете заказывать?
Лиза: А что у вас есть?
Официант: Зависит от того, что вам надо.
Смотрит на Тамару, с ледяным выражением лица: А спать надо было дома.
Лиза, усмехнувшись: Кофе, сладкий пирог.
Официант, записывая заказ: Кофе я вам два принесу, пока еще подушку не попросили.
Удаляется вглубь помещения.
Тамара: Хам! Все линии энергии распугал!
Поджимает губки и вздергивает носик.
Лиза: Забудь. Он же просто здесь работает. Я бы тоже, наверное, с ума сошла проводить здесь все время.

Тамара: А он мне даже понравился сначала…
Официант, возникая, словно из-под земли и ставя на стол заказ Лизы: Вы мне тоже, пока разговаривать не начали.
Быстро удаляется, оставляя двух женщин в полной прострации. Под стол ныряет огромный котище серого цвета и начинает тереться о ноги сидящих.
Лиза. Отойдя от испуга: А теперь он начинает нравиться мне...
Тамара. Сначала коту, потом — подруге: Брысь! Вот это да! А в нем что-то есть... Я начинаю находить его хамство очаровательным! Только вот, где же Олечка?
Лиза: Как всегда, кончает жизнь самоубийством из-за неудачного секса. Скоро будет.
Двери кафе открываются и входит Олечка, звонко стуча высокими шпильками по кафелю помещения. Подходит к подругам, напускает на себя измученный вид и падает на стул. Кот переключается на нее и даже начинает урчать.
Олечка: Ой, какой миленький! (гладит кота и сюсюкается с ним несколько минут, потом отпускает животное и горько смотрит на своих подруг). Ах, моя жизнь кончена! Я поняла, что зря занимаю место в этом мире и мне пора уйти! (прикладывает руку ко лбу)
Вновь появляется официант, спрашивает третью прибывшую о заказе.
Олечка: Мне что-нибудь легкое... Воздушное... Сейчас я не могу переносить ничего грубого! (хлопает длинными ресницами)
Официант: У нас есть легкий майонез, обезжиренный творог и мягкое масло растительного происхождения. Могу предложить воду, если она не слишком для вас тяжела.
Олечка непонимающе хлопает ресницами, позабыв, что ей полагается страдать и умирать, Тамара произносит дежурное «Хам!», а Лиза просто смеется. Олечка, потупив глазки, просит принести ей мороженное. В то время, пока готовят ее заказ, подруги спрашивают девушку, что произошло.
Олечка: Все просто ужасно! Это какой-то кошмар! (закрывает лицо руками) Мало того, что с утра в автобусе какой-то не стриженный оборванец в кожаной куртке наступил свои армейским тяжелым ботинком на нос моим туфлям, так он даже не извинился! А потом, придя после учебы домой, я обнаружила у себя на носу огромный прыщ! Представляете?! Да кто меня теперь возьмет замуж?! Кому я буду такая нужна?! (впадает в истерику) А, если сейчас сюда войдет мужчина моей мечты? (морщит носик, но не сильно, а то могут появиться морщинки).
Тамара: Ну, милочка, на сегодня-то уж точно мужчины мечты заняты. У меня в гороскопе написано...
Лиза, перебивая: Где твой прыщ-то? (присматривается к Олечке) Ничего не вижу... А, вот эта маленькая красная точка и есть источник всех твоих проблем? Да забудь ты про нее! Нашла, чем голову забивать...
Тамара: А вот у меня в гороскопе...
Олечка. Перебивая подругу и утирая одну слезинку: Правда? Ой, как хорошо, когда кто-то есть рядом! Вы мне всегда так помогаете.
В тоже время ей приносят мороженое.
Официант: Легче него, только воспоминания о нем. Хотя, думаю, у вас их и так предостаточно — за такую-то долгую жизнь.... (ставит тарелочку перед светловолосой девушкой и с каменным выражением лица уходит прочь).
Лиза: У него, наверное, кризис возраста. У меня вот тоже скоро начнется. Как-никак, а ведь четвертый десяток уже разменяла, а нормальных мужиков пока что нет.
Олечка, медленно посасывая пухлыми губками ложечку с мороженым: Почему? Мало, что ли, парней на улице?
Лиза: Это тебе — парни, а мне мужчина нужен. Нормальный.
Проходящий мимо официант, словно невзначай: Шутницы. Радуйтесь, если психа подцепите.
Девушки его не слышат. Молодой человек зовет Кота и наливает ему молока в блюдечко.
Официант, обращаясь к животному: Они, что, и впрямь надеются на свою неотразимость? Вот ты меня понимаешь, ты — мужик. Вон та, темная. К такой и подойти-то испугаешься — слишком уж загадочная, того и гляди, кинется еще... Светленькая ничего, только жить с ней — избави Бог! Она же носок от рубашки не отличит! А красота проходит... Старшая из них, пожалуй, самая умная, но уж больно быстрая какая-то, решительная, а и страшная... как треснет промеж глаз. Едва, что не так, не по ее выйдет.. Идите на...
Прекращает гладить кота, уходит.
Лиза: Только где же этого нормального найдешь-то? Одни придурки кругом!
Тамара: Своего единственного надо искать по ауре, энергетике... А вообще, Лиза права — возраст у нас такой кризисный, вот и мои гороскопы, которые я лично для себя заказываю, тоже самое говорят.
Олечка: Что, прям так и говорят? (расширяет и без того гигантские глаза, от чего те грозятся вывалиться наружу)
Лиза: Да у вас-то что с возрастом не так? Молодые, как лошади! Это мне уже стыдно незамужней ходить, ничего вы не понимаете в жизни. Так хоть бы старшего опытного и умного человека послушали.
Проходящий мимо официант, тихо, но чтобы слышали женщины: Держу пари, в ней и впрямь скрыт опыт нескольких поколений...
Девушки гневно оборачиваются, но молодого человека уже не находят — он благополучно скрылся в глубине кафе. Под столом подруг опять начинает прогуливаться Кот, который вдоволь наелся молока и теперь искал местечко потеплее, чтобы погреться и поспать. Он устраивается на ногах Олечки и сладко вылизывает себя.
Олечка: Ой, я ему, наверное, очень нравлюсь! (сидит смирно, чтобы не спугнуть животное, которое и не собирается уходить, будь тут сейчас хоть взрыв). Я вообще заметила, что мои новые духи имеют просто притягательную силу для мужчин! А теперь понимаю, что и животные это чувствуют! (смеется)
Тамара, думает: «У нее духи какие-то зачарованные. Кажется, пахнет сглазом... »
Лиза, тоже про себя; «Да уж, конечно, кто на такую дуру без одеколона, да штукатурки и посмотрит! Подержаться даже не за что! В постели, поди, мужикам одни синяки набивает своими ребрами...»
Обе девушки делают вид, что согласны с подругой и из вежливости спрашивают, где такие духи можно достать.
Официант, для которого слова Олечки тоже не остались тайной, хоть и не понятно, как: Да не на духи они слетаются, а на твою жопу, которая из-под юбки выглядывает! Какой же нормальный мужик пройдет мимо почти голой глупой бабы? (фыркает, качает головой и идет относить грязную посуду, что собрал со столов...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Незнакомец.
Через час женщины пришли к таким выводам, что и представить было страшно! Кто бы из них мог подумать, когда пришел сюда час назад, что планета охвачена эпидемией деградацией мужчин, женское общество выходит на орбиту первенства и вскоре вообще будут обходиться без мужчин, а самое главное — они-то как раз и могут решить все мировые проблемы, только вот где же найти того козла, который все это оплатит?
За подобными разговорами и застала их сцена вхождения в кафе «прекрасного незнакомца» в сторгом черном пиджаке, темных очках, безупречных брюках и лакированных ботинках. Он, видимо, являлся владельцем красного мерседеса, припаркованного на стоянке перед кафе, а сам, судя по всему, решил утолить здесь голод. Мужчина, которому на вид было около пятидесяти, прошел мимо примолкших при его виде женщин и устроился прямо напротив них.
Подруги тут же сменили тему разговора...
Тамара: Мой гороскоп не лгал! Вы только посмотрите, какой мужчина! Богатый, красивый и, наверняка, связан с Космосом...(томно прикрыла глаза и облизнула губы)
Олечка: Ой, какой красавчик! Надо пойти познакомиться — глядишь, и у меня машина появиться...(откидывается на спинку стула, растегивает верхние пуговицы кофточки и медленно закидывает ногу на ногу)
Лиза: Вот это мужик, так мужик! (восхищенно обводит его глазами сверху вниз). Я бы с ним такого намутила... да и деньгами, я смотрю, у него все в порядке...
Официант, проходя мимо женщин от новоприбывшего клиента: Распустили слюни!
Тамара: Я чувствую его вибрации...(начинает раскачиваться взад-вперед)
Олечка: Я его уже хочу...
Лиза: Он на меня смотрит...(оправляет волосы)
Официант, нагнувшись над их столом: Размечтались...(быстро уходит)
Тамара: Настоящий мужчина... Он и дом обеспечит, и детей воспитает, и тебя на руках носить будет... Да. Он — мой единственный. ...
Олечка: А по-моему, настоящий мужчина — это тот, который с тобой будет обращаться, словно с пушинкой! На губах носить станет, все только для тебя делать станет, любые деньги на тебя потратит, ничего не пожалеет, Скажешь ему: «хочу это платье!» — и будет у тебя платье. Он точно такой — я знаю...
Лиза: А по мне, так пусть хоть кем будет. Я детей и сама воспитаю, пока он на диване пиво будет попивать. Лишь бы замуж взял, да деньги в дом приносил. Хотя и это не главное — я сама достаточно зарабатываю. Главное, чтоб перед людьми было не стыдно. Замуж — и все дела...
Внезапно к столику, за которым сидел прекрасный незнакомец подходит все тот же официант и о чем-то перебрасывается парой слов с мужчиной, а затем снимает фартук, пожимает ему руку и выходит из кафе. Женщины посмотрели через стекло на улицу, где молодой человек подошел к припакованному красному «Мерседесу», открыл его своим ключом и что-то оттуда достал. Официант пошел со свертком в кухню, а через некотрое время предстал перед тремя подругами в замечательном свежем и дорогом костюме, который, собственно. И достал из автомобиля, судя по всему, принадлежавшего именно ему.Его друг, на которого так рьяно набросились в своих мечтах три женщины, тем временем повязал брошенный его приятелем фартук и отправился выполнять его обязанности.
Олечка: Я ничего не понимаю...
Тамара: Это просто какая-то мистика...
Лиза: Это просто черт знает, что!
Официант подходит к их столику, подзывает своего знакомого и нарочито громко говорит с ним.
Переодевшийся молодой человек: Запомни вот этих милых дам — они просто прелестны! Считают, что жизнь заканчивается там, где начинаются прыщи, кончается секс и растворяются деньги...Да, и спасибо тебе за помощь...(разворачивается, подмигивает сразу всем девушкам и уходит)
Женщины видят, как он садится в машину и уезжает прочь.
Тамара, подзывает переодевшегося мужчину: Простите, а что произошло?
Официант: Я здесь работаю, а мой шеф попросил съездить за его женой в аэропорт. Потому что сам нелюбит аэропорты. Он подменил меня, а я — его. Вот почему мне и пришлось переодеться. Не могу же я поехать на машине шефа в фартуке официанта....
Женщины открывают было рты, но предпочитают промолчать. Об их ноги начинает тереться кот, которого они все дружно отпихивают.... В это время красный автомобиль возвращается и в помещении вновь появляется прошлый официант.
Шеф кафе, обращаясь ко всем сразу: Простите, я своего кота забыл...

@настроение: умиленное.

@темы: Творчество. Рассказы.

---

Три истории.

Знала ли я тогда о себе? Знала ли я, что мои размышления о зимней ночи могут так сыграть со мной злую шутку? Наверное, да. Этот рассказ нравится многим, его даже предлагали мне отправить на конкурс, я отправляла, но там написано правдивое суждение о таких, как я, о незрячих, видящих больше остальных. Потому мне и отказали. В этом произведении мне всегда было жалко Тень.
Сегдня прочитала произведение "Научи меня слушать дождь", а сейчас читала и поняла о своем рассказе то, что я могу научить слушать только ветер, прости.
Но мир ничуть не изменился с тех пор, как был написан этот этюд, только дворовых парней стао больше, они стали наглее и злее. А вот одиноких девушек во внезапных коммандировках - меньше.
Я бы хотела встретить Тень, чтобы сказать: дождь мокрый, ты можешь простудиться.
вот и все, большего об этой вещи сказать не могу, она не поддается моему суждению, так как просто однажды взяла и написалась, за двое суток, что было тогда для меня немыслемым рекордом.
Наверное, этот рассказ был создан для того, чтобы о нем говорили читатели, а не автор.

ТРИ ИСТОРИИ

ПРОЛОГ.
Снег.
Белый-белый. Нежный и хрупкий наст, по которому даже боишься ступать, чтобы сохранить его красоту. Он ничего не знает об устройстве мира, ничего не требует и ни к чему не стремиться: просто прилетает на землю и лежит на ней до самой весны, позволяя бесчисленному количеству ног топтать его зыбкие кристаллики.
Снег — это самое чистое и самое верное, что есть на свете. Он никого не желает обмануть, говорит всем и сразу, что холоден и жгуч, но люди не верят ему, глядя на зимнюю сказку за окнами.
Конечно! Разве можно представить себе, что такая красота сможет обидеть? Смотри: каждая махонькая веточка всякого дерева облачена в полупрозрачную пелену сверкающих на солнце кристалликов снега, под ногами звонко хрустит наметенный за ночь покров свежих снежинок, а Светило играет в каждом малюсеньком изгибе их причудливых форм.
Зимняя сказка. Холодная ложь...
Но что еще остается, когда больше не к чему идти? Смотреть на мир из окна, смотреть на людей, на снег, на грядущую за ним весну? Зачем? Всегда есть тот, кто посмотрит на это и без тебя, получив куда большее удовольствие, нежели ты.
Это днем хорошо смотреть на снег. А ночь приносит свои коррективы в природу. Становится холоднее и страшнее, хотя и знаешь, что все это — ни что иное, как психологический фактор. Почти все дети бояться темноты. Взрослые ее бы тоже боялись, если бы они все могли увидеть то, что видят дети. Но старшие предпочитают закрыть на это глаза, окунуться с головой в работу, себя самих, свои желания и удовольствия, в свою семью. Они не хотят верить, что есть нечто большее, чем зрение.
Только слепой не отличает дня от ночи, но в этом и его преимущества. Он живет в вечной темноте, он знает, что такое иная жизнь, знает, когда оживают кошмары и желания, он смотрит в темноту, но видит куда больше, чем те, кому дано знать, что такое ночь и день...
Не хочется никого обвинять и оправдывать: всему судьей станет Время. Это великое и могучее Ничто, которое заставляет подчиняться себе всех, кто знает его в лицо. Какое лицо Времени? Циферблат. Нельзя приходить домой рано утром — разбудишь домочадцев, нельзя опаздывать на работу — сделают выговор, лишат премии, нельзя жить по своему календарю, в котором на несколько праздников больше, чем у всех — не поймут... Нельзя сказать, что зима в этом году будет позже, потому как климат мира сдвинулся на порядок, а, следовательно, и в последующие годы все станет по иному. Нельзя — иначе засмеют.
Право, какая глупость!
Вот поэтому снег — и есть самое чистое. Он приходит тогда, когда это нужно, и не сойдет до тех пор, пока не настанет иное время, даже если на календаре будет уже июль.
Зимняя сказка. Холодная ложь снега и тихая молитва старого атеиста, которому нечего терять и не к чему стремиться. Он просит прощения, глядя на сверкающий ковер снежинок, за то, что не может пройти по нему, так как слишком стар. Он жалеет только о том, что не умер молодым, стремясь все это время продлить себе жизнь ради поисков ее смысла, ради родных и любимых.
Старик, а ты уверен, что они у тебя есть?
Нет, не уверен. Так вот и молись, учась этому нехитрому искусству на закате своих дней.
А ты уверен, что есть тот, к кому ты обращаешься?
Нет, не уверен. Но все равно молишься. Потому что больше тебе ничего не остается, глядя на то, как резвятся дети в снегу.
Смотри, смотри на снег. Он такой смелый, что смог долететь до тех, кто растопчет его под своими сапогами.
Смотри на ночь. Она точно знает, чего хочет. Она укрывает под своим саваном тысячи снов и сотни нитей бессонницы.
Смотри на солнце. Ему все равно, кто там еще копошится под его лучами.
Только не ослепни от увиденного...
ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ. Ночь.
Кажется, у нее было все. Она хорошо одевалась, прилично зарабатывала, имела много знакомых и друзей, которые всегда готовы были помочь. Эта девушка жила отдельно от родителей, встречалась с хорошим человеком и много мечтала, что, впрочем, никак не сказывалось на ее качествах: логика, прагматизм и чуть-чуть энтузиазма. Все это приносило свои плоды.
Жизнь была видна, как на ладони. Ее ждало хорошее будущее. А она ждала чего-то иного... девушку звали Кира. Ей было двадцать пять и в свои годы она понимала цену деньгам, которые доставались ей с определенным трудом.
В число ее знакомых входили писатели, менеджеры, программисты и многие другие, весьма известные люди в определенных кругах.
Сегодня у Киры был трудный день. Она отработала в две смены, немного поругалась с начальником, отменила встречу с подругой и теперь спешила домой. На улице стояла непроглядная ночь, на дорогах блестел свежий, только-только выпавший снег.
Девушка села в маршрутное такси и прислонилась головой к стеклу. Как же она устала.... Сумасшедший день, сумасшедшие люди, весь мир сошел с ума. А до дома еще так далеко... Наконец мотор взревел и машину стало трясти мелкой дрожью — скоро поедут.
И они поехали. За окнами быстро замелькали яркие цветные вывески, редкие замерзшие прохожие, пустые остановки, соседние машины, которые обгоняли «маршрутку» и которых обгоняла она, заблестела черная дорога, стали о чем-то тихо переговариваться пассажиры. Кира молчала. С кем ей было сейчас говорить? Она одна. А так бы хотелось рассказать кому-то о том, что она видит. Просто рассказать об этом, словно поговорить ни о чем. Но с ней никого не было, кроме нее самой.
Ведь потом, когда она доберется до дома и смажет кому-либо позвонить, будет уже поздно. Это нельзя откладывать на следующий раз, об этом нельзя забывать, это нужно сказать и сказать немедля! Но набрать чей-нибудь номер на мобильном и начать повествование прямо здесь — глупо. О нем подумают, что она сошла с ума. А дома будет уже ни к чему звонить. Да и впрямь, поздно уже, ночь на дворе.... Кто сейчас захочет слушать ее бред о какой-то там ночной дороге.
Что им всем своих проблем мало, чтоб еще и Киру выслушивать? Нет, надо дать людям спокойно выспаться, отдохнуть после работы. Они пришли домой, чтобы отдыхать, а не «грузиться» философией одного человека. Это никому не нужно, тем более, сейчас, ночью...
А так красиво!
Снег везде лежит, люди кутаются в меха и пальто, жмутся друг к другу. Зимой все становятся ближе, потому что холодно. И те, кто боялся раньше сказать другому о своих чувствах, теперь просто обнимают этого человека, чтобы не замерз.
Есть в этой заботе нечто такое, что заставляет почувствовать легкую зависть и, в тоже время, огромный стыд. Не у всех все столь хорошо, не всем дается такой шанс, как согреться в руках любимого. И становиться стыдно. Стыдно за то, что ты не такая, как все остальные...
Ночь — она очень красивая и одинокая.
Машина ехала очень быстро, и вскоре Кира уже выходила на своей остановке. Сейчас только до дома дойти и можно расслабиться в уютной постели под теплым одеялом, предварительно приняв ванну. Аккуратно, чтобы не поскользнуться, ступая по намерзшему на асфальте крытой остановки льду, девушка случайно услышала обрывок разговора двух пожилых женщин, вышедших из того же маршрутного такси, что и она. Они помогали друг другу спуститься с возвышенности, у которой и останавливался транспорт и по-старчески переговаривались друг с другом.
—...вчера тоже приехала поздно, — говорила одна из них, что была всмешном вязанном берете . — Так долго стояла, автобус ждала! Так замерзла — ног не чувствовала, когда приехала! Хорошо хоть какая-то девчушка тут стояла, ждала кого-то, что ли, помогла мне, старухе, спуститься, а то бы и заночевала тут...
— А что за девушка-то была? У нас город маленький, неужто не узнала, кто это был? — удивленно спросила вторая. Кира уже немного обогнала их, но тетушки говорили громко и девушка поневоле становилась свидетельницей их диалога.
— Ой! Да кто их теперь разберет! — махнула рукой первая старушка. — Все, как один одинаковые. Кого и знаю, так не узнаю. Все в одном и том же ходят, только цвета чуть-чуть различаются, все в штанах узких, да с этими сумочками длинными. Чего только туда класть?...
На этих словах Кира потеряла возможность слушать двоих старушек — они свернули на другую улицу и исчезли в ночи, а девушка пошла своей дорогой. Вот так вот! Все одинаковые. Как-то она никогда не думала на эту тему. Не то, чтобы Кира следовала моде, нет, в общем-то... Только на рынках, да в магазинах все одно и тоже. Не из чего выбирать особенно. В этом сезоне стали носить красный — и везде прилавки покрылись красными вещами, в прошлом был синий — и никуда она от него не делась.
Как они хотели, чтобы одевались их внучки, если нет другого выбора? Или есть? Девушка медленно шла по обледенелой дороге и думала об услышанных словах. Как странно... И почему она сама никогда не задумывалась, что похожа на миллионы остальных людей? Как же тогда ее смог отыскать ее единственный и любимый человек? Ведь нашел же как-то! Из всех остальных выбрал именно ее...Или не выбрал, а просто поступил так же, как и она, прейдя в магазин. Посмотрел, посмотрел, поискал глазами любимый цвет, пришел к выводу, что в этом сезоне модны брюнетки и выбрал себе потише, да в хорошей упаковке?
— Какие только ночью мысли в голову лезут! — сказала сама себе Кира. — Кому рассказать — засмеют...
Девушка дошла до своего дома, поднялась на второй этаж и мельком глянула в окно. Сердце внезапно сжалось от невыносимого чувства одиночества и страха. За грязными подъездными стеклами раскинулось море снежной равнины, тонущих в нем темных домов с одинокими светящимися окнами, и пелена холодной зимней ночи. Кира стояла и смотрела в окно, из глаз тихо и незаметно стали капать слезы, губы задрожали, но девушка не могла отвести взгляда от стекла.
— Кому мне рассказать о тебе, Ночь? Кто захочет меня слушать? — прошептала она дрогнувшим голосом. — А, может, ты сама выслушаешь меня? — продолжила Кира более уверенным тоном. — Хочешь, я расскажу тебе, что вижу? Хочешь, я знаю.... — Девушка робко улыбнулась сквозь слезы и подошла поближе к подоконнику. — Слушай меня, Ночь...
В бесконечной суете дня я не замечаю этого мира, я смотрю на него только ночью, осязаю его красоту. Знаешь, ночь, он сейчас совсем иной, не такой как днем. Он другой. Спокойный и спящий. И только эти окна, что сейчас смотрят на меня из темноты своими зажженными лампами, только они могут слышать меня... Они и ты.
Я боюсь этого мрака, в нем мне кажется, что я совсем одна, а потом я вспоминаю, что есть и другие люди, которые не спят, чьи зажженные окна сейчас смотрят мне в глаза. Я раньше считала, что чужой свет ярче, а теперь, только сейчас, сегодня я поняла — они не ярче, они холоднее. Как и ты, вечная странница. Ты не слышишь меня, у тебя сейчас есть другие дела, но мне так хотелось сказать тебе, насколько ты красива и как я боюсь твоей красоты.
Я знаю, почему все люди спят ночью: они тоже боятся, потому и закрывают глаза, ложатся и прижимаются к кому-то, чтобы было не столь страшно.
А я сейчас уйду домой, где никого нет. Но мне будет уже не так обидно и страшно, потому что я сказала тебе то, о чем так долго не могла никому сказать. Ты прекрасный слушатель. Ты молчишь... И я рада, что это так... До встречи, Ночь, я еще приду, обещаю...
Девушка радостно улыбнулась: на сердце стало очень легко и спокойно. Конечно, никто ей не ответил, да и кто мог? Весь, или почти весь, город спал. Улицы были занесены снегом, который блестел в свете фонарей. Кира вошла домой, все также робко улыбаясь, разделась, приняла ванну и легла спать. Что-то неуловимое сломалось внутри нее. Она знала, что завтра все изменится, все станет иначе.
Ведь теперь ей было с кем поговорить. И Кира знала, что ее станут слушать...
ИСТОРИЯ ВТОРАЯ. Ветер.
Над землей плыли сумерки. Дивные, медленные, странные минуты заката и восхода. Они всегда меняли вокруг себя все, до чего могли дотянуться. Синие, фиолетовые и серые — они всегда разные. Улицы затянуло легким туманом, в котором то и дело терялись очертания прохожих и гасли их голоса. Туман принес с собой похолодание и неосязаемую дымку чудес. Вдоль дорог стояли редкие тусклые фонари, освещающие щербатый асфальт желтыми лучами, деревья едва колыхались от потоков прохладного влажного ветра.
По дороге шел человек. Плотного, крепкого телосложения, коротко стриженный, светловолосый. На нем был старый плащ и бесшумные потертые ботинки. На вид ему можно было бы дать лет сорок пять, сорок семь. В руках прохожий держал палку, которую выставлял впереди себя и ощупывал ею лежащую перед ним дорогу, постукивая ею из стороны в сторону.
На его лице не выражалось ни единой эмоции, а глаза были спрятаны под большими черными линзами очков.
— Эй, слепой! — окликнул его чей-то противный голос. — Мы ж тебе говорили, чтоб ты здесь не ходил! Иначе — побьем!
Идущего по дороге человека окружила стайка молодых крепких парней. Все они были слегка в нетрезвом состоянии, у каждого в руке было нечто вроде оружия (бутылка из-под пива, короткий маленький нож, палка и т. д.) . Ребятишкам, которые годились Слепому в сыновья, явно было нечем заняться. Вот они и решили вернуться к своему любимому развлечению.
— Ребята, не будем ссориться? — глухим голосом спросил прохожий. Компании такой расклад совсем не понравился.
— А вот и будем! — выкрикнул кто-то из толпы, оглядываясь по сторонам и ища поддержки у своих «соплеменников». Те радостно загалдели...
Слепой развернулся так, чтобы встать вполоборота и выставил вперед руки с палкой, которую теперь сжимал как шест. Первые несколько хулиганов даже не поняли, почему их атака принесла им только синяки и кровоподтеки. Человек в старом плаще дрался уверенно и легко, словно вовсе и не был слепым.
Через некоторое время остатки большой дворовой компании разбегались по домам, стремясь спастись от того, на кого сами и пытались нападать. Слепой присел на корточки, пошарил руками по земле, куда в драке упал какой-то предмет из кармана одного из нападавших и поднял пачку сигарет. Он порылся в своих карманах, извлек оттуда зажигалку и закурил. Затем он не торопясь дошел до ближайшей лавочки и сел, выдыхая едкий дым дешевых сигарет...
Что за жизнь? До чего он дошел? Так нельзя жить...
— Здравствуйте! — кто-то сел с ним рядом, поздоровавшись приятным девичьим голосом. — Это я, Соня.
— Я тебя узнал. Что, не спится? Или сейчас день?
Он разговаривал с ней честно. Только с ней. Соня была постарше тех рябят, что пытались развлечься за его счет несколько минут назад, но все же не столь стара, как он. Наверное, лона была красива. Он не знал, да и зачем ему такие знания? Главное — довольно-таки добрая. Иногда доводила его до квартиры, когда Слепой «надирался» в ближайшем баре, заливая свой внутренний голос, который шептал ему, кем он был и кем стал.
— Да нет, — как-то сконфуженно ответила женщина. — Сейчас вечер, смеркается... А здорово ты их... — Она положила ладонь ему на руку, сжимающую палку. — Я за тебя опять испугалась...
Не то, чтобы они были друзьями. Да и любовниками, в принципе, не являлись. Так, изредка, женщине все же удавалось застать Слепого в таком состоянии, когда он не мог ей отказать и Соня пользовалась тем, что являлась кем-то единственным для него, от которой Слепой не мог отказаться. Он боролся с этими чувствами жалости и желания, что исходили от этой женщины, но так и не мог проститься с ней до конца.
Сама по себе Соня не была первой красавицей, но и уродиной не являлась. Довольно успешная карьера, вполне привлекательное тело, симпатичное личико, общительный характер. Да, пожалуй, она могла бы устроить свою жизнь и без этого старика.
А он боялся ее потерять и, в тоже время, стремился освободиться от тяжкого чувства долга, которое вызывала в нем каждая встреча с Соней. Он старался не выходить из дома, но эта женщина умела ждать. И хотя она говорила, что ей ничего от него не надо, Слепой знал, что единственное, чего хочет этот человек — всегда оставаться единственной, с кем он еще мог быть.
Это очень унизительное чувство, особенно после таких вот дворовых драк, когда понимаешь, что в состоянии раскидать по углам целую компанию хулиганов, но никак не можешь избавиться от одной женщины... Гадкое, стыдливое, унизительное чувство одолжения к самому себе.
— Расскажи, что тебя мучает? — осторожно спросила Соня, глядя как напрягся ее собеседник.
— Ты хочешь это знать? — усмехнулся тот. — Действительно?
Девушка коротко кивнула, запоздало подумав о том, что он не мог видеть ее жеста.
— Да. — Сказала она твердо в подтверждение своих слов.
— Знаешь, Соня, я богатый человек, — без тени иронии произнес Слепой. — У меня есть то, чего все вы, зрячие, напрочь лишены. Я слышу звуки, которые вам не доступны, я не скован временными рамками, потому что мне наплевать, день сейчас или ночь. Мой мир — мир темноты, но в нем есть такие мелочи, что гораздо ценнее всех благ.
Нет, конечно, я жалею о том, что не вижу сейчас твоих глаз, не увижу рассвета и первого снега, но это заменимо. Я слышу ветер, чувствую его всем телом. Он приносит мне знания, говорит со мной и это — лучшее, что может быть. Я свободен от предрассудков, Соня. Я оцениваю людей не по внешности, а по качествам. И это умение — есть то, чего напрочь стали лишены вы все.
Я не испытываю жалости ни к себе, ни к тому, какой я мог быть. Мне столь же жаль вас, пленников собственных глаз, сколь вам неприятен я, ущербный человек...
А еще, я слушаю музыку. Много музыки: природа, голоса, стук сердец, звуки, записанные на диски. Вам не понять ее глубины потому, что для этого необходимо закрыть глаза. Окунуться в этот чудесный мир темноты целиком.... И тогда станет ясно — он не столь уж и темен, ты сам — не так одинок.
Попробуй закрыть глаза и послушать звуки мира, Соня. Тогда ты перестанешь меня жалеть, а ведь именно это ты и делала все время...
— Нет! — возмутилась Соня. — Я не жалела тебя! Мне было с тобой хорошо....
— Мне тоже... было. — Слепой встал, выбросил дотлевшую до кромки сигарету, закурил новую и двинулся прочь, меряя свою дорогу стуком трости.
Туман сгустился еще больше и казалось, будто вот-вот он поглотит все вокруг, сожрет с потрохами и выплюнет в новом облике. Холодный, злой туман, пропитанный человеческой ненавистью, что рождена от непонимания таких людей, которые не укладываются в общую таблицу. Они другие, они изгои.
Кому, право, нужно слушать о том, что говорит ветер? Разве это главное? Кого интересует та темнота, что преследует слепых по пятам? Кто сможет понять, что и в ней есть краски, краски, рождаемые звуками, касаниями, запахами? А жалость...
Жалость, как и страх, как и боль. Они не меряются никакими мерами, не укладываются в понимание. Такое надо пережить, чтобы понять. Но все они чувствуются кожей, скользят прозрачным холодком под ней и заполняют пустое сердце...
Туман все сильнее и сильнее чернел в вечерних сумерках. В конце дороги, там, где было темнее всего лежал, скорчившись в судороге бои человек. Из его спины торчал широкий, кустарного вида нож, по которому стекала еще теплая кровь. Около него лежала трость... Говорят, месть — сладкое чувство, но выбрать для нее самую темную улицу....
Слепым все равно, день или ночь, и горят ли фонари. Он улыбался тому, что все ушло...
ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ. Дождь.
Я — нечто. Или — ничто. Как угодно. Моя жизнь — очень странная штука. Я вижу все, что происходит вокруг меня, и днем и ночью присутствуя рядом с тем, кому принадлежу. Мне действительно интересно происходящее, я живу рядом с людьми, встречаю подобных себе. Их, кстати, ровно столько, сколько и человечества.
Бывает так, что меня бояться и пугают моим образом маленьких детей, а порой и сами боятся встретить на темной улице. Но все это — ни что иное, как домыслы и мифы....
Я — Тень. Тень человека. Не важно, какого именно, просто человека. Буду теперь называть его так. «Человек» — и все.
Есть люди, есть их тени. Куда мы уходим, когда прощаемся со своими хозяевами... Да, в общем-то, никуда, бродим по земле, сливаемся с пустотой и тишиной, расползаемся по стенам темных домов, живем...
Сейчас, например, я потерял своего хозяина. Говорю «потерял», потому что он был мужчиной и мне приходилось быть им. Он был слепым. Хороший человек, правда, десять лет назад он внезапно ослеп и я перестал для него существовать. Жалко, конечно, но тут уж ничего не поделаешь...
Глупо он умер: на темной улице, от руки какого-то озлобленного подростка, который и бил-то в спину, хотя, если принять во внимание то, в каком мире мы живем, то тут нет ничего удивительного.
Мой хозяин даже не знал, что последние годы я все так же был с ним, он меня не видел, он ничего не видел, зато любил слушать, очень любил...Я все слышу и вижу, только не осязаю.
На улице уже ночь. Я сливаюсь с ней и попадаю в совершенно иной город, много севернее того, где только что был... была. Так, наверное, правильнее... теперь.
Здесь уже давно выпал снег, он занес собой все улицы, крыши домов, ветки деревьев. Вдоль дорог горят фонари, гуляет ветер... Наверное, холодный, раз зима. Не знаю.
Я плыву под окнами и выше, заглядываю в них. Там люди ложатся спать, укладывают своих детей, рассказывают им на ночь сказки и предупреждают о злых тенях, которые придут к ним, если те не станут слушаться родителей. Смешно-то как! Очень вы мне нужны! Я вас даже потрогать не могу.
Одной историей заслушалась даже я. Молодая мама рассказывала своей маленькой дочке о волшебной стране, где живут сказочные эльфы, принцы, принцессы и драконы. Она говорила, что там так красиво, что не передать словами и только, когда дочь закроет глаза и уснет, то попадет в ту страну. Там она обязательно встретит своего принца, который прокатит ее на белом коне и не будет никого счастливее их.
А когда девочка вырастет, непременно встретит своего единственного и они поженятся...
Ребенок уже спал и, наверное, видел во сне прекрасную сказочную страну, а ее мама все рассказывала и рассказывала ей о тех краях, где нет печали и горя, где людям нечего делить и потому они не ссорятся, где правит только любовь и дружба....
Ложь такая сладкая... В этой семье нет отца и я это видела. Где же твой принц, мама? Да и девочка твоя только пока еще слишком мала, верит во все твои истории, а потом вырастет и станет жить так, как живут все ее сверстницы: дискотеки, клубы, спиртное, сигареты и... принцы. Много принцев и все, как один, на конях, да на белых..
«Может, это — не совсем то, о чем я мечтала, — скажет она сама себе. — Но все же кое-что. Замуж-то пора уже выходить, и мама с годами не молодеет...»
Вот и вся сказка. Вот и вся мечта. Я улыбаюсь, желая им удачи и плыву дальше. На моем пути в окне подъезда, между вторым и третьим этажом мелькает силуэт. Женский. Он останавливается и долго, пристально смотрит в окно, словно женщина могла увидеть меня, слившуюся с ночным мраком.
Мне становится интересно и я поднимаюсь выше, скольжу в открытую дверь и встаю рядом с ней. Это оказалась девушка лет двадцати пяти. Очень грустная. Некоторое время она молчала, будто решаясь о чем-то сказать, а потом и впрямь заговорила. Так тихо и горько, что мне даже стало ее жаль...
Девушка разговаривала с ночью, рассказывала ей о себе и о ней самой. Ее слова были мне очень близки, я понимала ее, но ответить не могла. А она все говорила и говорила, с каждым словом становясь веселее. Она хотела, чтобы ее кто-то выслушал, но рядом была только ночь.
Жаль, что она не встретила моего хозяина: он любил слушать, а она — говорить. Очень жаль...
Я выслушала всю ее историю, проводила ее взглядом, пока девушка поднималась к себе домой, робко улыбаясь произошедшему, и жалела, что все вышло именно так.
Тени существуют вне времени. Пока есть хоть что-то, что может отбросить на землю свой контур, пока существует солнце или луна, или звезды, пока все это есть — мы бессмертны и бессменны. А потом... Кто его знает, что случиться потом?
Я скрестила пальцы на руках и закрыла глаза. Время потекло по иному....

Утром Кира внезапно получила сообщение о том, что ее отправляют в командировку. Девушка быстро собрала вещи и уехала. Абсолютно чужой город, тут еще не выпал снег, зато лежал густой туман. Вся ее поездка должна была занять недели две, но, судя по всему, она затягивалась на неопределенный срок.
Девушка шла по сумеречным улицам, разглядывая окрестности. Жила она в маленькой квартире, которая принадлежала кому-то из ее фирмы. Там было просто и уютно — наверное, ее хозяин был порядочным человеком. От слова «порядок».
Внезапно из темного переулка ей на встречу вышел высокий человек, которого она не заметила и потому они натолкнулись друг на друга.
— Простите, простите пожалуйста! — глухим голосом стал извиняться незнакомец. Он присел на корточки и, пошарив руками по холодной земле, поднял и отдал Кире ее сумку, которая выпала у нее из рук при столкновении.
— Что вы! Это я виновата... — Смутилась от такой вежливости девушка. — А вы не виноваты вовсе... вам и так хватит. — Последние слова она буквально выдавила из себя, опустив глаза, словно он мог их видеть.
— Вы заметили? — горько усмехнулся тот. — Извините еще раз. — быстро добавил он уже обычным голосом и двинулся прочь.
— Подождите! — она догнала его и положила руку на его спину. — Вы можете считать меня дурой, но не подумайте ничего плохого... просто я хотела с кем-то поговорить... А у меня здесь никого нет, да и если бы были... — Кира осеклась. — Можно, я расскажу вам то, о чем думаю? Вы просто послушайте и все, больше ничего...
— Я люблю слушать, — тихо сказал он. — Прогуляемся? Если, конечно, вас не смутит, что я...
— Нет-нет! Нисколько! — обрадовалась она. — Меня зовут Кира...
— Виктор...
За их спинами метнулась чья-то тень, решившая, что сегодня — не ее день.

ЭПИЛОГ.
Я — никто и ничто, а, может, нечто. Но все же... Я рад, что Время пришло мне на помощь. Они оба получили то, чего хотели, впрочем, как и я...
Жаль только, что пошел дождь. Я люблю его слушать. Не должно было сегодня быть дождя, туман — да, а дождь — нет... Но небо тоже иногда плачет, когда приоткрывает один глаз, лениво так, словно нехотя. Бывает и такое, просто не все успевают это увидеть. Они, вот, вдвоем могли и не увидеть.
Я люблю дождь. Очень. Как и снег. Снег — самое чистое и непорочное, что есть на этом свете. Мне не в кого верить — я просто Тень, обычный узник человека. И я ему завидую, потому что отдал бы все на свете, чтобы хоть однажды, хоть одна капелька дождя упала мне на лицо, а не пролетела сквозь мое тело, разбившись о землю...
Я читаю вслух слова старой молитвы на латыни, просто потому что они красиво звучат. Люди бы назвали меня старым атеистом. Но если я не верю, это еще не повод, чтобы не желать счастья остальным...
Хотя, в моих словах есть доля лжи: ведь прежде всего я помог самому себе. Очень неприятно скитаться без дела, когда теряешь своего человека.
ЭМИНА.
2-3. 12. 2004.

@музыка: катарсис "Крылья"

@настроение: грустное.

@темы: Творчество. Рассказы.

---

Законы природы.

Хорошо, что мне тогда, в тот год, хватило ума записать эту историю в деталях. Трудно удерживать в памяти такие детали, как то, что человек бл рассказчиком, какие у еего были волосы и глаза. В этом рассказе нет вымысла. Вообще нет. Это точная история, которая произошла со мной в тот год, когда он был написан. И я могу сказать одно: я читала его сейчас и плакала. От того, что в моей памяти всплывали детали, я слышала голоса прошлого и никак не могла понять: как можно было отказаться ото всего этого? Променять на материальность этого мира? Как, черт побери, можно было просто забыть такое? Я же помню... Помню, как дрожали мои губы, помню, как плакала на крыльце, помню его глухой, усталый голос, его глаза, полные отчаяния!
Мне больно не за себя. Мне больно от того, что как только я перестала видеть, здесь и сейчас, мои истории стали никому не нужны, кроме меня и мойй памяти.
А в рассказе полностью описан ритуал. Да, он был немного детским, но тут уж стоит сделать скидку на наше представление о ритуалах в те годы. Тогда мы обе умели чувствоватьи проникаться историями иных людей. А еще этот рассказ о предательстве друзей и верности врагов. И о том, как я впервые стала слушать того, кого должна была ненавидеть. И о том, как впервые я научилась л.бить того, кто вовсе не ждал от меня этой любви.
Этот рассказ о прошлом, которое положило начлло настоящему и будущему. Хотя, какой же это рассказ? Это хроника событий, полная и неумолимая.
А у меня до сих пор в ушал иногда звучит его голос: "Выслушай меня..."
С тех пор я научилась слушать и слышать.



Случилось что-то в городе моем,
Бульвары распахнулись, словно крылья,
А просто скука, смытая дождем,
Была, как оказалось, только пылью.

И стало ясно мне, что так же я неволен
В случайных поворотах бытия,
Что я не одинок, что я не болен,
Растерянность уйдет, останусь я.

Что я останусь, но еще успею
Уйти, не оглянувшись, в темноту,
И с кем расстанусь, тем пока не смею
Сказать, что мне уже невмоготу.

И мир, пожалуй, стоит изменить,
Пусть станем мы добрей и старомодней,
Доверчивей, наивнее любить,
И искренней, а стало быть, свободней.

Случилось же такое под дождем,
Пустыни раскаленные остыли,
Смеются люди в городе моем,
Дождем освобожденные от пыли.
Воскресение. «Случилось.»

ПРОЛОГ.

Как объяснить человеку, почему его поступок произвел на тебя именно такое впечатление? Ты никогда не сможешь понять или рассказать, к чему приведут тебя те или иные действия. Часто слышится такая фраза, как «если бы я знал, то...» То что? Хотел бы изменить переменную и перестроить все, что было построено тобой за такое большое время, хотел бы ты думать иначе, смотреть на вещи с другого угла? Даже, если бы ты знал, к чему это приведет? Тем более, если бы ты это знал...
Не стоит лгать, тем более, самому себе. Тебя устраивает та точка зрения, с которой ты смотришь на все, потому, как, если бы не устраивала — ты бы не смотрел. Это проверено и доказано.
Человечество, по сути своей, обучаемый объект. А все, что не подлежит обучению в той странной мере и по тем странным меркам, какие приняты в наше время, к человеку не относится. Не человечное это, чужое... А что же делать, если среди такого вот «чужого» затеряется нечто свое? Как потом отличить?
Как объяснить всем, что они уже умерли в своих замкнутых ракушках мировоззрения, показать им, что они давно уже потеряли благостную способность обучаться, превратив показательные уроки в сухую теорию....
А как объяснить им, что такое слезы?
Откуда берется такая вода, что сердце, кажется, останавливается, сжимаясь от маленького звука; просто от случайного слова, разрастается и.... сжимается. И все потому, что ты уловил в тоне другого человека его суть.
Как показать слепому цвет? Как объяснить глухому звук колокола? Как научиться общаться с теми, в чьи гены заложена общепринятая таблица ответов на всю дальнейшую жизнь?
А вы знаете, что с мертвыми, порою, легче и приятнее, чем с живыми?..

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Переменная.

Солнце палило просто нещадно. Оно словно стремилось уничтожить все, что только могло находиться под его жгучими лучами. Природа предпочла быть умнее многих ее ртпрысков и просто предпочла замолчать, не утруждая себя никакими проявлениями: ветер стих, и теперь вокруг, насколько хватало глаз, не колебалась ни одна былинка; воздух становился почти ощутимым на вкус, его, казалось, можно было даже потрогать руками, если очень захотеть, а голубое, безжалостное небо открывалось всем и каждому, даже не думая натянуть на себя хоть какую-нибудь преграду от палящего светила.
Местность была словно скопирована с плохо прорисованной картинки: везде, куда только ни падал взгляд, тянулись выцветшие поля, кое-где разбавленные тощими деревцами; позади оставались одинаковые деревеньки с одинаковыми жителями, которые не то, чтобы не стремились показывать хоть каплю человечности, но даже отказывались дать самого элементарного — воды.
Но самым, пожалуй, главным во всей картине была трасса — убегающая вдаль, насколько только мог видеть самый зоркий глаз, она была покрыта свежим асфальтом, который еще блестел своей чернотой, и размечена яркими белыми полосами, которые отражали солнечный свет, и придавали пейзажу особую, неповторимую ни в одном кошмарном видении жуть.
По дороге неслись туда-сюда дорогие автомобили, из открытых окон которых, то и дело, доносилась различная музыка. Каждый хотел, чтобы все знали: «Посмотрите, что я слушаю. Посмотрите, как я крут!, »
Горячие потоки ветра, рождаемые бешенной скоростью машин, закручивали в своем вихре придорожные деревца, срывая с них последние жалкие листочки, и хладнокровно бросая их под колеса все тех же железных монстров.
Самая середина лета, дачная пора в разгаре, все, кому только было не лень, стремились сейчас по этому «благородному» шоссе в две полосы на свои «благородные» участки — постричь газончик, посмотреть вечером телевизор, да пожарить в обустроенном мангале купленные по дороге шашлыки...
Вдоль дороги, друг за другом, шли двое. Две девушки. За спиной у одной из них был большой, набитый под смую завязку, рюкзак, чей верх возвышался над ней, словно еще одна голова. Другая путница была экипирована легче — небольшой, но жутко пузатый рюкзак выглядел на фоне своего собрата просто глупой насмешкой, но содержимое его не на много отличалось по весу от второго. Обе они были одеты в светлую одежду, нещадно заляпанную в характерных местах жирными пятнами, золой, грязью и прочими следами долгого пути и поздних стоянок, когда разбивать лагерь и готовить еду приходилось уже чуть ли не в полной темноте, ворую у самих себя драгоценные часы сна.
Та, что была с меньшим рюкзаком, шла чуть позади своей спутницы, надвинув на глаза черную шляпу с серым пером, из-под которой виднелись края черной банданы, и слушала музыку, пытаясь заглушить старым плеером безумный шум проносящихся мимо них машин.
Вскоре ей это надоело и она, выключив музыку, но не вынимая наушников из ушей, догнала свою спутницу и спросила:
— Где же этот лес чертов? Скоро уже темнеть начнет, а мы еще и места не нашли, где ночевать будем. Раскрой карту — посмотрим еще раз.
Втрорая девушка послушно вынула аккуратно сложенную карту из кармана рюкзака, и они обе уставились в испещренный различными отметинами листок, пытаясь определить, где сейчас находятся и сколько им еще идти.
— Вот он, лес. — кисло произнесла вторая путница, ткнув пальцем в лесной массив на карте.
— А где мы? — приподняла шляпу первая.
— Здесь — указала ее спутница чуть-чуть ниже, чем в первый раз.
— Ага, понятно. Это мы, значит, в лесу стоим? Среди деревьев?
В тот же миг какой-то лихой водитель чуть было не сбил остановившихся на обочине девушек, пытаясь обогнать медленный самосвал.
— А, что, не заметно? — съязвила вторая, в руках которой все еще была раскрытая карта, на которой красовался огромный лесной массив как раз в том месте, где они сейчас стояли.
— Так. — начала медленно закипать первая, не обращая внимания на колкость. — Мало того, что дневной привал мы делали в какой-то санитарной зоне, где сидели почти на кучах свежего мусора, пытаясь развести огонь в мокрой траве по колено, вместо того замечательного пролеска с родником, что был указан на карте, так мы теперь еще и вдоль трассы блуждать будем до рассвета!
Чертова техногенка! Воды никто не наберет — все боятся, что мы вовемся в их пятиэтажный особняк и всех там ограбим с такими-то рюкзаками, так еще и эта трасса! Чтоб ей пусто было!
— Не злись. — твердо сказала первая путница и тряхнула золотистыми волосами, собранными в тугой хвост под светлой банданой.
— Ладно. Пошли вон, к той рощице. — успокоилась ее собеседница. — Может, там что будет подходящее.
— Если нет, я на месте упаду. Вещи на троих и на двоих весят одинаково, а вот нести это вдвоем — тяжеловато. — сказала она, наклонившись вперед, чтобы уменьшить нагрузку на плечи. — Так можно было бы третьему хоть посуду отдать, часть еды...
— Все! — резко обернулась на нее девушка в шляпе. — Нет у нас больше третьей пары рук! Продала она нас.... Понимаешь? Продала.... — на этих словах она чуть понизила голос и, быстро отвернувшись, чтобы не было заметно набежавших на глаза предательских слез, зашагала прочь, к видневшейся на горизонте, к Северо-западу от дороги рощице берез.
— Понимаю. — тихо сказала вторая, следуя за ней и тоже опустив голову. — Только поверить никак не могу...
«Я тоже.» — донеслась до нее мысленная фраза ее спутницы.

Они обе сидели на остановке, ожидая транспорта, который должен был увезти их обеих домой. День клонился к своему логическому завершению, и теперь только сиреневые облака, расползающиеся по вечернему небу, напоминали о прошедших событиях долгой прогулки пешком.
Людей вокруг них было немного и они обе могли позволить себе поговорить спокойно, рассматривая живописные окрестности Сибирского города, в котором они гостили уже несколько дней. До обратного пути оставались считанные часы, и они тратили их в свое удовольствие.
— У нас меньше двух недель осталось до ритуала, а эта мелкая сволочь опять где-то от нас прячется! — негодовала девушка со светлыми платиновыми волосами, усиленно жестикулируя. — Какого дьявола мы вообще должны защищать этот мир? Он же убогий! Эта техника сводит меня с ума, а население просто повергает в шок. Здесь не то, чтобы жить — гостить нельзя. Такие миры надо стороной обходить, а не работать в них. Пусть кактится ко всем чертям вместе со всем его народом!
— Разреши напомнить тебе, сестричка, — сухо ответила вторая, — что мы не мир спасаем. Он всего лишь был выбран, как место, где Сандэрс должен стать Богом. И связались мы с ним только потому, что он имеет зуб лично на нас и на наших ребят, которые вообще были против того, чтобы мы этим занимались.
— Как нам с Мариной быть? Можно на нее рассчитывать или нет? Где вот она сейчас? Уже две недели ее ищем....
— Не знаю, как нам с ней быть. — буркнула ее сестра. — Когда мы все собирались на совет, она клятвенно твердила, что «всегда будет с нами».
— Слушай, а кто вообще такой этот Сандэрс? И зачем мы ему нужны7 Против кого ритуал проводить будем? — усмехнулась первая.
— Нашла, когда спросить! — тоже улыбнулась ее сестра. — Сандэрс — сумасшедший. В прямом смысле этого слова. Он, кажется, был из этого мира, может, откуда-то из Англии, может, из Северной Америки. С детства абсолютно серьезно говорил всем, что однажды станет Богом. Ты знаешь, он мог часами расписывать, как это произойдет во всех красках. Сумасшедший, понимаешь?
А мы ему чем не угодили — этого я не знаю. В этом мире есть нечто такое, что ему просто жизненно необходимо, а именно, вера в то, чего нет. Тут же нет и быть не может никакого Бога, а они все здесь верят в «Бога Единого...».
Это-то ему и надо. Он же не станет одномоментно обладать властью. Он постепенно займет места на всех иконах и изображениях нынешнего Бога и люди станут смотреть на него, как на то, чему привыкли моиться. В него будут верить, а, значит, он станет полноправным Богом. Хотя он и будет бессмертным, но все же Бог более уязвим, чем почти Бог....
В тот самый момент и раздался пронзительный сигнал телефона, от чего обе девушки чуть не упали со скамейки. Та, что объясняла своей сестре, в чем же на самом деле дело, взяла трубку.
— Да? Марина, это ты? Да, я слушаю... — некоторое время она молчала, слушая, что говорит трубка, а потом произнесла:
— Значит, на ритуале на тебя нам рассчитывать не придется? Спасибо большое, что сказала об этом за две недели. Спасибо, что бросила на верную смерть.... — она повесила трубку, когда на другом конце провода пошли гудки.
— Что она сказала? — спросила ее сестра деревянным голосом.
— Она сказала, что считает этот ритуал бесполезным, что нам все равно не выстоять одним против армиии Сандэрса, что она решила идти своей дорогой и хочет уйти от нас мирно и с наилучшими пожеланиями....
— Она же нас.... — растерянно произнесла первая.
— ...продала. — закончила за нее фразу вторая.
Подошел троллейбус и обе девушки молча сели в него, обдумывая, насколько подлыми бывают не то, что люди — даже свои собратья. Такие же странники, как и они. И сколько же, интересно, стоит их смерть?
— Она даже не пробовала победить, а уже говорит о поражении. — произнесла первая девушка.
— Кажется, она наконец-то выбрала себе достойный мир. — ответила ей вторая. — Он как раз для нее — здесь все одинаковые, как и она. Они точно понравятся друг другу. Она и этот технический мирок, где вообще ничего не надо делать руками. Она испугалась смерти и спряталась в нем, а он укрыл ее, пообещав защитить.... Как же она не понимает, что он лжет? Что здесь все лжет...
Троллейбус увозил прочь тех, кто остался один в самой гуще толпы людей, которые не знали и не хотели знать всей правды, и которым, по сути, было плевать, в кого и кому верить. Лишь бы вечером вернуться домой.
Вернуться...
Если бы они могли.....

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Призрачная надежда.

К вечеру четвертого дня двое путешественниц почти добрались до места. Стоянки приходилось разбивать там, где придется — то под жалкими скоплениями придорожных деревьев, то в огороженном бетонным забором палисаднике старого завода, куда их заботливо пустила жительница одного из поселков очередной «Жукоффка-плаза».
О делах старались не говорить, да и времени на это не было. Собственно, и сил-то не оставалось ни на что, кроме, как разложить палатку, да приготовить что-нибудь из еды.
Только однажды, в последнюю ночь, после которой их ждало то место, к которому они и держали путь, они заговорили о делах. Девушка в черной шляпе, сидящая у огня и неотрывно смотрящая в костер спросила у второй, что точно им предстоит делать, будто эта тема не была оьсуждена ими сотни раз. Вторая ответила теми же фразами, что и всегда — ничего нового за эти дни не предвиделось и не придумалось.
Утром они вновь двинулись в путь. Рюкзаки полегчали на несколько киллограмм: почти вся еда, припасенная ими в дорогу, была съедена, воды они с собой несли немного, все также набирая ее для стоянок в ближайших поселках. Но все это уже почти не способно было им помочь — обе девушки чувствовали, как силы покидают их, вовсе и не собираясь возвращаться... Они старели и почти что падали от усталости, попеременно подбадривая себя тем, что приходило на ум.
Они обе помнили, что значит другая жизнь, где можно не тащить на себе все добро, оставив эту участь лошадям, где людям не жалко налить путникам по кружке холодной колодезной воды, где им пришлось бы спать на бетонных камнях потому, что остальная территория была огорожена заборами богатых дачников, чьи дома ничем не отличались от городских, кроме того, что стояли не в городе.
Они помнили и скучали по тем, кто ждал их там, в прошлом.
Ирония судьбы особенно заметна, когда касается именно тебя. Сколько прошло лет и можно ли назвать это время годами? Сколько прошло с тех пор, как они расстались, бросив себя самих на поиски работы. Не сами ли они были инициаторами всего этого? А что, если и так... Теперь уже ничего не изменишь, поздно уже что-то менять.
Трое прекрасных людей скитаются сейчас по всем мирам, кроме одно... Того, где были они. Ирония жизнь — им доступны все остальные места, а двум странницам никакие более, кроме одного, в котором они никогда не найдут никого хоть сколько-нибудь достойного уважения, хоть немного похожего на них...

Когда на землю опустились сумерки, две девушки прислонились к калитке маленького домика — конечной цели их путешествия. Обе девушки уже почти не видели земли под ногами.
После того, как они немного отдохнули и наконец-то отмыли хоть часть грязи после своего «путешествия», предварительно раскидав по дому вещи, они сели на веранде и, помешивая ложечками сладкий чай стали ждать.
Ритуал был назначен на следующий день, на отдых — только одна ночь.

— Послушай, — обратилась Кроф к высокой тени, стоящей в углу комнаты под самой крышей, чьи стены повторяли рельеф кровли. — расскажи мне еще что-нибудь из прошлого...
— А что ты хочешь знать? — спросил он ее мягким низким голосом.
— Не знаю. — задумалась девушка, что носила черную шляпу. — Расскажи, почему мы зесь, например.
Голос долгое время молчал, а затем стал рассказывать ей историю, которой Кроф еще не знала. Слова давались ему с трудом, но все же говорил....
— Когда-то, давным-давно, мы все жили там, где не приходилось заставлять женщин таскать такие тяжести, лишая их возможности иметь своего коня. Мы жили в таком месте, где я мог приходить к тебе не в виде тени, где я мог прикоснуться к тебе, почувствовать твой запах... — на секунду девушке показалось, что его голос дрогнул, но потом он вновь стал твердым, словно сталь. — Мы сами однажды выбрали такой путь — искать друг друга и нам некого винить в том, что сейчас ты здесь, а я — всего лишь бесплотная тень из другого отрезка времени, другого мира.
Кроф, мы — Странники. По природе своей или по призванию — не важно. Наша участь — это вечно бродить в поисках такого стечения обстоятельств, которые приведут нас к общему знаменателю; стараясь оказаться там, где наконец-то пересекутся такие линии сил, что приведут нас друг к другу.
Вот почему и вы, прожившие здесь уже достаточно, чтобы возненавидеть все и всех, что видите перед собой, и мы, столь долго искавшие вас повсюду и почти совсем уже потерявшие надежду, беремся за любые задания, в надежде, что наградой окажется та самая вероятность встречи.
— Это любовь? — иронично спросила девушка.
— Конечно нет.... — усмехнулся голос. — Конечно нет.

— Эй! На галерке! — потрясла за плечо свою сестру Стенах. — Ты меня слушаешь?
Девушка тряхнула платиновыми волосами и потерла виски, сильно зажмурившись, а затем резко открыла глаза.
— Прости, я задумалась. — рассеянно ответила та. — Что ты говорила? — тяжело спросила она.
— Я говорила, что, наверное, Марина была права, что ушла. — Стенах опустила глаза. — Против нас армия почти неуязвимых воинов, на которых не действует никакая магия армия мертвецов, да еще несколько подручных Сндэрса — сумасшедшего придурка, который все детство мечтал стать Богом. Ты вот в детстве Богом быть хотела? Так, чтобы ходить и всем об этом рассказывать, причем, абсолютно серьезно?
— Я в детстве летать мечтала. — буркнула Кроф.
Время медленно подползало к полуночи, и язык почти переставал слушаться, становясь ватным.
— Ну, летать — это одно, а вот Богом — это другое дело.
Кроф молча кивнула в знак согласия.
— А мы имеем только нас двоих, да трех не физических в этом мире людей: одного мага, специалиста по порталам и специалиста по темпоральной магии линий вероятности. Правда армии Сандэрса тоже оставят на нашем газоне следов, но нам их придется встречать со вполне материальным оружием. — продолжала Стенах.
— Ну, — задумчиво произнесла ее сестра, — дуракам везет. Может, мы и победим... Самураи тоже были одиночками....
— Мы не самураи, мы — камикадзе.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. «А вон, оно как...»

Вода была расставлена по углам небольшого участка: в певом углу — бутылка с морской водой, во втором — со святой, в третьем — чистая родниковая, настояная на иле со дна озера, а в четвертом — бутылочка с дождевой жидкостью, набранная на кладбище. Всраренное только что зелье против «великого и ужасного» полубога стояло на мокрой от недавнего дождя земле и испускало пар, остывая. Оно слабенько светилось всеми цветами радуги и вгоняло сидящих в беседке девушек в еще более унылое состояние, чем до сих пор.
Погода тоже не спешила радовать их своей лаской: небо затянулось тучами и вдали начинал грохотать гром.
Вокруг стояла мертвая тишина. Соседи, столь надоедливые в выходные, в этот день, почему-то, приехать не соизволили, оставив свои недокошенные в прошлый раз газоны мокнуть под дождем.
Обе девушки молча сидели за маленьким столиком, наблюдая, как на землю спускаются сумерки непогоды. Им обеим слышались звуки странной и знакомой музыки, которую они уже где-то слышали, но это было столь давно, что никто из них уже и не вспомнил сейчас, где именно. Они просто молчали, понимая, что единственная надежда сплоченной команды рухнула из-за одного человека. И дело даже было не в Марине, просто столь подло не поступал ни одни человек. Ее поступок не был человеческим, он был просто ее поступком, действием того человека, который уже нашел свое место и захотел остаться на нем.
В чем же ее винить?
Разве, что в человечности...

Бой приняли достойно, хоть и не слишком уверенно. Маг, что помогал девушкам, находясь в другом измерении, сработал на совесть и подсказал, что драться следует вовсе не со всеми, потому как львиная доля нападавших оказывалась иллюзией. Купол, поддерживаемый четырьмя водами, раскинулся на девушками во время, защитив их от случайных стрел противников.
Вообще, бой был не слишком примечательным: нападали как-то вяло, отражали нападения — не лучше. Схватка получилась слишком уж растянутой и не правдоподобной.
Через какое-то время все было кончено, но главный виновник торжества не спешил появляться, словно бы его и не было на самом деле.
— Что вообще происходит? — спросила Кроф у сестры. — Не ритуал против полубога, а игра какая-то!
— Не знаю. — ответила та. — Такое впечатление, что все происходящее — сон дурацкий.
Внезапный свет, разившийся посреди участка, заставил их обеих резко замолчать. Зарево ослепило их и они обе отвернулись от него прячась под козырек крыши домика. Резкий раскат грома и сверкнувшая совсем рядом молния снова привели в боевое чувство. Где-то близко-близко послышался хруст и звук падающего дерева, а затем во всей округе погас свет. Кажется, злосчастное растение угодило прямиком на линии электропередач.
Гром рвал небо на части, стараясь, чтобы его услышали даже самые далекие уши. Рьяный ветер трепал и рвал все на своем пути, а молнии стали на столько частыми ияркими, что заливали собой все небо и землю, почти что ни на минуту не давая им погрузиться во мрак.
— Какого дьявола здесь твориться? — в сердцах выругалась Кроф, уставившись на то, как нечто сверкающее приближалось к ним.
— Кабы знать, какого, ему бы и врезать. — сухо проговорила ее сестра в то время, как к их дому медленно приближалась расплывчатая тень, плавно оформляющаяся в некоторое подобие человека.
Обе девушки стояли на втором этаже-чердаке, прижимаясь спинами друг к другу и выставив вперед импровизированное оружие в виде муляжей мечей, как могло показаться на первый взгляд. Но они готовы были поклясться чем угодно, что еще несколько минут назад их руки были отягощены сталью.
Внизу послышались легкие шаги, и вот на ступенях показалась сверкающая голова их гостя. Сияние мешало рассмотреть его лучше, чем общие черты внешности. За его спиной что-то мелькнуло и вырвалось вперед. Это оказалась женщина. Ее длинные черные волосы ниспадали до середины спины, черные же, словно два блистающих уголька, глаза смотрели на обеих защитниц с откровенной ненавистью и злобой, но в то же время в них играл неподдельный и не прикрытый триумф. Ее свободное, но подчеркивающее все, что надо и не надо, темное платье слегка волочилось за ее спиной, спадая с худых плеч легким шлейфом.
Черты лица ее были тонкими и узкими, словно это существо было выточено из матовой слоновьей кости, а все движения получались какими-то жеманными и по-кошачьи осторожными.
— Это конец. — мурлыкающим голосом произнесла она. — Вы проиграли. ОН, — она кивнула в сторону спокойно стоящей позади нее тени, — стал Богом и теперь никто не сможет просто убить его или помешать его и моим делам. Сдавайтесь, примите поражение достойно... — она сделала несколько шагов к ним, но девушки лишь отступили назад, так и не опустив оружия.
— Так это ты, Оборотень, была все это время за ним. — холодно произнесла Кроф. — Как и тогда, в прошлом, ты творишь все чужими руками, сволочь.
— Да, — согласилась женщина, — я предпочитаю не пачкать всои лапки о таких убогих, как вы и ваши помощники, которые, кстати, уже мертвы. Я сама за этим наблюдала. Они достойно приняли свою смерть, если вам это интересно.... — женщина засмеялась, продолжая красться к своим жертвам.
— Однажды ты окажешься там, откуда никогда не сможешь выбраться. Потому, что для таких мерзостей, как ты существуют свои миры — столь же мерзкие, как и их обитатели. — с чувством бросила ей в ответ Стенах.
— Вряд ли. — промурлыкала Оборотень. — Я до сих пор горжусь тем, что так удачно подтолкнула всех вас уйти однажды со своей земли в поисках чего-то нового и, как вам казалось, интересного. Вы ушли и оказались здесь. — женщина жеманно повела плечом, словно купаясь в невидимом водопаде своей победы. — Я последний раз предлагаю вам принять поражение и тогда, возможно, я вас даже не трону... пока.
Она засмеялась, а Стенах стала шарить рукой в поисках чего-нибудь потяжелее спичечного коробка, чтобы запустить в ее надоедливую пасть.
— Кажется вам пора. — с нажимом на последнее слово сказала Кроф, обращаясь к обоим «гостям».
— Да, нет. — ответила женщина. — Кажется, это вам пора... Заканчивай с ними и пойдем из этого противного места. — бросила она через плечо своему спутнику.
Он немного постоял, словно решая, стоит ли делать так, как она говорит, а затем сказал несколько слов и, выставив вперед руку, плавно спустил с пальцев маленький светящийся красным шарик, который, едва коснувшись воздуха, превратилсяв слепящий луч, взметнувшийся в сторону двух девушек.
В тот же миг, словно от бессилия и обиды, Стенах с яростью бросила в них обоих каким-то предметом размером с ладонь, который, перевернувшись в полете, сверкнул одной из своих сторон и встретился с направленным в сестер красным лучом.
— Что за... — только и успела сказать Оборотень, а последними словами ее спутника было нечто, вроде: «Все правильно.»
Но их девушки не услышали. Закрыв уши от нечеловеческого крика гостьи, они повалились на пол и не увидели, как исчезают те, против кого и был задуман весь этот спектакль.
«Чем ты в них запустила?» — недоуменно спросила Кроф, послав сестре эту фразу с помощью мысли., ибо кричать она не могла и не хотела.
«Зеркалом....» — рассеянно отозвалась Стенах, расширив в удивлении глаза.
А затем обе они потеряли сознание.
Две защитницы чужого мира, в котором им довелось провести немалое количество времени, лежали теперь на холодном ковре на чердаке маленького деревянного домика и не видели ничего, кроме пустой темноты, в которой плыло их сознание...

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. Сумасшедший.

Кроф открыла глаза от легкого потрясывания. Кто-то цепко и не гуманно тряс ее за плечо. Вокруг плыла сплошная темнота, потому как свет еще не восстановили, а Луна решила, что ее появление вовсе не обязательно. Голова шла кругом — противоположно тому, как кружилось все остальное, а в ушах стонал чей-то голос, смутно знакомый, но все же какой-то другой.
— Эй! Вставай! — Стенах трясла свою сестру за плечо, пытаясь оторвать от холодного пола. — Черт, да встань же ты!
— Чего тебе? — вяло приподнялась вторая девушка на локте, делая попытку встать. — Разоралась тут... — буркнула она себе под нос. — Где все остальные?
— Нет никого. — рассеянно развела руками сидящая на полу Стенах. — Кажется, дуракам все же повезло...
— Еще бы! — фыркнула ее сестра, принимая такую же позу и облокачиваясь на спину собеседницы своей спиной. — В тебя бы зеркалом запустить, когда ты заклинание бросаешь...
На минуту они обе замолчали, а потом вдруг стали смеяться. Смех лился из них полной мерой, словно до сих пор ни одна их девушек не смеялась вообще: сначала тихий, слегка фыркающих звук, который медленно переходил в полноценный «хрюк!», а потом и откровенно безумное ржание, когда ты уже не помнишь и не хочешь вспоминать причину подобного состояния. Обе сестры валялись в обнимку с полом, разложенном на нем огромным трех спальным матрасом и друг с другом, пытаясь хоть как-нибудь подавить нечеловеческие приступы смеха.
Отсмеявшись, они с упоением разлеглись на том самом матрасе, который служил, по совместительству, еще и кроватью, и молча уставились в приоткрытое окно, что располагалось точно напротив них.
Ночь молча уставилась на них, скользя в комнату сквозь тонкое прозрачное стекло, за которым сейчас не колыхалась ни одна былинка — природа смолкла сразу, как только прошла гроза, позволяя себе наслаждаться ее свежестью. Луны так и не было, и теперь весь мир мог наслаждаться лишь темнотой и тишиной, смешанными с грозовым запахом теплой летней ночи.
— Интересно, что же все-таки Сандэрс имел против нас? — задумчиво проговорила Кроф.
Ответа она не услышала. Ей показалось, что ее сестра спит, но каким-то десятым чувством девушка понимала, что что-то идет не так.
— Стенах! — позвала она сестру.
Та как-то странно дернулась, изгибаясь в спине и чужой голос слетел с ее губ, заставив Кроф окаменеть:
— Выслушай меня.
Девушка встала и села напротив говорившего, правда чуть подальше и, подняв глаза на голос, произнесла:
— Я слушаю. Кто ты такой?
Голос немного помолчал, а затем ответил:
— Вы знаете меня под именем Сандэрс. Тебе не стоит меня бояться — я не хочу убить тебя или причинит какой-то вред, я не хочу обманывать тебя и лгать. Я просто хотел поговорить. Поговорить со своими, теперь уже, бывшими врагами.
Девушка, что сидевшая напротив того, кто был некогда полубогом, а затем и Им самим, того, кто хотел ей смерти, вдруг поняла, что не желает ему зла. Ее собеседник был похож на маленького испуганного ребенка, которому стало совсем уж невмоготу творить взрослые дела, который понял, что водить папину машину очень сложно лишь после того, как сам сел за руль и разбился.
— Скажи мне, как это возможно, что ты оказался здесь. — Кроф вдруг показалось, что она видит, как тело ее сестры меняется, приобретая форму того, кто находился в нем, словно одежда, садившаяся по размеру того, на ком была.
— Это полный контакт. — ответил ее собеседник. — Твоя сестра словно смотрит моими глазами, а я — ее. Она внутри меня, но в то же время — это я говорю с тобой, используя ее тело, как материальную вещь, от которой можно оттолкнуться, преобразовав ее в то, чем являюсь я сам. — он немного помолчал, будто решаясь что-то сказать. — У вас тут также темно, как и там, где я был.
— Расскажи мне, где ты был, расскажи мне все, что захочешь. — попросила девушка, слегка касаясь его своей теплой рукой. — Я хочу тебя слушать, я хочу знать твое настоящее имя, хочу знать, откуда ты и почему все вышло именно так. — на ее глазах внезапно выступили слезы от того, что она увидела, насколько может быть больно одному человеку, что он решился прийти к своим врагам; насколько ему сейчас одиноко и обидно, страшно и все равно одновременно...
И насколько же он устал...
— Я сумасшедший. — начал он свой рассказ. — Полноценный и истинный. Я действительно мечтал быть Богом, хоть и не этого мира. Я вообще не строил планов на какой-то конкретный мир, просто хотел исполнить свою мечту, или, точнее, цель. Я хотел быть Богом....
А, когда стал им, понял, что мне это не нужно....
Кроф посмотрела ему в лицо, хотя и не могла точно разглядеть черты. Но девушке вдруг показалось, что она видит перед собой не тело своей сестры, из которого слышится чужой и немного пугающий ее голос, а того, кто был в нем — человека, бывшего некогда ее врагом.
Хотя, был ли он им на самом деле?
Вот он сидит напротив нее — уставший и сломленный, потерявший веру в себя, но все еще сильный. Ему нужна всего лишь цель и он вновь пойдет к ней, обретя былую уверенность и дух. Кроф внезапно поняла, что отчетливо видит его: вот он — светлые солнечно-белые волосы, немного темнее у корней и совсем уж белесые на концах, доходившие чуть ниже плеч, собранные с боков в небольшую косичку, чтобы не падали на лицо; карие глаза с изредка пробегающими в них золотыми искорками, неповторимые, словно его рассказ; довольно молодое лицо, измученное долгими поисками и рухнувшими надеждами.
— Расскажи мне, как все было на самом деле. — попросила она. — Расскажи мне — я хочу тебя слушать...
— Правда? — удивился он. — Я, честно говоря не рассчитывал на это. Ты знаешь, я пришел к вам потому, что мне было уже все равно. Там, где я был так же темно и пусто. Наверное, это тот самый мир, про который ты сказала ей, Оборотню. Столь же мерзкий, как и я сам. Моя тюрьма...
Кроф чувствовала, что он и впрямь пришел к ней исключительно от безысходности.
— Как это — быть Богом? — тихо спросила она, запоздало поняв, что причинила ему этим вопросом боль.
— Это огромная гора, на которой ты сидишь в абсолютном одиночестве. — горько вздохнув, сказал он. — Внизу тоже сидят какие-то люди, они могут даже встать и пройтись вокруг горы, или по каким-то тропинкам. Они могут общаться друг с другом. А ты сидишь на самом верху, на маленьком уступочке, которого едва хватает тебе самому. Где-то чуть ниже пролетают бабочки и птицы, но даже они не могут взлететь столь высоко, а твое место настолько мало, что ты даже не можешь взять что-то на руки, ибо сам неизбежно упадешь вниз.
И вот, ты сидишь там и видишь, как все, кто ниже тебя живут своими жизнями, они рождаются и умирают, а ты все смотришь на них и никак не можешь докричаться хоть до кого-либо, потому что они все слишком далеко от тебя. На вершине дуют сильные ветры, они то и дело пытаются сбросить тебя вниз, бьют в лицо колючим песком и свистят в ушал, обдавая тебя лютым холодом...
Только ветер и песок...
Вокруг тебя стоят такие же горы, на которых тоже кто-то сидит, но и они слишком далеко, чтобы что-либо сказать кому-то из сидящих на вершинах людей. Каждый держится за свою уступочку, стараясь не упасть. И никого нет рядом, только холодный ветер и песок...
Ты в силах сделать что-то для тех, кто ниже тебя: какмнепад — раскачаешься наверху и кого-то внизу засыплет тяжелыми булыжниками, а можешь и расчистить небо у кого-то над головой, если он тебе чем-то понравился.
Но всегда, всегда ты будешь один.
Это хорошо, что сейчас я могу хоть с кем-то поговорить.... — упавшим голосом сказал Сандэрс.
— Как твое имя? — спросила девушка. — Тебя ведь не зовут Сандэрс, ты же был жителем этого мира.
— Называй меня, как хочешь. — ответил он. — Я буду рад любому имени, потому что свое я забыл.. — его голос был неторопливым, словно мазки художника, немного удивленным, если ему задавали вопрос и нечеловечески пустым.
Он и впрямь забыл все, что только можно забыть, побывав на Вершине и испугавшись того, к чему стремился.
— Как же можно забыть свое имя? — удивилась девушка.
— Меня уже очень давно никто не называл по имени. — ответил ее собеседник. — Помоги мне вспомнить... — попросил он. — Или называй так, как хочешь
Кроф на минуту задумалась, отрешаясь от всего, что происходило вокруг, слушая темноту, а потом произнесла:
— Тебя зовут Кристофер. Кристофер Рэй Сандэрс. Ты жил в Англии и умер около сорока лет назад. Расскажи мне, как ты попал в другой мир, как ты умер? Ты сам лишил себя тела? — спросила Кроф.
— Сейчас... сейчас, я попытаюсь вспомнить. — обеспокоено начал говорить тот. — Да, я вспомнил. — обрадовано сказал он через некоторое время. — Я и впрямь жил в Англии. Жил с родителями. Мне было двадцать семь, когда я взяд у отца пистолет и пошел ночью за город, в лес.
Тебя может удивить то, что я в таком возрасте жил с родителями, но я тебе объясню , почему все было именно так. Своего дома я не хотел — не для кого было его строить. С женщинами я общался на расстоянии, они делились на две части: те, кто считал меня полноценным сумасшедшим и те, с кем мне не позволяли общаться тесне известных рамок, потому что тоже считали меня ненормальным. Меня в психиатрическую лечебницу-то не отправили лишь по одной причине — это было бы огромным позором для семьи. А так, братьев и сестер у меня не было, вот я и остался с родителями. — Кристофер немного помолчал, словно вспоминая еще что-то, а затем вновь продолжил рассказ:
— Когда я добрался до леса, то еще долго не мог найти подходящего места. Я не боялся смерти, я, скорее желал ее, потому что считал это выходом в другой мир. Наконец я встал посреди поляны и, прижав дуло к виску, нажал на курок...
Но пистолет дал осечку. У меня тогда перед глазами вся жизнь промелькнула..... — его голос дрогнул, но потом вновь стал твердым. — Я сделал еще одну попытку, но произошло тоже самое. Тогда я проверил патроны, которые сам закладывал в барабан еще пару часов назад. Их там не было. Пистолет оказался не заряжен.
Но я же не дурак. Я же помню, как заряжал его.
Домой я вернулся на рассвете. Родители, конечно, волновались, не спали всю ночь. Они встретили меня на пороге, стали кричать на меня, а потом заметили в руке пистолет.. Тогда они как-то быстро успокоились и мне потом даже показалось, что они забыли обо всем.
Но через день к дому подъехала санитарная машина, из которой вышли двое мужчин в белых халатах. Мои родители думали, что я сплю, но видел, как они прошли в гостинную, как стали распрашивать моего отца, не представляю ли я угрозы, могу ли оказать сопротивление, стоит ли им применять ко мне силу....
Тогда я снял с двух крюков у себя в комнате турник, на котором проводил все свободное время, накинул на один из них кожаный ремень — был у меня такой, хороший, прочный — и, сделав петлю, повесился... — он замолчал, осекся, будто знал, как его собеседница относится к висельникам. — Прости, — сказал он, словно прочитав ее мысли, — я знаю, ты боишься повешенных, но у меня не было выбора. — извинился он за свой рассказ.
— Н-нет, что ты, — дрожащим голосом ответила Кроф, которая сейчас дрожала вовсе не от страха. — Продолжай.
В голове девушки никак не укладывалось то, что произошло с ее собеседником. Вот как, оказывается, бывает. Человек всего-то был немного не таким, как все. Был рассказчиком, которого слушали многие, она знала это точно, потому что сама сейчас хотела слушать его и смотреть те картинки, что возникают в сознании при его словах. Чем он отличался ото всех? Да тем же, что и они с сестрой. Немного читал мысли, знал несколько заклинаний, может быть владел оружием, может быть применял знания на практике; просто был таким же, как они.
Волшебник этого мира. Непонятый окружающими, которые считали его сумасшедшим. Отвергнутый обществом за то, что умел добиваться своего, мог дать сдачи любому, не любил сидеть дома и всегда стремился найти себе дело. Что же, в этом и есть сумасшествие ? Тогда пусть уж лучше все станут такими сумасшедшими!
Какого дьявола?! Пусть весь мир сойдет так с ума!
Кроф подняла глаза на того, кого считала когда-то ненормальным, и поняла, что ничем не отличается от него. Просто так сложилось, что ему пришлось поступить именно так... И она сама сделала бы тоже самое, потому что не более вменяема, чем он сам.
Пусть весь мир тогда сойдет с ума. Так будет лучше, чем исподволь калечить судьбу человека общепринятыми нормами, в которые ты не смог вписаться и потому стал изгоем общества, стал человеком, которого обязательно надо лечить. Из глаз девушки потекли слезы, крупные и соленые. Дыхание становилось тяжелым, словно что-то сдавливало грудь, мешая воздуху проходить в легкие. Словно ее окунули в воду, не дав предварительно набрать в легкие воздух. Она задыхалась от слез, хватая ртом невидимый кислород.
— А потом, — продолжил Кристофер, — я видел, как поднимаюсь все выше и выше, под самый потолок. Никакого света я не встречал. Просто поднимался и видел свое тело, висящее на крюке; видел, как в комнату ворвались санитары, готовые в любой момент огреть меня тяжелой палкой, если я окажу сопротивление. Но я не оказал. Вот он я, берите! Я не сопротивляюсь! Что же вы не берете, или уже не нужен? — Кристофер горько усмехнулся, — Я Видел своих родителей, которые вошли следом за санитарами. Отец успел подхватить мать, когда та упала в обморок.
А потом я поднялся еще выше и уже не смог видеть, что происходит внизу. Теперь я видел людей на уровне того, где находился. Сквозь стены домов, мимо которых пролетал вверх. Они все чем-то занимались и не видели меня. А я летел и смотрел на них. Никто не знал, что случилось со мной. Они все жили своей жизнью, а я умер...
А затем наступила темнота и я пришел в себя в темной комнате, где я лежал на полу, раскинув в стороны руки. У меня, почему-то, уже были длинные волосы — здесь-то мне их отращивать не разрешали, а то будет «не как у всех» — и какая-то другая одежда. Что-то вроде рубашки и брюк, но они мало походили на то, что я носил в этом мире.
Я вышел из этой комнаты. Мимо меня бегали какие-то люди, которые, казалось, и не замечами меня. Я прошел по длинному светлому коридору и увидел в конце него портал. Я вошел в него и оказался в каком-то мире, где и приступил к исполнению своей давней цели.
Вот и вся моя история...
Девушка медленно подняла дрожащую руку и полжила теплую ладонь на его плечо, от чего Кристофер дернулся, словно от удара.
— Что с тобой? — испугалась она.
— Тепло. — задумчиво проговорил он. — Я и забыл, что такое «тепло». Только не убирай руки. — поспешно добавил Кристофер, будто вновь прочитал ее мысли. — Я хочу вспомнить, что это такое.
— Ты можешь читать мысли. — скорее утвердительно, чем вопросительно сказала Кроф. — Как ты этому научился?
— Так же, как и вы с сестрой. — просто ответил он. — Я учился сам. Это не трудно, если все считают тебя психом. От того, что тебе нечем и не с кем заниматься, ты учишься познавать мир, его законы и устройство. А ведь любая магия идет от туда, от простых законы мироздания.
— Скажи мне, Кристофер, — Кроф слегка провела ладонью по его плечу, от чего по его телу пробежала легкая дрожь, — зачем ты хотел убить нас? Чем мы перешли тебе дорогу и зачем следовало убивать... наших... — она не смогла сдержать слез и потому замолчала, чтобы он этого не заметил.
— Оборотень сказала, что мне все равно придется убить вас, потому что вы являетесь официальными противниками мне. И попросила меня дать ей возможность сделать это самой. Это все, чего она потребовала от меня за то, что станет помогать мне в осуществлении моего плана. Я ничего не имел против вас лично. Я вас даже не знал и мне, честно говоря, было просто все равно, что вы хотите мне помешать. Я просто знал, что все равно стану тем, кем хочу.
— Ну и как? Стал ты Богом, понравилось? — зло спросила девушка, смахивая слезы с ресниц.
— Нет, не понравилось. — откровенно и честно сказал Кристофер. — Потому я и ушел оттуда. Если бы я не захотел слезть с той вершины, то никто из вас не смог бы мне помешать. Вы же не стали бы спорить с Богом?
— Может, и стали бы. Зато умерли бы все вместе. — снова обозлилась Кроф.
— Но ваши помощники не мертвы. — с детским удивлением ответил тот. — Они живы, просто немного ранены.
— Но, Оборотень же сказала, что ... — теперь настала очередь удивляться его собеседнице.
— Ты знаешь, что такое, когда у тебя дома в банке живет бабочка? — спросил он ее. — Красивая такая, вся переливается. Ты ее кормишь, меняешь ей травинки и смотришь, как она медленно и неуклонно умирает в неволе. Ты думанешь, что надо отпустить ее на волю, чтобы она жила. Но все время тянешь с этим, не хочешь расставаться с ее красотой, а потом бабочка умирает...
И ты смотришь на нее, как она лежит на дне банки и больше не шевелится, не расправляет свои крылья, не ползает по травинкам и думаешь: «Какой же я был дурак! Вот, если бы я отпустил ее день назад, она бы напилась нектара и осталась бы в живых, а теперь она умерла и все потому, что я не отпустил ее, как хотел....»
А на Вершине ты не сможешь удержать и банки с этой самой бабочкой — там ты всегда одинок, потому что Бог.
И я вернул их, чтобы не сожалеть о том, что мог бы это сделать.
— Ты стал Богом, чтобы понять, что тебе это не нужно и, чтобы вернуть тех, кто умер из-за твоего восхождения. — удивленно и рассеянно произнесла Кроф. — Кристофер, тебе следовало быть рассказчиком, а не богом. Потому, что в этом ты — настоящий Бог. Я вижу, словно на яву, все, что ты говоришь. У тебя потрясающий дар — ты делаешь любую историю интересной, а любой рассказ — неповторимым, как и ты сам. Держу пари, что даже, когда ты рассказывал всем, кем хочешь быть, тебя слушали с интересом и не один раз, потому что никогда не повторялся.
— Да, меня слушали. — грустно подтвердил ее слова Кристофер.
— Тогда, почему? — сердце Кроф сжалось от мысли о том, что могло бы быть иначе и мир не потерял бы настоящего Бога и прекрасного рассказчика, если бы попытался хоть немного понять его в свое время.
— Да вот, не сложилось... — опустил Кристофер свою белую голову.
Они оба замолчали, но молчание это было уютным, не тягостным. Ночь за окнами медленно линяла в утро, уступая место светлому времени суток. Чернильный мрак безлунья постепенно разбавлялся сумерками дня, которые неслышно ступали по мокрой земле и безжалостно гнали прочь темноту.
Природа молчала, не шевелясь ни единой своей былинкой, словно до сих пор боялась столь сильно испугавшей ее грозы — ее возвращения. Но небо было чистым и безоблачным. На нем постепенно гасли последние стойкие звезды, и вот-вот солнечные лучи должны были облизать, обласкать замерзшую землю...
— Что ты теперь будешь делать, Кристофер? — тихо спросила Кроф через какое-то время.
Ее собеседник осторожно коснулся ее руки, все еще лежащей у него на плече. Его пальцы были холодны, словно он был мертв. Кристофер провел ими по коже девушки и странная волна охватила ее. Его пальцы были нежны и осторожны — редкое качество для того, кому все же приходилось убивать. А ему приходилось — она знала это точно, потому что нельзя пройти такой длинный путь, связавшись с Оборотнем, и не испачкаться в крови.
— Почему ты отдаешь мне свою ласку? — вдруг спросил он.
— Потому, что ты забыл, что это такое. А почему ты это делаешь?
Он немного помолчал, будто вспоминая что-то. А затем сказал:
— Я благодарю тебя. Поэтому и поступаю именно так.
Кроф чуть не засмеялась. Ребенок! Боже, какой же он еще ребенок! Почему же все вышло именно так?
Если бы не Оборотень, они бы не стали врагами. Но, если бы не она, то и Кристофер никогда бы не понял, что на самом-то деле ему вовсе не нужно то, к чему он стремился все эти годы. Если бы все сложилось по другому, если бы в свое время кто-нибудь, хоть кто-то был с ним рядом, чтобы доказать, что его сумасшествие — это всего-навсего общественное заблуждение, глупость. Ведь общая масса не всегда права. В тот раз оказаллось именно так.
Если бы хоть кто-нибудь был рядом с тем, кто целился себе в висок, чтобы остановить его руку...
Но никого тогда не случилось рядом. И теперь уставший, испуганный человек, чья жизнь оказалась не столь уж и важна в общем уравнении моралей, сидит на холодном полу и рассказывает истории из своего опыта. Просто потому, что хочет и умеет это делать — единственное, в чем его нельзя упрекнуть и что нельзя отобрать. Его дар рассказчика.
Но насколько же можно заблудиться, чтобы забыть человеческое тепло?
— Так, куда ты теперь? — повторила свой вопрос Кроф. — Хочешь, останься с нами...
— Нет, я не могу. Это не мой путь и не мои поиски. — покачал головой Кристофер. — Прости, я не могу. Я не знаю, что стану теперь делать... — обречено добавил он.
— А хочешь, я подскажу, что именно? — спросила Кроф, пряча слезы, потому что знала — назад дороги нет и после ее слов он уйдет навсегда.
— Скажи. — попросил тот.
— Ты был почти Богом, а затем и им самим. Был странником и убийцей, помошником и хозяином. Ты обошел многие миры в поисках своей цели.
А теперь попробуй рассказать людям, что это все такое, попробуй донести до них то, что понял ты. Стремись оказаться рядом с теми, кто, как и ты, попытаются однажды приставить дуло к виску...
— Ты подарила мне цель, Кроф. Я благодарю тебя. — он прижал ее к себе и слегка коснулся губами ее щеки. — Не плачь. — попросил он, чувствуя соленые слезы на ее коже. — Я обязательно вернусь, чтобы еще раз увидеть тебя. Я очень скоро вернусь...
В комнате уже давно стало настолько светло, чтобы не путаться в темноте и не представлять себе глупых надежд на то, что разговариваешь с кем-то еще, кроме своей сестры, что ты еще не сошла с ума. Но Кроф все равно продолжала смотреть на светловолосого человека к теплыми карими глазами, в которых все чаще и чаще стали пробегать золотые искорки.
Девушка встала и, спустившись вниз, вышла на крыльцо. На котором села и уронила голову на руки, подставив себя теплому утреннему солнцу. Через несколько минут спустилась и ее сестра. Стенах села рядом и, ничего не говоря, положила руки на плечи своей сестре. Та лишь сильнее уткнулась в них и в себя, продолжая подрагивать от душащего приступу слез. А потом, немного успокоившись, сказала:
— Почему же так? Одним все, а другие.... на собственном ремне... — ее глаза были пусты.
— Законы природы, наверное... — глядя в даль, ответила Стенах.

Я был почти Богом, мне осталось чуть-чуть,
Один только шаг и перешагнуть
Заветную грань, за которой любой
Сможет отвергнуть страх или боль.
Я был почти Богом и эта мечта
Во мне с давних пор, как проклятье, жила,
Колола мне душу и жгла мою плоть.
Но кто я сейчас? Ни жив и не мертв!
Я опускался на дно дивных бездн,
Среди скал холодных искал я свой крест,
Но тени войны мной владели всегда...
Я был почти Богом, но им — никогда.
Злой ветер рвал крыши и бился в стекло,
И я не услышал, как время прошло.
Среди скал холодных и упрямого льда
Я был почти Богом, но им — никогда...


ЭМИНА. 06. 08. 2004.

P. S. А кто вам сказал, что этого не было?..

@музыка: воскресенье "Случилось"

@настроение: раненое.

@темы: Творчество. Рассказы., Творчество. Стихи., Путешествия в поисках знаний. Иные реальности.

---

Я не такой.

Вот ведь странная штука... Рассказ написан про зиму, а дата стоит летняя. Чего меня так потянуло на эту тему обиженных и обездоленных? Не помню. Помню только, что решила написать хоть один раз о нашем мире, с русскими именами и героями. Сюжет и концовка вполне предсказуемы, а весь текст не удивляет и не поражает. Только вот одно меня преследовало тогда, да и сейчас: мне казалось, что я просто чего-то не знаю до конца, потому и не могу описать сюжет более динамично и красочно. Саму себя порадовали детали медицинских
терминов, которые прослеживаются в тексте, хотя дропередол можно было оспорить и заменить на аминозин.
И еще одна деталь: имя героя взялось ниоткуда, его внешность тоже, а вот спустя годы я узнала, что примерно так и выглядел в молодости человек, создавший знаменитый мюзикл. С именем его я тоже угадала... Вот и возникает у меня вопрос, а может, я просто являюсь скоростью? Скорость - это изменение положения предмета относительно времени. Так и я, заблудившаяся во времени и пространстве, просто предмет, который никак не найдет себе места в реальности. Вот и создаю я альтернативные ветки времени, в которых герои могут сказать "да" и "нет" вовремя, а не рассуждать о прошлом и будущем с точки зрения того, кто просто переродится и сможет наверстать упущенное.
Я не хочу рождатьсявновь, я не хочу рождаться здесь, я не хочу быть одной из.
Я НЕ ТАКОЙ.Я не такой
…Всем прохожим твердил,
Что по небу ходил,
Что по небу ходил,
Да ангелов видил,
Видно, впрямь у него,
Тут вы были правы,
Или мыслей нет,
Или нет головы.
СЛОВО АВТОРА.
Прийти домой, раздеться, побросав вещи прямо на пол. Пройти на кухню, заварить себе кофе, запить им несколько таблеток анальгина, сесть на табурет и закурить, так и не включив свет.
Посмотреть в окно, подумать о том, что все твои мечты и надежды никого не удивили, поразмыслить о существовании самого себя. Прийти к выводу о бесплотности этих мыслей и затушить сигарету.
Закурить новую, вновь подумать о жизни, представить смерть — не понравилось, отбросить эти мысли. Далее поискать в холодильнике нечто съедобное. Ничего не найти, выругавшись на самого себя, отправиться спать голодным…
Потушить сигарету в пепельнице, вытряхнуть её и дать себе слово больше не курить в квартире. Вспомнить всё плохое, что случалось в жизни, позавидовать друзьям, даже если нечему там завидовать, полежать, скорчившись на постели, разметать её в приступе гнева на то, что ты — неудачник, псих и глупец, подумать о том, что твои светлые мысли и мечты никому не нужны, вспомнить, как недавно тебя обсмеяли знакомые и чужие, когда ты предложил им составить концепцию жизни, ярко представить себе, что такое, когда все вокруг правы, а ты — нет. Успокоиться. Полежать на полу, раскинув в стороны руки и немигая глядя в потолок, почувствовать, как внутри ширится пустота…
Встать с пола
Отправиться в магазин за едой…
Постоять в подъезде, покурить..
Прийти домой, побросать все вещи прямо на пол…
I`m a visioner,
Like a wind in leafs.
I can see by thousand eyes,
But I`m a blind man.

Try to touch me,
Maybe I`ll be able to wake up.
Try to feel me,
Maybe I`ll be able to see.
Try to love me,
Maybe I`ll be able to die from your love.

* * *
Что есть смерть? Что это такое и с чем её едят? Не понятно… Мне всегда было это непонятно. Как это, как это, что значит — меня нет? Ну вот же я! Думаю, разговариваю, хожу из стороны в сторону, и тут мне говорят, что меня нет. А кто же тогда задаётся вопросом, есть я или нет? Кто тогда тут ходит?
Часы тикают, громко так, противно, на всю квартиру разносится этот гадкий звук отсчёта моих минут. А потом? Нет, я не хочу жить вечно, это скучно и гадостно — видеть, как уходят твои знакомые, родные… Ты можешь вовсе не считать человека другом, да ты хоть его ненавидь до синьки, а вот скажут тебе, что он умер, сядешь ты на лавочке и задумаешься. Где он/она там? Чего делает? И как оно, быть мёртвым?
Странно всё это…
О душе надо думать, о душе, а не накручивать себя перед сном на всякие дурные темы. Тоже мне, философ нашёлся! Иди спать, Ека, и не мучайся понапрасну.
Когда ты приходишь и знакомишься с новыми людьми, ты не ещё не знаешь, кто из них силён, кто слаб, кто лает на ветер, как собака, а кто может и ответить за свои слова. И вот тут-то начинается самое интересное: надо н6е просто поставить себя так, чтобы тебя стали уважать, но еще желательно не переходить дорогу лидеру и не попасть под «дружеское» влияние трепачей и слабаков. Выбор должен быть быстрым и чётким, без права на его перемену…

— Света, кто сегодня дежурит? — спросила молодая сестра, зайдя в комнату отдыха у свой старшей подруги.
— Алёна, — ответила ей толстая крашеная брюнетка. — А что ты хотела?
— Да этот придурок из пятой палаты опять ходит по ней кругами, бормочет что-то.. Я боюсь, как бы у него опять приступа не случилось, надеюсь уйти раньше, чтобы руки не пачкать.
— Так возьми и уйди! Блин, как всё надоело… На море бы сейчас, к пальмам, мужикам, коктейлям, — мечтательно прикрыла глаза вторая сестра.
— И не говори! Не нюхать бы этих психов, не вытирать за ними дерьмо и блевотину… Слушай, я тут с таким мужчиной познакомилась в баре! Расскажу — просто очумеешь! И при деньгах, и при машине, обходительный такой, импозантный…

Антон закрыл книгу и помассировал уставшие глаза. Как ему надоело читать про трудности жизни. Сам он был из неблагополучной семьи, как говорилось про тех, у кого не было одного из родителей. У него не было отца. Мать хотела девочку, и потому должное воспитание мужчины Антон проходил на улице, где был неоднократно бит, унижен и обсмеян. Не то, чтобы это особенно укрепило силу его характера или принесло вложения в физические достоинства, но взамен этому молодой человек прекрасно изучил свой район и прилегающие к нему кварталы на предмет обходных путей для бегства от зловредных особей местной компании.
К тому же, подобные приключения, всегда находившие его, когда Антон был в «нерабочем» состоянии, выработали в нём стойкую неприязнь ко всяческим историям становления личности, вроде тех, где описывается, как однажды хилый мальчик, которого била вся округа, или толстая девочка, которую дразнили подруги и любимый парень, смогли гордо вскинуть голову, найти в себе силы и сказать гордое «Нет!» своим обидчикам.
Поражало Антона в таких делах всего две вещи: откуда у забитых и несчастливых людей брались помощники (Боги спускались на землю, находилась под рукой волшебная палочка и т.д.) и почему, например, в фильмах, все они были высокими, стройными и красивыми? Но, по логике жанра, никто из окружающих этого не замечал и, в конце концов, для каждого героя находилась пара.
Антон сидел на стуле за столом и тупо смотрел на книгу, которую ему посоветовал прочесть его друг — единственный, иногда трезво мыслящий, объект в поле зрения на несколько городов вперёд.
— Эй! М громко спросил он сам себя. — Почему ко мне-то бабы на стол не падают, едва заметив, какой я замечательный? Я, между прочим, в детстве много читал — могу почти любую тему поддержать в разговоре. Кстати, кретины небесные. Куда вы смотрели, когда я по ночам с фонариком книжки листал? А теперь, вот, приходится очки носить, со стёклами, толщиной в палец. Что же вы не могли сделать так, чтобы мне хоть в чём-то повезло?
Всё это — чушь и бред! — хлопнул Антон ладонью по книжке. — Не бывает так, как в них пишут! Не бывает и никогда не будет! Во всяком случае, не со мной…

I`m a visioner.
Like a cripple in the middle
Of the market square.
I can feel by hundred ease,
But I`m a deaf man.

Try to touch me,
Maybe I`ll be able to wake up.
Try to feel me,
Maybe I`ll be able to hear.
Try to kill me,
Maybe I`ll be able to live instead of you.
Я походил немного взад-вперёд, посмотрел в зарешёчатое окно и сел на край кровати. Делать было абсолютно нечего. За грязными, мутными от времени и отсутствия должного ухода, стёклами было ещё светло. Солнце недавно село, но сумерки не успели сгуститься, и земля пребывала в прекрасном расположении духа…
— Итак, меня потянуло на лирику, — сказал я сам себе и окружающим меня стенам. — Дожил ты, Ека, дожил… Скоро начнёшь писать стихи и выпустишь в будущем книгу под названием «Мемуары строго психа. Лирика лечебницы».
Мне было искренне непонятно, почему я здесь находился. Разве не должны окружающие тебя вездесущие соседи — люди, в общем смысле слова, разве не должны они считаться с мнением одного тебя? Кто сказал вам, будто я псих? Со мной всё нормально, а если я вижу картинки из будущего, то это ещё не даёт вам права меня насильно лечить.
Мне, может, нравиться ходить в длинном чёрном балахоне, натянув на голову капюшон и рассказывать всем, что их ждёт! Я же не хватаю людей на улице, не насилую их, не избиваю, не граблю и не убиваю, так почему я здесь, а те, кто это делает, на свободе? Какая вам, к чёрту разница, в чём я хожу и чем зарабатываю на кусок хлеба? Нравится мне спать на природе в палатке, так и не трогайте меня. Я не бомж, не бродяга, не алкоголик. Я — человек.
Вдруг я всего-то открыл новый уровень личности, нечто экстраординарное, про что остальным не известно? А меня за мои идеи, за мой образ жизни отправили сюда, как психа последнего!
Я ж нормальный…
Жил я себе — и жил бы дальше! Так нет, надо загнать, отловить и посадить. Водой бы ещё святой полили, авось, клопы кроватные от меня тогда разбегались бы, а то совсем от них житья не стало. Вот судьба моя несчастливая! Родителей не помню, с детства на улице жил, друзья все приделах стали, фирмы свои, сайты в Интернете, бабы сроду не любили за маленький рост и вечно отросшие волосы (я всегда забывал их подстричь). И ведь был же шанс стать нормальным: подвернулась мне работа, квартиру дали, как воспитаннику детского дома, откуда я вечно сбегал, женщина была…
Нет, не любимая, скорее — привычная. А что ещё для семьи надо? Мог бы детей сейчас своих воспитывать…
Так ведь нет же! Вот, что мне стоило остаться в тот вечер, несколько лет назад, дома? Нет, вышел на улицу, прогулялся… на свою голову.
Меня стали одолевать воспоминания, картины прошлого и я сам не заметил, как закрыл глаза и прилёг на постель…

— Я же говорила, что у него приступ будет! — молодая сестра галопом неслась по длинному тёмному коридору к палате номер пять.
— Сейчас вкатим дропередол — и всё! Быстренько затихнет, — её коллега бежала за ней, громко цокая каблуками туфель. — Что он там кричит-то? — спросила она, шумно дыша, едва остановилась у нужной палаты.
— Что его зовут Ека, что он умеет ходить по облакам, что он не такой, как все… В общем, что и обычно, — ответила её коллега, заглядывая в маленькое окошечко в двери.
— Может, подождём ребят из дежурной бригады? — с опаской в голосе спросила женщина в туфлях.
— А скоро они подойдут? — недоверчиво посмотрела неё первая сестра. — Он не успеет себе голову разбить?
— Да, вроде, обещали через несколько минут, я их уже вызвала… А если он и убьется, так и что с того? — фыркнула женщина, — он всё равно не жилец, такие долго не живут, а я из-за него только ноги отбила...


Антон проснулся в холодном поту. Длинный тёмный коридор, по которому бежали две сестры, всё ещё стоял у него перед глазами. На улице дул сильный ветер, и снег буквально разбивался о стёкла, пытаясь ворваться в помещение.
— Вот это да, — пробормотал Антон, садясь в кровати. Он несколько минут тёр руками лоб, пытаясь понять, где находится. Крики Ека и диалог двух девушек эхом стучали у него в голове. Что-то странное было в голосах этих людей, что-то такое, что испугало молодого человека почти до безумия. Может быть, то, с какой интонацией говорили девушки, с каждым новым словом повышая тон, будто смеясь надо всеми, будто бросая вызов… Только вот, кому? Ему, Антону, или Ека, а может быть, самой судьбе? Над чем они насмехались, словно подразумевая в каждом звуке: «Ну и что вы нам сделаете,? Вы все, все — психи! А мы — те, кто держит вас подальше от нормальных людей! И вам никогда, НИКОГДА не выйти отсюда!!»
— Господи, нельзя столько читать всякой ерунды, особенно на ночь, — сказал Антон, тряхнув головой. — Так действительно можно свихнуться.
Он глянул на часы, времени было чуть больше четырёх утра. Молодой человек повалился обратно на постель, потянулся и..
Внезапно им овладело непонятное, странное чувство. Он, будто голодный зверь, у которого вырвали добычу, бросился к столу, включил свет и стал искать в книге то место, где герой вспоминал прошлое. Нечто неуловимое заставило его вернуться на несколько глав назад…

I`m a visioner.
And my pictures plenitude by the paints,
Although I`m a blind and deaf
I`m speaking with souls and minds of people,
And I hope that this life is not hopeless.
…В тот вечер я пришёл с работы рано. На следующий день у меня был выходной и я мог позволить себе немного расслабиться, попить пива, прогуляться в парке или позвать к себе Жанну… Она бы, конечно, предпочла прогулку по магазинам, но у меня не было на это ни настроения, ни должной суммы денег, поэтому я сделал выбор в пользу пива и телевизора.
В кои-то веки выдался свободный вечер! Можно позволить себе немного полениться и нарастить небольшое брюшко.
Но около полуночи я проснулся у работающего экрана, по которому шли новости, и понял, что у меня дикое похмелье. Голова болела так, как будто всё её содержимое сначала встряхнули, потом заморозили и разбили молотком. Эти осколки моего сознания переворачивались внутри всякий раз, как только я двигал глазами. Я пошёл в ванну, умылся и, вернувшись в комнату, понял, что похмеляться мне нечем. Собравшись, я пошёл в ночной магазин за «лекарством».
Первую бутылку минералки я выпил прямо в магазине, вторую оставил прозапас — когда проснусь, выжму в неё лимон; в сумке ещё болтался пакет кефира, в обнимку с которым мне предстояло провести время до сна дома.
Где-то в начале моей улицы я услышал женский крик. Судя по всему, кричала девушка, причём настолько жестоко, что мне показалось, будто её не просто насилуют, но ещё и в самой извращенной форме.
Я пошёл на крик, потом побежал, всё быстрее и быстрее… Я так и не понял, как оказался у себя дома. Но крики привели меня именно к моей двери.
— Жанна! Это ты? — крикнул я с порога, едва войдя внутрь. — Жанна. Что случилось?!
Я ворвался на кухню и увидел там свою подругу. Жанна стояла в моей рубашке и что-то помешивала в кастрюле на плите.
— Чего ты так орёшь? — спокойно спросила она.
— Это не я, а ты кричала! Я ещё с улицы услышал!
— Я? — Жанна округлила глаза и перестала помешивать своё варево, уперев руки в бока, не застёгнутые рукава рубашки оказались в опасной близости от пламени
— Напился и галлюцинации ловишь? — едко спросила она, — как меня нет, так ты за бутылку? Алкаш!
— Я же только… — Начал, было, я и осел на табурет от удивления.
— Ты вообще скоро сопьёшься и сдохнешь! А я… А-а-а!!!
Договорить она не успела, потому что один из рукавов внезапно вспыхнул и начал гореть. Жанна кричала, а я понимал с каждой секундой, что именно этот крик я слышал накануне, будучи на улице. Я бросил под ноги пакет с кефиром и минеральной водой и быстро сбил пламя с рукава.
Когда я осторожно снял с Жанны рубашку, вся её правая рука, вплоть до самого плеча, была покрыта красно-чёрными волдырями. Даже не вооружённым глазом было видно, что этот ожог серьёзен и вряд ли у девушки не останется шрамов.
— Что же я теперь буду делать? — плакала она, пока я пытался хоть как-то облегчить её страдания, накладывая на раны холодные мокрые бинты, — кому я такая нужна? А я так хотела замуж за богатого выйти, в Америку уехать. Жить по-человечески, а не как ты… А всё из-за тебя! — внезапно взорвалась она. — Это ты виноват! Это я тебе готовила! Это ты! Ты!!
— Жанна, милая, успокойся, всё будет хорошо, — пытался я её успокоить, но она в гневе сорвала повязки и из ран потекла кровь.
— Ничего теперь не будет!
Девушка в отчаянии рванулась к окну и, распахнув створки, встала на подоконник. Этаж у меня был двенадцатым — вполне достаточная высота, если прыгать вниз головой…
— Остановись, я всё исправлю! — я схватил её за здоровую руку, которой она держалась за раму. Девушка дёрнулась и соскользнула вниз. Я удержал её, повиснув вниз головой и цепляясь ногами за батарею под окном.
— Жанна, дай вторую руку! — крикнул я. Она не могла проронить ни слова — наверное, шок от боли перерос в оцепенение. — Дай мне руку!!
Жанна медленно протянула мне обожженную ладонь. Я крепко схватил её, и тут она закричала от боли, вырывая кисть.
— Не бойся, я всё исправлю, — словно в трансе пробормотал я и закрыл глаза, понимая, что мои ноги скользят по батарее. Через миг я не почувствовал опоры и понял, что падаю вниз.
Время остановилось..
Жанна смотрела на меня, не сводя глаз, будто очарованная. Я видел, как полёт замедлился, как её волосы, в которых свистел ветер высоты, замерли и стали трепетать медленнее, будто погружённые под воду.
Весь мир как будто был под водой. Дома, с горящими в них форточками зажжённых окон, были похожи на огромных скатов, люди в этих окнах превратились в планктон, а мы плыли и плыли дальше, не смотря ни на что, не думая ни о чём и ничего не боясь.
В какой-то миг мои глаза залил свет, и я с удивлением обнаружил, что свет исходит от моих рук, которые всё ещё крепко держали кисти Жанны.
— Я всё исправлю, — тихо произнёс я, посмотрев на свои ладони, под которыми затягивались раны и срасталась кожа. Через несколько мгновений на руке девушки не осталось и следа произошедшего, а мы всё так же медленно падали вниз.
— Я хочу обратно, — на глазах моей подруги появились слёзы. — Я не хочу умирать!
Я кивнул и вновь закрыл глаза… Падение замедлилось и остановилось. Я взглянул вверх и стал подниматься, будто ступая по лестнице, я шёл всё уверенней и уверенней, на губах у меня появилась эйфорическая улыбка человека, который, наконец, понял, что такое безмятежность…
Когда я коснулся подоконника, в глазах потемнело и я потерял сознание…

— В пятой! — кричала в трубку телефона молодая девушка в белом халате. — Да, минут двадцать назад… Не знаю я, что случилось! У него припадок! Ребята. Давайте быстрее, а то он себя покалечит, да и нас, если мы к нему войдём!
После этих слов она повесила трубку и обратилась к подруге:
— Набирай в шприц дропередол и идём к нему. Чёрт! Вот ублюдок! Я из-за него на автобус опоздаю…

Когда я открыл глаза, рядом со мной сидела Жанна. Её глаза были пустыми и холодными. За окном светило яркое солнце, голова не болела, но в глазах, почему-то, слегка двоилось. Я посмотрел на её руки. Они были чистыми, без шрамов и волдырей.
— Жанна, что произошло? — слабым голосом спросил я.
— Ничего не произошло, — наигранно приветливым тоном отозвалась она и нервно улыбнулась. — Послушай, Витя, сейчас приедут мои друзья..
В дверь позвонили, и она бегом бросилась открывать.
— Какие ещё друзья? — не понял я. Ответом мне были приглушённые голоса в прихожей, и через несколько минут в комнату вошли санитары в белых халатах. Следом за ними появился щуплый усатый старичок, который посмотрел на меня и спросил у Жанны:
— Пил, говорите, накануне? И часто он пьёт?
— Нет.. Не знаю! — она нервно сложила руки на груди. — Наверное, не очень часто…
— А вы ему кто? Жена?
— Нет, я подруга.
— Не дай Бог таких друзей! — донеслась до меня тихая реплика одного из санитаров, который стоял ближе всех ко мне.
— Пойдёмте, поговорим, — позвал доктор Жанну и они пошли на кухню. — Займитесь им, — обернувшись, сказал он своим спутникам, которые тут же протянули ко мне руки. Сопротивляться у меня сил не было — это я понял, когда один из крепких ребят рывком поднял меня с постели. Слабость была такая, будто я вчера вагоны разгружал.
— …так, говорите, на подоконнике танцевал, — слышал я голос врача из кухни. — Кричал, что может ходить по облакам, что может лечить наложением рук…
Слов Жанны я не слышал, она говорила очень тихо. Боялась, что ли, что я её услышу? Так мне и так понятно, кто всё это устроил…
— …Так, значит, хотел вас изувечить? Пытался выбросить в окно? Даже так… Обжёг на плите? А шрамы где? Ах, только пытался… Ну-ну…говорите, последнее время изменился сильно? Начал пить? Угу… Стал носить плащ с капюшоном, одеваться во всё чёрное, стал замкнут… Что ещё?
Большего я не услышал — меня вывели в смирительной рубашке и посадили в «скорую». Через несколько минут спустились Жанна и доктор. Моя подружка поставила у моих ног спортивную сумку и, не понимая на меня глаз, сказала:
— Тут необходимые вещи… Бельё, бритва…
— А правда там есть? — спросил я, пристально глядя на Жанну. — Правда — это ведь очень необходимая вещь…
Девушка испуганно взглянула на меня и быстро убежала обратно.
Двери машины захлопнулись и мы отправились в долгий путь…

Бригада санитаров — крепких молодых людей в помятых халатах, с небритыми лицами и заспанными глазами — подбежала к последней палате в конце коридора, у которой стояли две сестры, молча глядя на то, что происходит внутри помещения.
— Что случилось? — спросил первый мужчина, подойдя к сотрудницам лечебницы.
— Опять буянит, — ответила старшая.
— Так сделайте ему укол! — раздражённо ответил санитар. — Зачем было нас вызывать, наше дежурство кончилось!
Из палаты доносились звуки громкого голоса запертого в ней человека:
— Я не такой! Я не такой, как все! Моё имя Ека, я целитель, я умею ходить по облакам!!
В какую-то минуту он успокоился и устало опустился на кровать и, обхватив голову руками, стал раскачиваться из стороны в сторону.
— А вдруг они правы? — спокойно стал говорить он сам себе. — Что, если все вокруг правы, а я — всего лишь шизофреник, которому действительно нужна помощь? Боже! Дай мне ответ! Было или не было всё то, во что я верю? Ответь мне, хоть один раз, хоть слово, скажи мне, как быть дальше? Признать свою неправоту и подчиниться людям, принять внутри себя их мнение о себе? Или бросить всё к черту и забыть? Забыть о том, кто я и кто они, пусть больше ничто не волнует меня… Стоит ли бороться за самого себя? Такая ответственность на тебе, Ека, — сказал он себе вымученным тоном, — ведь сколько людей лягут тебе на плечи, если ты сможешь доказать им свою правду. Столько людей после этого будут надеяться на тебя, пытаться узнать, что и как, приму ли я это…

Антон сходил на кухню и налил себе холодного чая, позабыв о том, что не вскипятил прежде чайник. Но этот факт ничуть не смутил его, он даже не заметил, что напиток холодный. Затем молодой человек снова засел за книгу, начав перелистывать потёртые страницы в поисках того, момента, где главный герой узнал о том, кто он есть. Время близилось к семи утра, но солнце должно было встать е раньше половины девятого: на дворе стоял самый разгар зимы.
Снег неистово бился в окна, будто хотел о чём-то сказать сидящему в закрытом помещении человеку.
Антон на минуту отвлёкся от поисков и прислушался ко вьюге. В неуловимый момент он почувствовал себя героем книги, который тоже был заперт в своей палате, не имея шанса на свободу.
— Мы все психи, если сковали себя добровольно, если сидим по домам, боясь высунуть нос на улицу, — сказал Антон, с ненавистью взглянув вокруг себя. — Знающий о том, кто он есть, не боится смерти, потому что прожил свою жизнь достойно. Если ты вор, ты живёшь по воровским законам и никогда не станешь стыдиться своего ремесла, если ты человек, ты живёшь как человек, и не боишься увидеть то, во что верит твоя душа, а если ты — необычный человек, ты не имеешь права ни на страх, ни на стыд…
После этих слов Антон вновь занялся поисками нужной информации. Он хотел перечитать те моменты, ради которых, как он думал, и писалась книга…

Try to touch me, maybe I`ll be able to wake up.
Try to feel me, maybe it’s not my time.
Try to love or kill me,
Maybe it will change anything.
Передо мной раскинулось поле. Огромное, цветущее, оно, словно море, колыхалось волнами ароматных трав. С неба светило яркое солнце, стоящее прямо над моей головой. Я стоял и смотрел, как ветер трепал верхушки вековых сосен, которые виднелись на горизонте.
Осмотрев себя, я увидел, что одет в просторную тунику, подпоясанную простой верёвкой, мои ноги были босы, а через плечо у меня висела старая, потрепанная дорожная сумка. Моя одежда не показалась мне странной, как не показалось странным место пребывания и состояние внутреннего знания. Я знал, кто я такой, знал, зачем пришёл сюда и что мне нужно делать.
Моё имя Ека. Я целитель. Я лечу наложением рук, варю снадобья из трав, за которыми и пришёл сюда, я умею летать и ходить по облакам, я не такой, как сотни других людей.
Я призван исполнять трудную задачу: лечить не только тело, но и души. Ко мне приходят за помощью, а я стараюсь им помочь. Мне ничего не нужно от людей, кроме знания. За своё ремесло я прошу ответить мне на вопросы. Я спрашиваю то, что мне интересно, то, на что я уже слышал многие ответы. Я делаю это не для того, чтобы убедить человека в своей правоте, а для того, чтобы научиться. Ведь, если моя точка зрения не верна, то я пробую её изменить с помощью тех, кто думает иначе.
Я стоял и думал обо всём этом. Вдыхал знойный летний воздух поля, смешанных с тысячами запахов трав и цветов, слушая стрекотание кузнечиков в траве и пение птиц, которое доносилось из леса. Ветер сменился, и вот я уже чувствую пряный аромат хвои и грибов.
Открыв глаза, я взглянул на голубое небо, улыбнулся ему и пошёл собирать травы. Мимолётом пожалев, что нет ни одного облачка, чтобы я мог пробежаться по нему….

— Виктор, вы меня слышите? Виктор! — голос врача был слегка обеспокоенным. Но всё же не нервным. — Виктор. Откройте глаза!
— Бесполезно, доктор, — обратилась к нему женщина с крашеными темными волосами. — Он не реагирует ни на что. Мы пытались его привести в сознание, сразу же, как только услышали, что у него припадок. Вот, и ребята-санитары нам помогали…. Мы прямо тут же двери открыли, укол ему сделали, но…
— Сколько продолжаются реанимационные мероприятия? — сухо осведомился доктор.
— Около двадцати минут, — сдавлено произнесла молодая сестра.
— Закончить реанимацию, — приказал он, — время смерти: 22:13.
Доктор вместе с санитарами быстро вышел из пятой палаты. Он был чем-то сильно расстроен. Может, смертью пациента, может, тем же. Чем и бригада молодых людей в белых халатах, а может, из-за того, что он обещал сегодня жене быть дома пораньше…
Сёстры переглянулись и одновременно посмотрели на лежащего на кровати мужчину. Молодая девушка в коротком халате растеряно посмотрела по сторонам — приближалась ночь, её дежурство кончилось полчаса назад.
Старшая решительно шагнула к ней и сказала:
— Пойдём домой. Алёна сама разберётся.
Две сестры вышли из палаты.
— Эх. Виктор, — вздохнула брюнетка, сжимая в кармане шприц с дропередолом, которому так и не нашлось применения.
— моё имя Ека. — сказал мужчина, стоя у некогда своей кровати. — Я не такой, как все.
Бывший заключенный палаты номер пять психиатрического отделения Государственной Лечебницы с номером 17 сложил на груди руки, повернулся и пошёл прочь. От его рук исходило невообразимое сияние, шаги были медленными, потому что полы длинной туники сковывали движения босых ног.
Он не обернулся на своё тело. Не вспомнил растерянности сестёр, которая привела к его гибели, не позволил себе задержаться ни на миг, даже для того, чтобы посмотреть на Жанну — девушку, которая то ли предала его, то ли помогла найти своё место.


Антон отложил книгу.
Надо же! Он закончил её читать ещё вчера, но так и не понял ни слова. Молодой человек видел буквы, складывал их в слова, но смысл написанного всё же ускользнул от него. Только сейчас, когда за окнами было уже почти совсем светло, он сидел за столом, смотрел в одну точку и всё ещё слышал слова, видел сюжеты и никак не мог избавиться от навязчивого чувства того, что это — ещё не конец истории.
Перед глазами Антона мелькали образы Жанны, сестёр, врача, Ека, санитаров… В голове кружились яркие мысли главного героя, когда тот стоял посреди большого поля, вдыхая запахи жизни.
Снег за окнами прекратился с полчаса назад, уступив место солнцу. Прохожие торопливо шагали по своим ранним делам, и под их ногами скрипел наметенный за ночь снег, а Антон всё сидел и сидел. Он будто оказался посреди рыночной площади — слепой, немой и покалеченный, а вокруг него были люди, сотни людей. Каждый, проходя мимо него, старался ткнуть, плюнуть или обозвать Антона, словно человечество устроило конкурс на право лучшей шутки над тем, кто отличался от них.
— Думаешь, ты тут центр земли?! — слышались ему голоса.
— Я тоже считал, будто моё дело — правое, когда был молодым!
— Максималист!
— Лгун!
— Псих!
— Да, что ты можешь знать, сопляк?!
Это были голоса всех, кого он когда-либо встречал. Антон представал в их глазах, в глазах всего окружающего мира, как инверсия. Он говорит о белом, а все слышат, что о чёрном. Он пытается разобраться, зачем делать что-то, что заведомо приводит в тупик, а ему говорят, будто все живут и ни о чём не спрашивают. Враги — это друзья, друзья — это враги…
А где правда? Правда, которая так важна? Может, стоит поискать её во лжи…
Антон встал, подошёл к окну, постоял так недолго, глядя в пол, а затем, резко подняв глаза и взглянув сквозь стёкла исподлобья, сказал:
— Я не такой. Я знаю, что было дальше, а вы никогда не узнаете. Потому что для вас смерть — это конец, но для меня она стала началом. Я больше не боюсь быть собой, я проживу свой срок достойно себя самого и никто, никто и никогда не сможет отнять у меня то, что есть: знания.

Эмина.
19.06.05.
В тексте использованы слова групп Пикник (альбом Королевство кривых, трек «Из коры себе подругу выстругал…») и Anatomy Of Spirit (Ten sound of me, «Visioner»).

@музыка: anathomy of spirit

@настроение: безразличное.

@темы: Творчество. Рассказы.

---

Звезда.

Странное у меня отношение к данному рассказу. Я хотела, чтобы он получился похожим на свет звезды - внешне холодным, а внутренее неистовым, пламенным. Кто-то, да и не один человек осудит меня за то, что в данной вещи присутствует никак не объяснимая и не мотивированная жестокость, а я всего лишь хотела описать работу людей, которые никогда не спрашивали, что и зачем. они привыкли жить по законам древней истории, они помнили прошлое и шли в настоящем к будущему, готовые каждый миг расстаться навсегда и с тем, и с другим.
Что касается истории написания, не знаю, почему я описывала именно такие детали и привычки героев, просто мне виделось это именно так. Автор не является поклонником красного чая, не умеет переводить клинопись и не есть тушенку :-)))
Но, тем не мение, все вышло так, как вышло.
И я понятия не имею, что стало с героями дальше. Ну, или почти не имею (загадочно улыбаясь, прячусь в тень).
p.s. А вообще, я думаю, что это - рассказ о дружбе, которая стоит тайных знаний веков. Да, и я ничего не нала о понятии "Книга Пути", описанном у других авторов, когда это писала. Я думала, что это мой вымысел, честно.

Звезда
Не придуман еще мой мир,
Оттого голова легка,
Нет звезды еще в небе,
Нет закона пока.
Пикник «Говорит и показывает»
ПРОЛОГ.
Я редко смотрю на небо. Оно слишком большое, слишком величественное, чтобы видеть его кусочками, которые способен запечатлеть человеческий глаз. Поэтому я нечасто поднимаю к небу глаза... А если такое и случается, то время вокруг меня останавливается, замирает и застывает. Я больше не вижу окружающего меня мира, я не ощущаю течения времени, я сливаюсь с облаками и слышу голос звезд.
Я не знаю, с чем можно сравнить это чувство, чувство неба.
Ты везде и нигде одновременно, ты сливаешься с облаками и поднимаешься выше, к самым звездам, ты чувствуешь, как по щекам начинают бежать соленые капли слез... Нет, это не слезы, это — дождь, или снег, растаявший на теплой коже, или что-то иное, неподвластное разуму человека.
Это тяжело и легко, это чувство времени и пространства, это сила и слабость, это вера и неверие, это любовь и ненависть, преклонение перед величественным и прекрасным, это постоянство и движение, это все и ничего... Это — небо и звезды.
Звезды могут быть разными. Синие, желтые, красные, фиолетовые и невидимые. Не каждый человек видит их такими: некоторые люди живут в полной уверенности, что звезды — белые, мерцающие ночью светлячки небес, но некоторые, поднимая голову, все же замечают спектр цвета газовых облаков.
Почему звезды расположенье на том или ином месте, почему они складываются в созвездия, что двигало ими, когда они появлялись на небе и останавливались в определенном месте? Люди читают по ним свою судьбу, стараются разгадать их тайны, ищут помощи в свете мерцающих точек.
Я не ищу. Я знаю — то, что мы видим, те кусочки, охватываемые человеческим взглядом — частицы одной Вселенной. А сколько их, этих вселенных? Сколько созвездий, под которыми мы рождены? Я знаю: не одно и не два созвездия определяют судьбу человека. Здесь ты можешь быть человеком одной цепи звезд, а на другом конце Вселенной у тебя иное созвездие, зажженное в час твоего рождения, и мы никогда не найдем своих звезд, не узнаем своих судеб, не предскажем своей смерти и жизни, потому что никто не знает, под какой звездой он родился.
Но мне приятно думать, что пока где-то далеко горит моя звезда, я буду жить. Что влечет за собой смерть? Кто умирает первым, человек или его звезда? Потухло где-то далеко маленькое газовое облачко нежно голубого цвета, и хранимый им человек упал на дороге, приняв свою смерть. Или нет? Или это человек, начинающий странствие души, тушит своим уходом свою звезду, и на небе исчезает ее свет?
Кто мы, под какими звездами какого неба рождены?
Я редко смотрю на небо... Оно слишком большое, чтобы видеть его кусками, разделять взглядом участки, на которые приятно смотреть, а остальным давать лишь обещание когда-нибудь все же кинуть взгляд и на них. Небо, облака на нем и звезды, которые много выше всех и ниже некоторых. Большое, бескрайнее, синее или темно-фиолетовое, грозовое небо. Белые или тяжелые серо-черные облака, нависшие над тобой, давящие тебе на плечи...
Очень трудно бывает понять для самого себя, что ты все еще на земле, когда перед тобой клубы замков из облаков, а сам ты стоишь посреди бескрайнего поля ромашек и васильков, которые, словно сговорившись, выросли под таким же бело-голубым небом. И хочется оттолкнуться от земли, зажмуриться, рассмеяться облакам и, расставив руки, унестись прочь, к далекие и невиданным доселе звездам.
И в этот миг небо так близко, что, несомненно, его можно коснуться рукой...
Но какого из? Того, что над тобой, на твоих плечах, или того, в котором стоишь, приминая ногами хрупкие облачка бело-голубого цвета?
И где же, где же твоя звезда, под которой ты рожден? Надо найти ее, чтобы случайно не раздавить ногами или не уронить неуклюжим касанием рук...
О, Великое Небо! По скольким же звездам прошел я! Кто-то однажды пройдет и по моей, случайно или специально растоптав ее в луже...

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Старая книга.
...Нам опять идти след в след,
Через десять тысяч лет,
Снова Книгу Времен листать,
Ничто невозможно понять...
Пикник «Через 10000 лет»
В комнате было душно, накурено и темновато. Лишь монитор компьютера разбавлял общий мрак, подсвечивая лицо сидящего рядом человека. За его спиной колыхались легкие прозрачные занавески на распахнутых настежь окнах, что, впрочем, никак не мешало духоте слоями лежать в комнате. Перед сидящим стояла кружка с холодным чаем каркадэ и пепельница со множеством окурков в ней; сбоку, теряясь в сумерках помещения, стоял чайник с этим самым чаем, из которого работающий регулярно пополнял кружку ароматным напитком рубинового цвета.
На мониторе высвечивались странные символы, циклически сменяя друг друга, словно древний алфавит. Они то и дело сопоставлялись с рукописными строчками книги, расположенной в противоположном от окна с буквами углу, которая была словно скопирована на монитор, страница за страницей, буква за букой... Листы желтоватого цвета древнего фолианта переворачивались, едва только перевод последнего был окончен, переходя на новую строчку.
Когда прописная буква книги и печатная древнего алфавита совпадали, они накладывались друг на друга и мигали красным, ожидая команды «Да» или «Нет», появляющиеся в окне «Запомнить и перенести на чистый лист?».
Человек, сидящий за столом, был одет в старую, вытянувшуюся в плечах футболку и свободно сидящие джинсах, на ногах у него были мягкие тапочки. Он был коротко стрижен и смотрел на монитор сквозь стильные очки в квадратной оправе, придающие ему сходство с ученым или даже профессором. Иногда он доливал себе в кружку чая, делал глоток и вновь смотрел на свою работу.
— Должно же это когда-нибудь кончиться, Уоррен? — спрашивал время от времени он сам себя. — Когда-то же перевод этого фолианта будет окончен? Так почему это не может произойти при тебе? Тогда мы, наконец-то, узнаем, как жить, почему есть смерть, и начинается жизнь... Люди узнают все тайны и смогут выйти на свет, а не блуждать в темноте, как слепые щенки, натыкаясь носом друг на друга...
За окнами, вдалеке горели огни большого города. Много машин, много людей, много технологий... Слишком много всего этого было за большими высокими окнами, на которых висели легкие шторы, что танцевали от летнего ветерка.
— Чертова книга! Я не отступлю просто так, я не столь прост, как и ты...
За спиной Уоррена что-то тихо стукнуло, и послышался голос:
— Как успехи, переводчик? — голос был глухим, низким.
— Приветствую, Лукас, — не оборачиваясь поздоровался сидящий. — Все так же предпочитаешь ходить через окно? У меня, между прочим, есть дверь, — укоризненно сказал он.
— Первый этаж, побойся звезд! — возмутился гость, проходя в комнату и сбрасывая мокрую от пота рубашку. — Я просто шел мимо, дай, думаю, зайду, может, чего интересного узнаю.
— Да нечего пока тут узнавать... Блин, Лукас! Сколько поколений мы уже не можем перевести эту книгу, неужели ты думаешь, что на нас с тобой все закончится? — Уоррен обернулся к гостю,развернувшись в офисном кресле , на котором сидел. — Наши предки пробовали подогнать ее под сотни языков, и все шло хорошо, пока не наступала очередь последней страницы... Там неизбежно получалась ерунда.
— А нельзя начать сразу с последней страницы и не мучить весь том? — Лукас подошел к столу и сделал несколько глотков чая из кружки Уоррена.
— Нельзя, я уже тебе объяснял. Там неотрывный текст и, чтобы уловить смысл, надо начинать сначала... Ладно, оставим, расскажи лучше, как провел вечер?
— Да никак, — пожал плечами Лукас. — Встретил несколько монахов, переодетых в «человеческую» одежду, которые, словно сговорившись, пытались найти себе развлечения на ночь, да новых фанатиков-послушников... Беда в последние годы с этими официальными религиями. Загнали однажды наши прадеды всю нечисть в изолированные места, обозвали их монастырями, а теперь эта гадина свои лапы по стольким мирам протянула, что вообще хана... Они, гады, все по-тихому делают, вроде бы как и не к чему придраться, а на самом деле...
Друзья помолчали, по очереди сделали несколько глотков чая из одной кружки и оба закурили.
— Истина — в свете звезд, брат, и не нам с тобой судить тех, кто однажды поступил так, — сказал. Уоррен.
— Все мы звезды, брат, — в тон ему ответил Лукас. — В далекие времена, когда и писалась Книга Пути, их было мало, и потому решение сделать их закрытыми кастами являлось правильным... наверное... А сейчас все их Единые Боги, Пророки и прочее приобрели всемирную популярность. Редко встретишь человека без того или иного символа «веры» на шее. И все кричат, что спасение только в истиной вере и покаянии в грехах своих...
— Пустое все это, — отрешенно произнес Уоррен, не известно, что имея в виду: мировые религии или слова друга. — Иди лучше поешь, там на кухне еще что-то осталось, а потом ложись спать. Я еще немного посижу и тоже свалюсь, — усмехнулся хозяин дома.
Лукас молча встал и пошел в кухню, но на пороге комнаты он все же обернулся и не удержался от вопроса:
— Какой язык ты сейчас используешь?
— Клинопись предков, — сухо отозвался Уоррен и отвернулся к монитору. — Хотя с виду и не скажешь, что это она. Умели же в прошлом даже закорючки делать симпатичными...
...На кухне Лукас включил свет, поставил на плиту старый железный чайник и устало опустился на табурет, обхватив голову руками. В ушах у него еще стоял крик молоденькой девчонки, в отчаянии пытавшейся уйти от его удара... Лукас тряхнул головой и воспоминания на время исчезли, уступив место реальности. Он опустил в свою кружку пакетик зеленого чая, заварил его кипятком ,и достал из холодильника остатки ужина друга в виде рисовой каши с тушенкой, поставил еду на огонь и предоставил ей возможность разогреваться.
Они с Уорреном и впрямь были похожи, хотя и не являлись родственниками: рослые, загорелые, коротко стриженные, с темными волосами и черными, как ночное небо глазами. Последняя особенность являлась отличительной чертой всего их Ордена, Ордена Хранителей Звезд. В старину говорили, что если ты — истинный брат Ордена, то в твоих глазах можно увидеть блеск звезды, под которой ты родился, но только сам человек знает, что это за звезда и куда она ведет.
У таких, как они не бывает семей, не бывает жен и постоянных подруг. Строго говоря и друзей-то быть не должно — слишком часто гибли братья Ордена, чтобы можно было привязываться к ним по-настоящему. Но людям свойственно ошибаться, а они не были ни кем иным, кроме людей.
Издавна Орден Хранителей Звезд владел Книгой Пути, в которой, по легенде, находился ключ ко всеобщему миру и согласию. Переведя ее на доступный язык, можно было узнать, как навсегда обезопасить обычных людей от гипноза и влияния сект, что гнались за численностью своих воинов, из которых пили души, силы и жизнь. Можно было узнать, что же надо сделать, чтобы больше не приходилось каждый вечер выходить на пустые улица ночных городов и искать тех религиозных последователей, которые слишком глупы, чтобы прятать свое желание за маской веры, свою похоть — за ликом целомудрия, а свои амбиции — за желанием принести благо.
Можно было узнать многое, можно было узнать все, но... Древняя книга словно хранила свои тайны за печатями, наложенными рукой человека.
Лукас думал об этом почти каждый день. Ему осточертело бессилие, он больше не мог выносить криков тех, над кем заносил свой нож — красивый отголосок прошлого в виде тонкого серебристого лезвия, на котором черным орнаментом были выгравированы слова клятвы Ордена, и простой рукояти, обмотанной для удобства тонкой-тонкой кожей. И их глаза... О эти глаза! Безумные, жалостливо-ненавидящие его до мозга костей, подернутые дымкой внушения, безвольные ко сему, кроме своего нового учителя и наставника в лице очередного «помазанника божьего». Как же он был бы рад никогда не видеть их глаз и не слышать их предсмертного дыхания...
— Хватит, пора заканчивать этот день, — сказал Лукас сам себе, выключив газ под сковородой и поставив ее на стол. — До тех пор, пока горит моя звезда я клянусь приносить в мир ее свет, а если суждено мне будет погаснуть вместе с ней, то не пожалею я о деяниях своих, но если был неправ я, то покаюсь перед небом...
Лукас сам не заметил, как произнес наизусть слова клятвы, прежде чем поесть...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Новые люди.
...Люди ночами делают новых людей...
Сплин «Новые люди»
На город опускалась ночь. Люди в транспорте становились немного подвыпившими, усталыми и помятыми. Где-то далеко, в невидимом отсюда месте вагоны метро везли народ с работы и на работу, где-то дальше самолеты плыли в фиолетовом небе, убаюкивая внутри себя людей в мягких креслах, а в неизвестном далёке бороздили темную гладь морей тяжелые железные пароходы с тем же самым грузом.
Новые времена, требующие перемен...
Новые люди, приносящие эти самые перемены...
Лукас стоял у открытого окна на пустой темной кухне. Уоррен дано спал. За стеклами начинала показываться узенькая полоска рассвета, приносящая не солнце, а предрассветные сумерки, когда становятся видны очертания окружающего, но все еще пребывает в стертых, неверных тонах.
Он так и не смог уснуть нормально. Снились люди, их глаза, крики, просьбы, надежды... Завтра, а точнее, уже сегодня ночью Уоррен закончит перевод и выяснит, подошел ли его новый метод для расшифровки. Никто из них, как, впрочем, и из всех братьев не надеялся на успех. Эта работа была скорее чем-то вроде должности, занимая которую, тебе полагалось сидеть и расшифровывать старую книгу, заведомо осознавая свое поражение. Но некоторые люди верили, что именно они смогут принести луч света в великую тайну.
Уоррен не относился ни к первым, ни ко вторым. Он просто хотел попробовать все, честно выполняя свою работу. А Лукас просто надеялся на него, надеялся как на друга, как на брата, как на самого себя...
— Лукас, — позвал его появившийся в проеме кухонной двери Уоррен. Его друг обернулся на зов и слегка смутился, словно тот застал его за воровством. Затем Лукас опустился на табурет и закурил. Уоррен присел рядом и тоже достал сигарету.
— Ты чего вскочил в такую рань? — тоном старшего брата свросил Лукас.
— А ты почему не спишь, рассвет уже? — парировал собеседник. — Что с тобой случилось, Лукас? — Уоррен посмотрел на друга, словно стараясь отыскать ответ в его глазах.
— Ты знаешь, — со вздохом ответил тот, — бывает так иногда, что ни сон не идет, ни водка в горло не лезет. Закрываешь глаза и видишь людей, которые кричат тебе: «Убийца! Скотина! Мразь!» Я понимаю, не многие разделили бы наше с тобой отношение ко всему происходящему, даже узнай они, что твориться под их носом на самом деле, но почему-то возникает чувство незаслуженной обиды... Хочется вот так вот отбросить нож, сорвать с шеи Звезду, — при этих словах Лукас крепко сжал висящий на груди амулет в виде маленькой пятиконечной звездочки из серебристого металла, — и, уткнувшись в свои руки, опустив голову, заплакать... По-детски так, со всхлипами, не глядя на то, кто ты — мужчина, защитник... Не смотря на дурацкий постулат о том, что сильный пол не сентиментален... Не смотря ни на что...
— Лукас... — Уоррен положил ему руку на плечо.
— Не надо, Уорр, — усмехнулся тот. — Все в порядке. Я просто хотел сказать это кому-то... Новые времена, новые люди, — взгляд Лукаса затуманился. — А помнишь, как все было раньше? Давно-давно, когда из стали ковали мечи, когда в ходу было золото, а не эта туалетно-принтерная бумага? Сколько тогда было надежд, сколько рвения в глазах каждого из наших братьев, какие мы тогда были молодые, глупые... Надеялись на что-то, мечтали...
А потом убивали своих же сыновей и жен, когда и их касалась большая черная паутина «единых богов», когда они, нацепив на себя символы своей новой религии, с безумными глазами кричали нам, чтобы мы опомнились... И мы, пряча от них глаза, понимая, что не уберегли самого дорогого, возносили их к звездам, гасили их свет...
Сейчас уже не так, сейчас нам не позволят иметь семей те, кто когда-то терял их, как и мы с тобой...
Уоррен, а ты помнишь, какой тогда был дождь? Живой, свежий, прибивающий к земле всю грязь, унося ее с собой. И никто не боялся его, никто не прятался под зонты и не спешил в дом, все знали: дождь — это жизнь...
— Помню, друг, помню, — он встал и повернулся к окну. — Звезды гаснут... Скоро ни одной не останется... Пришел новый день, пришел новый свет... А ты помнишь, как мы впервые давали клятву? С каким выражением лица стояли на одном колене перед нашим наставником, присягая на верность не ему, а делу, возложенному на нас? До тех пор, пока горит моя звезда, я клянусь приносить в мир ее свет, а если суждено мне будет погаснуть вместе с ней, то не пожалею я о деяниях своих...
— ...но если был неправ я, то покаюсь перед небом, — закончил за него Лукас. — Да хранят тебя звезды, и не погаснет свет твоей звезды вовеки, брат! — он встал и положил ладонь на плечо друга. — Я ухожу к звездам этой ночью, я чувствую это.
— Мне осталось несколько страниц перевода книги... Жаль, брат, мне очень жаль, что ты этого не увидишь...
— Увижу, Уорр... Сверху все видно...

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. Середина пути
Немного огня — середина пути,
Немного огня тебя может спасти
В блеске обмана.
Пикник «Немного огня»
Лукас вышел из дома, когда солнце уже клонилось к закату. Спать он так и не лег, с Уорреном они больше не разговаривали ни о чем более или менее стоящем, кроме отдельных фраз, куда Лукас отправится, чем займется в это время его друг, и сколько осталось до конца перевода.
Людей на улицах было много. Следующий день должен был быть выходным, и все старались успеть насладиться свободным вечером, чтобы отоспаться следующим утром. Погода была теплой, хоть и не солнечной. Воздух словно остановился и лежал слоями, мешая дышать. Кажется, собиралась нешуточная гроза. Ветра почти не было, а на небе уже начинали собираться сизые облака.
Лукас бесцельно слонялся по улицам, изредка заходя в маленькие кафе, чтобы поесть. Ничего особенного он не встречал: никто не бросался ему в глаза, никто из остальных работников не звонил, чтобы сообщить о чем-либо... Все шло хорошо. Слишком хорошо, чтобы поверить в это. Под конец дня, когда некоторые станции метро уже были закрыты на вход, он спустился в переход, чтобы дойти до остановки троллейбуса и поехать домой... Благо этот маршрут ходил немногим дольше остальных, иначе бы Лукасу грозили несколько остановок пешего хода, что было не столь уж и приятно при учете того, что он еще не спал толком.
В переходе у стен сидело и лежало несколько пьяных, распространяющих в окружающую среду весьма характерное амбре перегара и мочи. Он пошел дальше, не замечая их, ступая по заплеванному полу среди разбросанных всюду окурков и пустых бутылок...
Налетевший ветер — предвестник скорой бури, что должна была вот-вот разыграться на улице, поднял вверх брошенный кем-то пакет. Тот пролетел некоторое расстоянии и упал слева от идущего Лукаса. Он остановился и резко оглянулся. Ветер обдал его со спины холодной свежестью... На лестнице, по которой он спустился несколько минут назад, теперь шла странная пара: молодая девушка в короткой юбке, высоких сапогах на шпильках и яркой майке и довольно пожилой человек в летнем плаще. Короткие волосы мужчины были слегка подернуты сединой, он бережно придерживал свою спутницу за талию и что-то быстро и тихо говорил ей. В какой-то момент он полез в карман и, достав из него несколько листочков, протянул их девушке. Та, словно находясь под гипнозом, взяла бумажки и со счастливой улыбкой подняла на своего кавалера полные преданности глаза.
— ...истинно говорю тебе, нет Бога кроме меня, — процитировал мужчина строчку из священного писания, обращаясь к спутнице. До Лукаса долетел только этот обрывок фразы, но и его хватило, чтобы он понял, в чем дело.
— Ты не имеешь права на это. — сказал Лукас, оказавшись за спинами пары. — Это запрещено — заставлять людей обращаться в свою религию. Оставь девушку в покое и идем со мной. Твою судьбу решу не я.
— Разве я заставлял тебя что-либо делать? — обратился мужчина к своей спутнице. Та отрицательно покачала головой.
— Вот видишь, Хранитель. Я ее не неволил, она сама пошла со мной, чтобы узнать силу истинного Бога и очистить свою душу перед его ликом, — мужчина ухмыльнулся в лицо Лукасу.
— Ты цитировал ей писание о своем боге, тем самых подавляя ее волю.
В тот же момент у него зазвонил телефон. Лукас быстро поднял трубку, все еще преграждая дорогу паре.
— Я слушаю, — сказал он, свободной рукой ища во внутреннем кармане нож.
— Убей его во имя Бога! — крикнул незнакомец девушке, бросившись бежать.
— Лукас! — в тот же момент раздался в трубке голос Уоррена. — Я понял, последние строки. Они...
— Не время, Уорр! У меня здесь...
— Ты умрешь во имя Бога. — со стеклянными глазами произнесла девушка, сняв сапоги и целясь острыми шпильками в глаза Хранителю.
— Пока горит моя звезда... — Лукас выхватил узкий клинок, отводя одну руку с телефоном в сторону, а второй замахиваясь на девушку. Та вскрикнула и попыталась нанести первый удар, но только сильно обрезалась об острое лезвие с гравировкой и отскочила в сторону, выронив один сапог. Она несколько секунд медлила, а затем бросилась бежать к дверям метро. Лукас бросился следом, не обратив внимания, что так и не выключил сотовый, из которого слабо доносился голос Уоррена, пытавшегося ему что-то сказать.
Он настиг ее в тот момент, когда юная жертва опытного охотника за душами, поработившего ее разум, неистово билась о закрытые стекла входа в «подземку». Она обернулась — босая, с растрепавшимися светлыми волосами, со смазанной косметикой на почти детском лице — и умоляюще посмотрела на Хранителя.
— Не надо, пожалуйста! — взмолилась она, сползая по дверям с надписью «Вход в метро». — Я хочу жить...
—...я клянусь приносить в мир ее свет, а если суждено мне....
— Лукас, это слова клятвы! — донесся до него голос Уоррена, что слышался не из телефона, а прямо у него за спиной. Лукас обернулся и увидел за собой друга.
— Это клятва, которую мы произносим, она не может переводиться, вот в чем дело!
Его друг дернулся и резко оглянулся на девушку. Та улыбалась, сжимая в руке второй сапог, шпилька которого вошла Лукасу в грудь. По ее руке текла теплая красная кровь. Хранитель, не колеблясь и не ощущая боли, с чувством всадил ей клинок в сердце. Она закричала и упала к его ногам. Этот крик оглушил Хранителя... Он был таким же, как и ночь назад, он повторился, словно преследуя Лукаса, только девушка была другой, только переход был в ином месте...
Уоррен подхватил пошатнувшегося друга, выпустившего из рук оружие, которое со звоном упало на мраморный пол, и опустился с ним на колени.
— ...и если суждено мне будет погаснуть вместе с ней, то я не пожалею...
— Твоей звезде еще не суждено упасть, — тихо сказал Уоррен. — Я перевел Книгу Пути и знаю это.
— ...но если был неправ я, то покаюсь перед небом...
Лукас закрыл глаза, спрятав звезды внутри себя.

ЭПИЛОГ.
День был свеж. По улицам разливался запах цветов и прошедшего дождя. Дождь лил и лил последние две недели, но сегодня прекратился и выглянуло яркое летнее солнце.
— Проснулся, оболтус? — ворчливо поинтересовался Уоррен, едва только его друг открыл глаза. — Ну и спишь же ты!
— Мне положено, я ранен, — слабо отозвался Лукас. — Дождь кончился, — отрешенно произнес он. — А что же ты теперь будешь делать? С Книгой...
— Это решит совет Ордена, — усмехнулся Уоррен. — А мне еще найдется, чем заняться... Знаешь, сколько таких фолиантов в разных библиотеках?
— Но Книга Пути должна была дать ответ... Ты нашел его?
Уоррен наклонился к Лукасу и серьезно сказал:
— Я нашел тебя и успел вытащить с того места, где гасли звезды.... А что до ответа на мирровые проблемы, — продолжил он, отстранившись и улыбаясь, — то я не нашел никаких указаний на этот счет. Хочешь верь, хочешь — нет.
— Мне кажется, что каждый должен прочесть Книгу Пути сам, чтобы узнать то, что ему действительно нужно, — Лукас посмотрел в окно на яркие блики солнечных лучей. — Я так давно не видел дня... Он не столь уж и плох. Я редко смотрю на небо, — заговорил Лукас, глядя на чистое небо, — оно слишком большое, чтобы видеть его кусками, чтобы смотреть на него глазами, видеть его фрагментами… Поэтому я редко поднимаю к небу глаза, а если такое и случается, то время вокруг меня замирает, застывает и я растворяюсь в нем без остатка…
Лукас говорил долго, а Уоррен слушал его. Они оба поняли, что и зачем, как устроена жизнь и куда приводит смерть, для чего и за кем они спешат и почему иногда останавливаются… Но никогда и никому они не расскажут об этом не расскажут, потому что Книга Пути открыта для каждого, но не каждый видит ее. Зато всякий, кто сможет заглянуть в нее, найдет для себя ответ на вопрос, но только на тот, который истинно волнует душу…

Эмина.
01. 05. 05.

@музыка: Пикник "Говорит и Показывает"

@настроение: странное.

@темы: Творчество. Рассказы.

---

Звездопад.

Нас было там двое. Не помню, кто был со мной, знакомый или нет, женщина или мужчина. Помню тольо, что мы приехали в незнакомый район города, который тоже был мне не известен. Здания в том районе стояли достаточно плотно, как-то не рационально, что можно было обойти одно и тут же упереться носом в другое. Перпендикулярно, параллельно, под углом... Они не были высокими, всего несколько этажей, но постойки были широкими, массивными, словно остатки старины, привет из прошлых веков. Однако я не знала века, к которому относились эти дома, мне они казались вообще не знакомыми, словно в них была лишь тень от привычных мне зданий, а город просто напоминал мне какой-то знакомый.
Бывает так, что приедешь в чужой город, ждешь от него чего-то нового, необычного, а потом понимаешь, что все города похожи друг на друга. Но тут было другое. Помню, что я знала о том, что, вроде бы, должна быть незрячей, но потом поняла, что кое-что я все же вижу, если подхожу близко.
На одном здании были нарисованы две стрелки в противоположные стороны. Под одной стояла надпись "Академическая", а под другой "фрунзенская", а может, там было и другое написано. Я показала своему спутнику на стрелки и сказала, что так давно было надо сделать: писать на домах указатели к какому метро можно выйти по этому направлению. Так, мол, удобней и проще. Мой спутник еще не понял, зачем тут эти стрелки и я стала объяснять, что это указания как быстрее добраться до метро в этом направлении, и какое именно метро по этому вектору там расположено.
Мы выбрали Академическую, потому что он него я знала дорогу куда-то, да и было ближе.
Но едва мы вышли из-за поворота дома, на котором были нарисаованы эти стрелки, как я увидела дворик, а в нем несколько людей. Мой спутник или спутница сказал\а мне, что там звездопад, а я все равно его не увижу. Тогда я подняла голову вверх и увидела Млечный Путь. Он был таким широким, так близко над моей головой, что я могла различить миллиарды звезд в нем, светящейся молочной рекой разлившихся надо мной. Он был настолько прекрасен, так завораживал, притягивал меня, что я не стала больше слушать того, с кем была, и пошла к людям во дворике. Там я увидела человека средних лет, который сидел в позе Лотоса и объяснял всем прибывшим, как надо попадать под звездопад. А звезды серебристой рекой падали изогнутым лучом, как радуга, прямо на землю, исчезая в ней, теряясь. Они показались мне серебряными конфети, или новогодним дождем, который обычно вешают на ёлку. Поток был широким, так что в нем мог поместиться человек, раскинувший руки.
Сидящий человек сказал мне, что некоторым удается взлететь в потоке, навстречу ему, вверх, и тогда у него исполняются желания. Мне настолько захотелось полетать среди падающих звезд, что я шагнула в поток. Но человек сказал, что я пришла слишком поздно, что звездопад уже кончается, и поток звезд стал сужаться. Мне стало очень обидно.
Тогда я расправила руки и оттолкнулась от земли. Звездопад вновь увеличился, расширяясь, а я полетела навстречу к падающим звездам. Но они стали больно резать меня своими острыми краями, я стала путаться в них, словно это и впрямь был новогодний дождик, который резал мою кожу на руках, стягивая меня.
Я упала обратно.
Но потом встала и вновь попыталась взлететь. Мне это удалось, но когда я пыталась улететь вверх, что-то держало меня не пуская, зато я смогла зависнуть на определенной высоте, недалеко от земли, но и без права вернуться на ночное небо.
Человек за моей спиной вздохнул, и я проснулась...
Наверное, мне еще не время уходить к звездам? или просто не вемя уходить... Но я помню, как видела тех, кто шагнул в сияющий поток звездопада, раскинул руки и взмыл вверх, исчезая там. У меня так не получилось. На утро опять болела голова, очень хотелось чето-то сладкого. Все, как всегда, в общем-то. Мое утро редко бывает другим, потому редко бывает добрым.
А звездопад... Я раньше и не думала, что он может быть своего рода лестницей вверх, порталом-переносчиком, как радуга. Я не занала, что по нему можно пройти, как по ступеням, перешагнув грань мира.
Он просто прекрасен в своей совершенстве!

@музыка: Катарсис "Звездопад"

@настроение: мечтательное

@темы: Путешествия в поисках знаний. Иные реальности.