Голос в вашей голове.
В продолжение темы о ночных гостях, описанной в "Только одна жизнь", предлагаю вашему вниманию этотрассказ. Он написан в легкой форме, лишен умственной нагрузки и был создан единым порывом о том, что перед Новым Годом творятся чудеса. Как и в любом моем произведении, если можно их таковыми назвать, в этом рассказе присутствует и мой опыт. В детстве я часто болела, потому и взяла за пример именно себя, к тому же, написание прозы и стихов в моем случае началось именно от того, что мне совершенно было нечем заняться в дни жестоких простуд, а частые травмы и вынужденное положение в одной точке пространства помогли лучше изучить тех, кто был рядом. кто-то из них действительно оказался другом...
Рассказ писался для очередного какого-то журнала или конкурса, потому я не стала заморачиваться неизвестными мирами и именами героев, извините - красивые, означающие что-либо имена и поступки тут не присутствуют.
Рассказ адоптирован под данный мир и содержит прозу обычной жизни.
читать дальшеThe Unbeliever
«...Ты был не прав, ты все спалил за час,
И через час большой огонь угас,
Но в этот час стало всем теплей...»
Машина Времени. «Костер»
ПРОЛОГ.
Говорят, в городе темно. Это не так. Здесь не может быть темно, просто никак не может. «ходить по темным улицам, не гулять в темноте, опасаться тех, кто так делает...» Это принятые постулаты, это закон. Но в городе не может быть темно...
Потому, что город покрыт мраком, а значит, в нем не темно. Мрак — это не темнота, мрак нечто иное. Он источается сотнями стен, окон, светящихся окон, светящихся холодным желтым светом окон, за которыми хоронятся тысячи людей, испугавшихся темноты.
Этот искусственный электрический свет, что мешается с такими же лучами фонарей, опускает мрак на весь город, мешая ему окунуться в настоящую темноту. Он источается холодными стенами домов, проникает в сердца и остается в них неверным ощущением страха.
Но мрак — это не просто зло. Он живет в самом далеком и самом сокровенном месте — в душе. Те, кто не хочет видеть правды, опускаются во мрак, а те, кто ищет ответы — ждет темноты, которая принесет им долгожданное облегчение после трудного дня, а у настоящего человека он всегда трудный.
В городе не бывает темно, в нем бывает одиноко и страшно, но темно — нет. Это недоступно городам. С их многочисленным освещением и всевозможными удобствами. Это привилегия загорода, только там бывает настоящая ночь, там живет и истинный страх темноты, а в городах следует бояться людей, а не мрака, ведь только и есть, что прямое продолжение человечества.
В городе всегда душно, даже если он вымрет до последнего живого существа, но в нем никогда не будет той правды, которая есть за его пределами.
Вот так. Это все.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Больной.
Свежий морозный воздух обдал своей прохладой лицо. На улице лежал снег, приближался Новый Год, и люди, занятые подарками к праздникам, сновали туда-сюда, пытаясь избежать предпраздничной суеты. Светило яркое солнце, и бурый наст осадков переливался различными оттенками грязи, по которой носились люди.
За спиной остались высокие железные ворота, чей искусный решетчатый узор успел стать мне почти родным. Из палаты старой больницы, откуда меня только что и «выпустили на свободу» было видно только его, да еще проходящую вдоль забора проезжую часть, по которой сновали машины. Причем, днем и ночью.
Я стоял, наслаждаясь приятным запахом зимы. Для меня сейчас было все равно, что нюхать, лишь бы не вспоминать место, откуда я вышел. Просто стоять у ворот и смотреть на прохожих, так странно и смешно торопящихся успеть все и сразу. На лице как-то сама собой выплыла усмешка.
— Молодой человек, — вырвал меня из задумчивости резкий голос моего лечащего врача. — Вы тут почему стоите, даже куртку не застегнете? Мы вас лечим, лечим...
Очень хотелось сказать: «А все напрасно!», но я смолчал на эту тему.
— Ничего, Николай Николаевич, стою, вот, дышу воздухом, говорят — полезно.
— Это хорошо, что свежим, — согласно кивнул врач, которому на вид можно было дать никак не меньше шестидесяти, о чем свидетельствовали густые, хоть и седые волосы, аккуратно уложенные и подстриженные. — Только курточку-то застегните, а то, неровен час, опять вернетесь в наше заведение, только в отделение пульмонологии... Не советую, батенька, ох, не советую!
— Да, сейчас, — проронил я растеряно, нащупав «молнию» на одежде. Врач ушел прочь, направляясь по своим «неотложным» делам в ближайший магазин за углом. Хотелось сказать многое. Но кричать в спину было глупо и нецелесообразно, а то еще и в психиатрическое заберут.
Вот это да! Неужели он не понимает? Неужели не видит, почему я стою здесь, боясь двинуться с места? Это же воздух! Это — свет! Это — улица; новый или просто хорошо забытый мир, мир свободы... как я устал от тусклого желтого света отделения. От гуляющих вдоль стен больных, при одном только взгляде на которых сразу хотелось повеситься, признав, что неизлечимо болен. Мне претил этот спертый, душный воздух, насквозь прошитый запахами лекарств и смерти, которая днем и ночью стояла у дверей, словно страж, ожидающий только одного — когда человек выглянет на минуточку из своего укрытия, чтобы отсечь неразумную голову.
Неужто он, врач, проживший здесь по меньшей мере несколько десятков лет, не чует простой человеческой необходимости в свежем, пусть и грязном воздухе свободы?
Дайте мне подышать, только подышать и все. Я не прошу ничего большего, не жажду чудес. Не молю об излечении моей болезни, с которой мне пришлось научиться жить, только одно — воздух за пределами этой тюрьмы, за оградой, за стенами....
Конечно, я был не совсем честен, сказав, будто совершенно не выходил наружу все тридцать дней, что провел здесь. Нет, прогулки не возбранялись. Наоборот, только поощрялись, но видеть столь близкий и, в тоже время, недоступный мир, прильнув на несколько минут к забору, за который и выйти-то можно было едва ли не с пропуском от президента, смотреть на спешащих домой людей через железные прутья ворот — это было еще хуже.
Словно ты попросил открыть в палате окно, а тебе отворили дверь , сказав, что окно открыто где-то в конце коридора, а прямой морозный воздух слишком опасен.
Я закрыл глаза и утонул в полутемном, сумеречном холле, по которому ходил столько раз, что мог сделать это с закрытыми глазами. Любая, даже мимолетная темнота неизбежно возвращала меня в воспоминания о больнице.
В детстве, когда медицина в нашей стране еще не стояла даже на том уровне, где находится сейчас, не говоря уже о международном положении, мне часто снились кошмары про врачей. Я просыпался в холодном поту и никак не мог понять, где нахожусь и почему со мной никого нет, если только что я делил скромную комнату на шесть коек с хозяевами этих самых коек.
Все мои сверстники разъезжались по летним и зимним лагерям, а я отправлялся на очередной курс терапии или профилактического обследования. Потом все стали постарше и возник весьма трудный вопрос: женщины. Когда мои друзья, если можно их так назвать, отправлялись на свидания со своими подругами, то я сидел где-нибудь за таким же вот забором и также смотрел на улицу.
Я чувствовал, чувствовал кожей, каждой ее клеточкой, как они обсуждали меня и мою жизнь. «Я же не такая, как этот Больной!» — фыркала в лицо своему молодому человеку очередная его пассия. «Я тебе не Больной...» — рычал в лицо своему сокурснику мой товарищ, намереваясь хорошенько отмутузить обидчика.
Больной... Так меня и звали все, кто помнил со школы... Черт! Как давно это было-то, как давно... принося в учебное заведение очередную справку об отсутствии на занятия, я сжимался в комок, ожидая насущного вопроса, почему меня не было.
Болел я, Мария Ивановна, болел, уважаемый историк Валентин Владимирович, болел, декан Семенов, болел...
Лучше б сдох. А теперь они мне еще говорят, чтобы я куртку застегнул. Идиотизм! Я этого мороза тридцать дней ждал, каждый из которых проходил за два. У меня зачесалась рука и в голове пронеслась брезгливая мысль о том, что я нахожусь в старых штанах и футболке, которые уже можно было сломать о колено, а вокруг меня больничная палата...
Я присел на корточки, зачерпнул рукой снег и протер им лицо. Морок рассеялся и в сознание вновь вернулись звуки улицы.
— Привет, Ярик! — кто-то положил мне на плечо тяжелую ладонь. Я встал с корточек и обернулся. На меня смотрело улыбающееся лицо моего брата Кости, который, наверное, приехал за мной. Не мимо же он, в самом деле, проезжал!
— Привет, Костя, — поздоровался я.
— Выписали наконец-то! — он крепко обнял меня.
— Выписали, — я постарался ответить ему тем же. — А ты тут что делаешь?
— Да за тобой приехал! — все так же весело ответил брат. — Случайно узнал от Лены, что ты «выходишь». Вот, решил подвезти до дома....
Ага, значит, не одному мне это место представлялось настоящими застенками! Это радует. Хоть немного...
— Пойдем, пойдем, — потащил меня Костя в сторону дороги. — Машина ждет, мотор горит! Сейчас приедем, помоешься, а вечером и Ленка прибежит...
Брат неуклонно тащил меня прочь от ворот. Ну, что ж, прощайте, верные друзья прутья, до следующего раза не свидимся. Сколько я смотрел на ваш частый узор, сколько мечтал, что этот раз — последний...
До свидания, решетки на окнах палаты. До следующего раза...
В машине было тепло...
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Шанс.
За окнами давно плыла ночь. Она опустилась на город и укрыла под собой всё и всех. Голова кружилась от выпитого спиртного, а в животе копилось неприятное чувство тошноты, что подкатывала к горлу всякий раз, когда я пытался придать себе иное положение, кроме горизонтального.
Мысли путались, цепляясь друг за друга и споря сами с собой. Нет, все-таки дома хорошо, что и не говори, а особенно, если видишь его не столь уж и часто. Мне такая радость была вдвойне ценна: как ни крути, а частым гостем я здесь не был. От приступа к приступу, а потом опять больничная койка, да седой доктор, который уже даже перестал меня чему-либо учить, решив, что моих знаний о своей болезни вполне хватает и без его нравоучений.
Лена и впрямь зашла вечером... После того, как мы с братом успели отметить мое возвращение, а попросту говоря — напиться.
— Я дошел до того, что начинаю разговаривать сам с собой, — отметив, что последние несколько минут думаю вслух, сказал я сам себе, разглядывая облупившийся потолок. — Лена... Лена... по колено, — мне стало так смешно, что я не смог себя сдержать. — И чего она со мной спит? Красивая баба, все при ней. Свои, неокрашенные светлые волосы, большие голубые глаза, фигура такая, что все мне вслед завистливо смотрят, когда я с ней по улицам хожу. Давно бы уже нашла себе кого получше... калеки-инвалида.
И впрямь, чего ей от меня надо? Я перевернулся на бок, подавляя приступы тошноты и притянув колени к животу. Хотя, сказать по правде, я не был таким уж замученным и хлипким. Долгая жизнь со своими недостатками, которые и видны-то были только по предоставлении справки об их наличии, постоянные издевки в детстве и далее, да еще масса свободного времени в заведениях, подобных тому, откуда я сегодня выписался сделали свое дело.
Когда тебе осточертеет вся твоя жизнь и ты полезешь на стену от скуки, ты начинаешь находить замену тем вещам, в которых тебя ограничила ситуация. Для меня такой заменой стал спортзал и просто подручные средства, вроде перекладины антресолей в собственном коридоре. Конечно, я не атлет, но и не хлюпик какой! Нормально, все нормально...
— Интересно, я себя самого в этой нормальности убедить пытаюсь? Или как?
В какой-то миг я почувствовал, что тошнота подкатила к горлу настолько, что вот-вот вырвется наружу всем моим ужином, съеденным накануне. В несколько прыжков мне удалось добраться до уборной, где меня и стошнило, а потом еще и еще раз. Облокотившись на «белого друга», я сел на пол и засмеялся. Кажется, доктор был прав — перестоял я на морозе, мозги сдвинулись.
— Лена, Лена — по колено! — это вызвало еще один приступ хохота и рвоты. — боже, как хорошо быть дома! — я уткнулся в свои колени и продолжил смеяться. — все, кажется, больше во мне продуктов не осталось. Эй, привет тебе, печень! — погладил я себя по животу. — как ты там, родная? Ничего, подожди. Вот несколько дней погуляю на воле — и опять за решетку...
Выбравшись из уборной, я заглянул в ванну, умылся и сделал несколько жадных глотков сырой воды. Как прекрасно! Как все хорошо...
В голову неожиданно закралась подлая мысль о том, как бы я жил, не будь у меня никаких болячек. Поразмыслив немного на эту тему, прикинув варианты, я понял, что никак. Не знаю я, что делать, если не скитаться по больницам. Не знаю я, как мне жить. Может, слишком привык — как ни как, всю жизнь, сколько себя помню, всегда было так, а моя карточка в поликлинике имеет толщину Берингова пролива. Мне однажды даже предложили без очереди в кабинет врача пройти, только от одного взгляда на тот том энциклопедии болезней, что я достал из сумки.
А, может, я просто понимаю, что тот человек, кто я есть сейчас, — это плод издевок и скитаний, одиночества и смешков за спиной, которые навеки стали спутниками моей жизни. И — странное дело! — я благодарен всем, кто когда-либо способствовал этому, даже школьной подруге Леночке, а ныне просто Лене, которая была единственной, кто, если и не замечал меня, то хотя бы не смеялся. А потом она стала другом, подругой, первой женщиной, почти женой...
Почти... А почему, в самом деле, она еще ею не стала? Потому, что не хотел я? Так сплю же я с ней? Сплю. Она почти всегда в моем доме. Осталось только штамп в паспорте поставить — и все, жена. А лучшего выхода и представить себе нельзя. Красавица, прелесть, участливая и заботливая, только вот как-то... Не могу я! Не могу — и все тут!
С трудом передвигая ноги, я пошел в кухню, чтобы поставить чайник и влить в себя изрядную порцию сладкого чая — ничего другого не хотелось, а восполнить «потерянное» все-таки было нужно. Пристально глядя в паркет, скрипящий под ногами, я дошел до плиты и потянулся за спичками.
— Доброй ночи, — поздоровался со мной чей-то низкий приятный голос. От неожиданности я чуть не упал, резко повернувшись. Посмотрел на сидящего напротив меня на табурете высокого человека. На брата не похож.
— Доброй... — Только и смог выдавить я, рассматривая гостя. — Я не знал, что тут кто-то есть...
— А тут никого и не было. — улыбнулся человек. — Я только что пришел. Не беспокойся, Ярослав, я не был свидетелем ничего из того, о чем ты сейчас подумал.
Кажется, он читал мысли, потому что в голове моментально всплыли сцены пьяной болтовни с самим собой и нелицеприятная сцена в уборной. Я чувствовал, как меня окунули в чан с дерьмом. Ничего, не в первый раз...
— Я пришел по делу, Ярослав. Ты чайник-то поставь, я тебе компанию составлю, — кивнул он на плиту.
Я машинально чиркнул спичкой и зажег конфорку, на которую и водрузил железную емкость для воды. Затем осторожно присел на противоположный табурет и закурил.
— Ага, — задумчиво мотнул головой гость, — я по делу... в канун праздника мне поручили сделать тебе подарок, если можно так сказать... в общем, я могу дать тебе шанс на нормальную жизнь. Только вопрос в том, хочешь ты этого? — он заговорщицки подмигнул мне, от чего из глубины желудка вырвался предательское «Ик!»
— А ты кто? — только и смог сказать я в ответ.
— А! Точно, совсем забыл представиться! Можешь звать меня как угодно. Сказать: «Бог», ну это как-то странно.. в твоей ситуации. Ты, ведь, не веришь в Бога? — он опять нагнулся ко мне, задав вопрос с явным нажимом. — «Ангел» — тоже нелицеприятно, да и не совсем правильно, наверное... Просто — «Посланец».
Я смотрел на него, изучая каждую черточку лица. Может, мне всё это снится? Но мираж уходить не спешил, да и таять у меня на глазах, принимая истинный облик моего брата-придурка, решившего пошутить над слегка выпившим человеком тоже, кажется, не спешил. Гость выглядел лет на... на... да черт его знает, на сколько! Старше меня, в отцы мне годился — это точно, а возраст я не смог определить. У него были аккуратно постриженные отросшие волосы безупречного белого цвета. Не седые — седые тоньше и у них присутствует характерный блеск старости, а именно — белые, будто крашенные, но это точно было не так. Проницательные серые, будто сталь глаза смотрели с таящейся в их глубине иронией, смешком и искренней жаждой помощи. Истинной и бескорыстной. А тонкий, светлый джемпер и такие же брюки придавали гостю официальности и дружеского расположения одновременно.
«Силен мужик, — подумал я, мельком глянув в окно, за которым начиналась метель, — в таком костюме по зиме гулять. Хотя, если допустить вероятность его природы, какая ему разница, в какой одежде ходить?»
— У тебя чайник кипит, — кивнул он на плиту за моей спиной. — давай, наливай чайку-то! А то, похоже, ждешь, что он сам к тебе подлетит...
Я разлил чай по кружкам, насыпал себе сахара и сделал большой глоток. Стало лучше и намного...
— Вишер, — задумчиво произнес я, глядя сквозь гостя. — Ты — Вишер. Понимаешь, почему я так тебя так назвал? На нашем языке нет слова, означающего того, кем я тебя считаю...
— Понимаю, — удовлетворенно кивнул он и тоже сделал глоток из кружки.
— Ты прав. Я не верю в богов. Нет, не потому, будто считаю их присутствие невозможным. Я не злобный атеист, решивший, что никого, кроме человека не существует, — я зачем-то стал рассказывать ему свою позицию. — Мне пришлось побывать в таких ситуациях, когда только чудо и спасало. Поэтому глупо думать, что я — это центр Вселенной. Просто мне кажется — незачем тревожить того, у кого и помимо тебя находится много дел. Ведь, находятся же? Раз никто не слышал моих молитв, когда я их еще помнил? Значит, ему не до меня. А, раз так, то и незачем отрывать от работы.
Поэтому я просто забыл. Забыл о том, что там, — я кивнул вверх, — может хоть кто-то быть. Кто-то с ушами и глазами.
Несколько минут Вишер молчал, а потом сказал:
— Я к тебе сейчас сам пришел. Ты прав, наверное... Я тоже не идеален, но уж какой есть! — он развел руками и сделал легкий поклон. — Так ты хочешь, чтобы всё изменилось, или нет? Хотя, можешь просто высказать пожелания.... — пожал он плечами. — Только я подумал, что у тебя в жизни одно желание.
— Ты предлагал мне самому решить... Ты можешь мне показать? Результат? — отдавшись текущей ситуации и прекратив всяческие споры с собственным логическим мозгом, спросил я.
— Могу, Ярослав. Только это может тебе не понравиться, сделай скидку на плохую, обратную сторону медали. Ведь всегда же есть и она. И подумай, когда посмотришь, что в нынешней ситуации есть обратная сторона...
— Какая? Плохая или хорошая?
— А вот это ты решишь сам, после того, как я покажу тебе то, что ты хочешь увидеть...
Мир вокруг расплылся, рассыпался осколками. Время потянулось медленно и тяжко, а пространство вокруг завертелось волчком, поглощая нас...
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. Выбор.
Кухня изменилась. Исчез присущий моему жилищу аскетизм и запущенность. Появилась новая техника, на стенах блестели дорогие обои, старый паркет в холле, который был виден с моего места сменился на новый и столь же недешевый. На полочке, где раньше стоял огромный фикус в глиняном горшке появился хороший телевизор.
Я слез с табурета и пошел в комнату, попутно ощутив, насколько легки и непринужденны стали мои движения. Осмотрев себя, я отметил, что выгляжу как настоящий спортсмен, превративший увлечение бодибилдингом в цель всей жизни.
Комната пылала роскошью и дороговизной, но была обставлена со вкусом: почти ничего лишнего. Почти...
— Вишер! — крикнул я, схватив валяющуюся на кожаном диване старую записную книжку. Подаренную мне в детстве Костей. — Вишер, кто я теперь?
— Ты — вполне легальный и удачливый спортсмен, зарабатывающий себе на жизнь своим телом. — Донесся до меня голос из кухни.
Я открыл записную книжку и увидел, что она испещрена женскими именами. Кое-где, правда, попадались и мужские, но возле них обычно стояли пометочки: «Шеф, директор, противник, партнер» и так далее.
Номера Кости среди этих телефонов тоже не было. Не было и Лены...
— Вишер, где мой брат? И Лена? И почему тут никого знакомого мне?
Мой ночной гость вошел в комнату и замер на пороге, облокотившись на дверной косяк.
— Потому, что ты не провел всю жизнь в клиниках, тебя не дразнили друзья и ты не можешь знать никого из тех, кто был в твоей прошлой жизни. Здесь ты любишь женщин, как и любой мужчина, а они любят тебя. Только не спрашивай, за что, — поморщился Вишер.
— А Костя?
— Костя... Костя лечится от алкоголизма.... он так и смог простить тебе то, что ты добился такого успеха. Впрочем, ты им всегда пользовался, еще с детства...
— Отведи меня к Лене! — начиная стервенеть от происходящего, крикнул я.
— Хорошо, — легко согласился он. — Только помни — есть и иная сторона...
— Быстро!
Мир опять дрогнул и осыпался у меня под ногами. На улице всё так же была ночь, дул сильный ледяной ветер, обжигая кожу морозом. Мы стояли на обочине шоссе, а прямо перед нами виднелась девушка.
— Она нас не видит, — успокоил меня Вишер.
Я подошел ближе. Девушка, которая оказалась Леной была одета в короткую юбку, меховой полушубок и сапоги на длинных шпильках. Она о чем-то весело договаривалась с водителем машины, которая затормозила возле нее, едва Лена вышла под свет фонаря. Затем дверь автомобиля распахнулась и девушка исчезла в салоне...
Я не стал смотреть на продолжение. Отвернулся и зашагал к своему спутнику.
— Почему? — только и спросил я.
— Она была влюблена в школе в твоего брата, а он оказался не столь примерным человеком, как бы ей хотелось. У нее родилась от него дочь... Семью надо кормить...
— Он не смог бы так с ней поступить! Я знаю!
В сердцах я пнул замерзший вдоль дороги сугроб грязного снега, смешавшегося с автомобильными отходами.
— Угу. — Только и кивнул Вишер.
— Они не такие... не могут быть такими, — прошептал я, скрывая набежавшие слезы.
— Они могут быть и не такими. Хочешь, покажу?
— Да.
И вновь толчок, вновь прах и новая жизнь. Реальности рушились, словно фениксы, и снова обретали жизнь, будто рождались из огня.
Перед моими глазами предстала квартира брата. В комнате было темно, но я знал, что стою у самой Костиной кровати. Он был не один.
— Ну, потерпи немного, милая! Он же скоро дуба даст! А ему вот-вот должны дать новую квартиру, как инвалиду! Я с ним завтра поговорю, намекну, что пора, мол, тебе жениться... Потерпи, у нас с тобой всё будет хорошо, Леночка!
Это был удар ниже пояса.
— Я с ним всю жизнь мыкаюсь! — голос Лены был капризно-требовательным. — Сколько еще можно? Не хочу больше! Может, просто оставим его в покое и всё? Костя, я так долго не смогу...
— Ну что ты, милая! Сколько лет мы уже живем за его счет, а он даже не замечает. Разве плохо? У него-то в квартире не разгуляешься, не то, что у меня! Потерпи немного...
Я не отворачивался. Я смотрел. Смотрел, как они целовались, как кувыркались на свежих простынях, обсуждая меня. Так вот, зачем я был тебе нужен, красавица? Ты нашла себе чудовище и спишь с его братом, ожидая, когда придет охотник по имени Смерть и убьет нерадивое, брызжущее слюнями радости от твоей теплоты животное?
Так-так, братик! Хорошо же ты все-таки поступаешь со мной!
— Подумай и об обратной стороне, — напомнил мне Вишер, тихо прошептав эту фразу в самое ухо, словно нас могли услышать. — В твоей новой жизни ты тоже не вспомнишь о них, примешь происходящее как должное. Подумай, Ярослав...
— Верни нас обратно. Я скажу тебе свое решение, — попросил я.
Странно, но на этот раз я не обратил внимания на переход. В душе ширилась и расползалась пустота. Мы опять сидели на стареньких табуретах в запущенной холостяцкой кухне больного человека.
Я встал и подошел к полке с фикусом, взял с нее свою записную книжку, пролистал: всё на месте, всё так, как и было. Мои «болничные» друзья, родственники, которые ещё помнили о моем существовании, товарищи по несчастью, врачи, «скорая»....
— Всё — мое, — тихо сказал я и положил книжку на место.
— Второй раз я не приду, — предупредил меня Вишер.
— Знаю, — я улыбнулся. — Знаю, Вишер. И не прошу ни о чём. Только, вот, не надо мне такой жизни, где мне и поговорить-то не с кем. Где нет моих друзей — настоящих, пусть и тех, кого я вижу лишь в больничной палате. Но они не предают, не гадят за спиной, не спят с моим братом и не делают вид, словно любят меня.
Эта правда мне дороже, Вишер. Много дороже, нежели слава путём собственного тела.
Да и «панель» — не лучший выход...
Оставь всё, как есть, только... Дай совет, что мне делать, когда я останусь один?
— В юности ты писал неплохие стихи и прозу. Попробуй. Здесь тебя точно не смогут любить ни за внешность, ни за социальное пособие. Это всё?
— Всё.
Вишер встал со стула и подошел ко мне.
— Может, ещё и встретимся, Ярослав.
— Можно просто «Ярик», — усмехнулся я своей иронии, позволив сказать такое ему. Мой гость ушел через дверь, как и любой нормальный человек, хотя мне и было прекрасно известно, что из подъезда он не выйдет. Я оценил. Никогда не любил «показухи». Наверное, слишком много её видел в жизни...
Я вернулся обратно, допил всё ещё горячий чай и пошел спать...
Говорят, в городе темно после заката солнца. Нет, это не так. В таком городе не может быть темно, только мрачно. Но этот мрак не рождается сумерками, он отслаивается от человеческих душ.
Я не святой. Теперь я знаю это точно...
ЭПИЛОГ.
Лена вошла не слишком тихо. Она вообще не страдала любовью к тишине, или просто не страдала ею? Я вышел в прихожую, не дав ей возможности раздеться.
— Знаешь, Лена, я не хочу тебя больше видеть, — устало и спокойно сказал я. — я знаю о вас с Костей, но не думай, будто мне обидно. Нет. Просто мне кажется, что вы с ним куда лучшая пара, нежели мы с тобой. Прости, но теперь я буду жить сам для себя....
— Тебе точно недолго осталось, — ошарашено произнесла она, без споров разворачиваясь к двери. Я чувствовал, что ей стало легче от моих слов. Действительно легче. Она не стала спрашивать, откуда и что я знаю, не стала ломать комедию, хотя, наверное, пожалела о последней фразе. Я знал — она не предназначалась мне.
— Сколько ни есть — всё моё.
Я закрыл за ней дверь.
Как ты сказал, Вишер? «Попробуй»?
Вот я и попробовал.
И написал...
«Место, где свет, было так близко,
Что можно коснуться рукой,
Но кто я такой,
Чтоб оборвать хрустальную нить —
Не сохранить.
Прошло столько лет, и нас уже нет
В месте, где свет.»
Машина Времени. «Место, где свет»
Эмина.
17. 12.04.
Рассказ писался для очередного какого-то журнала или конкурса, потому я не стала заморачиваться неизвестными мирами и именами героев, извините - красивые, означающие что-либо имена и поступки тут не присутствуют.
Рассказ адоптирован под данный мир и содержит прозу обычной жизни.
читать дальшеThe Unbeliever
«...Ты был не прав, ты все спалил за час,
И через час большой огонь угас,
Но в этот час стало всем теплей...»
Машина Времени. «Костер»
ПРОЛОГ.
Говорят, в городе темно. Это не так. Здесь не может быть темно, просто никак не может. «ходить по темным улицам, не гулять в темноте, опасаться тех, кто так делает...» Это принятые постулаты, это закон. Но в городе не может быть темно...
Потому, что город покрыт мраком, а значит, в нем не темно. Мрак — это не темнота, мрак нечто иное. Он источается сотнями стен, окон, светящихся окон, светящихся холодным желтым светом окон, за которыми хоронятся тысячи людей, испугавшихся темноты.
Этот искусственный электрический свет, что мешается с такими же лучами фонарей, опускает мрак на весь город, мешая ему окунуться в настоящую темноту. Он источается холодными стенами домов, проникает в сердца и остается в них неверным ощущением страха.
Но мрак — это не просто зло. Он живет в самом далеком и самом сокровенном месте — в душе. Те, кто не хочет видеть правды, опускаются во мрак, а те, кто ищет ответы — ждет темноты, которая принесет им долгожданное облегчение после трудного дня, а у настоящего человека он всегда трудный.
В городе не бывает темно, в нем бывает одиноко и страшно, но темно — нет. Это недоступно городам. С их многочисленным освещением и всевозможными удобствами. Это привилегия загорода, только там бывает настоящая ночь, там живет и истинный страх темноты, а в городах следует бояться людей, а не мрака, ведь только и есть, что прямое продолжение человечества.
В городе всегда душно, даже если он вымрет до последнего живого существа, но в нем никогда не будет той правды, которая есть за его пределами.
Вот так. Это все.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Больной.
Свежий морозный воздух обдал своей прохладой лицо. На улице лежал снег, приближался Новый Год, и люди, занятые подарками к праздникам, сновали туда-сюда, пытаясь избежать предпраздничной суеты. Светило яркое солнце, и бурый наст осадков переливался различными оттенками грязи, по которой носились люди.
За спиной остались высокие железные ворота, чей искусный решетчатый узор успел стать мне почти родным. Из палаты старой больницы, откуда меня только что и «выпустили на свободу» было видно только его, да еще проходящую вдоль забора проезжую часть, по которой сновали машины. Причем, днем и ночью.
Я стоял, наслаждаясь приятным запахом зимы. Для меня сейчас было все равно, что нюхать, лишь бы не вспоминать место, откуда я вышел. Просто стоять у ворот и смотреть на прохожих, так странно и смешно торопящихся успеть все и сразу. На лице как-то сама собой выплыла усмешка.
— Молодой человек, — вырвал меня из задумчивости резкий голос моего лечащего врача. — Вы тут почему стоите, даже куртку не застегнете? Мы вас лечим, лечим...
Очень хотелось сказать: «А все напрасно!», но я смолчал на эту тему.
— Ничего, Николай Николаевич, стою, вот, дышу воздухом, говорят — полезно.
— Это хорошо, что свежим, — согласно кивнул врач, которому на вид можно было дать никак не меньше шестидесяти, о чем свидетельствовали густые, хоть и седые волосы, аккуратно уложенные и подстриженные. — Только курточку-то застегните, а то, неровен час, опять вернетесь в наше заведение, только в отделение пульмонологии... Не советую, батенька, ох, не советую!
— Да, сейчас, — проронил я растеряно, нащупав «молнию» на одежде. Врач ушел прочь, направляясь по своим «неотложным» делам в ближайший магазин за углом. Хотелось сказать многое. Но кричать в спину было глупо и нецелесообразно, а то еще и в психиатрическое заберут.
Вот это да! Неужели он не понимает? Неужели не видит, почему я стою здесь, боясь двинуться с места? Это же воздух! Это — свет! Это — улица; новый или просто хорошо забытый мир, мир свободы... как я устал от тусклого желтого света отделения. От гуляющих вдоль стен больных, при одном только взгляде на которых сразу хотелось повеситься, признав, что неизлечимо болен. Мне претил этот спертый, душный воздух, насквозь прошитый запахами лекарств и смерти, которая днем и ночью стояла у дверей, словно страж, ожидающий только одного — когда человек выглянет на минуточку из своего укрытия, чтобы отсечь неразумную голову.
Неужто он, врач, проживший здесь по меньшей мере несколько десятков лет, не чует простой человеческой необходимости в свежем, пусть и грязном воздухе свободы?
Дайте мне подышать, только подышать и все. Я не прошу ничего большего, не жажду чудес. Не молю об излечении моей болезни, с которой мне пришлось научиться жить, только одно — воздух за пределами этой тюрьмы, за оградой, за стенами....
Конечно, я был не совсем честен, сказав, будто совершенно не выходил наружу все тридцать дней, что провел здесь. Нет, прогулки не возбранялись. Наоборот, только поощрялись, но видеть столь близкий и, в тоже время, недоступный мир, прильнув на несколько минут к забору, за который и выйти-то можно было едва ли не с пропуском от президента, смотреть на спешащих домой людей через железные прутья ворот — это было еще хуже.
Словно ты попросил открыть в палате окно, а тебе отворили дверь , сказав, что окно открыто где-то в конце коридора, а прямой морозный воздух слишком опасен.
Я закрыл глаза и утонул в полутемном, сумеречном холле, по которому ходил столько раз, что мог сделать это с закрытыми глазами. Любая, даже мимолетная темнота неизбежно возвращала меня в воспоминания о больнице.
В детстве, когда медицина в нашей стране еще не стояла даже на том уровне, где находится сейчас, не говоря уже о международном положении, мне часто снились кошмары про врачей. Я просыпался в холодном поту и никак не мог понять, где нахожусь и почему со мной никого нет, если только что я делил скромную комнату на шесть коек с хозяевами этих самых коек.
Все мои сверстники разъезжались по летним и зимним лагерям, а я отправлялся на очередной курс терапии или профилактического обследования. Потом все стали постарше и возник весьма трудный вопрос: женщины. Когда мои друзья, если можно их так назвать, отправлялись на свидания со своими подругами, то я сидел где-нибудь за таким же вот забором и также смотрел на улицу.
Я чувствовал, чувствовал кожей, каждой ее клеточкой, как они обсуждали меня и мою жизнь. «Я же не такая, как этот Больной!» — фыркала в лицо своему молодому человеку очередная его пассия. «Я тебе не Больной...» — рычал в лицо своему сокурснику мой товарищ, намереваясь хорошенько отмутузить обидчика.
Больной... Так меня и звали все, кто помнил со школы... Черт! Как давно это было-то, как давно... принося в учебное заведение очередную справку об отсутствии на занятия, я сжимался в комок, ожидая насущного вопроса, почему меня не было.
Болел я, Мария Ивановна, болел, уважаемый историк Валентин Владимирович, болел, декан Семенов, болел...
Лучше б сдох. А теперь они мне еще говорят, чтобы я куртку застегнул. Идиотизм! Я этого мороза тридцать дней ждал, каждый из которых проходил за два. У меня зачесалась рука и в голове пронеслась брезгливая мысль о том, что я нахожусь в старых штанах и футболке, которые уже можно было сломать о колено, а вокруг меня больничная палата...
Я присел на корточки, зачерпнул рукой снег и протер им лицо. Морок рассеялся и в сознание вновь вернулись звуки улицы.
— Привет, Ярик! — кто-то положил мне на плечо тяжелую ладонь. Я встал с корточек и обернулся. На меня смотрело улыбающееся лицо моего брата Кости, который, наверное, приехал за мной. Не мимо же он, в самом деле, проезжал!
— Привет, Костя, — поздоровался я.
— Выписали наконец-то! — он крепко обнял меня.
— Выписали, — я постарался ответить ему тем же. — А ты тут что делаешь?
— Да за тобой приехал! — все так же весело ответил брат. — Случайно узнал от Лены, что ты «выходишь». Вот, решил подвезти до дома....
Ага, значит, не одному мне это место представлялось настоящими застенками! Это радует. Хоть немного...
— Пойдем, пойдем, — потащил меня Костя в сторону дороги. — Машина ждет, мотор горит! Сейчас приедем, помоешься, а вечером и Ленка прибежит...
Брат неуклонно тащил меня прочь от ворот. Ну, что ж, прощайте, верные друзья прутья, до следующего раза не свидимся. Сколько я смотрел на ваш частый узор, сколько мечтал, что этот раз — последний...
До свидания, решетки на окнах палаты. До следующего раза...
В машине было тепло...
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Шанс.
За окнами давно плыла ночь. Она опустилась на город и укрыла под собой всё и всех. Голова кружилась от выпитого спиртного, а в животе копилось неприятное чувство тошноты, что подкатывала к горлу всякий раз, когда я пытался придать себе иное положение, кроме горизонтального.
Мысли путались, цепляясь друг за друга и споря сами с собой. Нет, все-таки дома хорошо, что и не говори, а особенно, если видишь его не столь уж и часто. Мне такая радость была вдвойне ценна: как ни крути, а частым гостем я здесь не был. От приступа к приступу, а потом опять больничная койка, да седой доктор, который уже даже перестал меня чему-либо учить, решив, что моих знаний о своей болезни вполне хватает и без его нравоучений.
Лена и впрямь зашла вечером... После того, как мы с братом успели отметить мое возвращение, а попросту говоря — напиться.
— Я дошел до того, что начинаю разговаривать сам с собой, — отметив, что последние несколько минут думаю вслух, сказал я сам себе, разглядывая облупившийся потолок. — Лена... Лена... по колено, — мне стало так смешно, что я не смог себя сдержать. — И чего она со мной спит? Красивая баба, все при ней. Свои, неокрашенные светлые волосы, большие голубые глаза, фигура такая, что все мне вслед завистливо смотрят, когда я с ней по улицам хожу. Давно бы уже нашла себе кого получше... калеки-инвалида.
И впрямь, чего ей от меня надо? Я перевернулся на бок, подавляя приступы тошноты и притянув колени к животу. Хотя, сказать по правде, я не был таким уж замученным и хлипким. Долгая жизнь со своими недостатками, которые и видны-то были только по предоставлении справки об их наличии, постоянные издевки в детстве и далее, да еще масса свободного времени в заведениях, подобных тому, откуда я сегодня выписался сделали свое дело.
Когда тебе осточертеет вся твоя жизнь и ты полезешь на стену от скуки, ты начинаешь находить замену тем вещам, в которых тебя ограничила ситуация. Для меня такой заменой стал спортзал и просто подручные средства, вроде перекладины антресолей в собственном коридоре. Конечно, я не атлет, но и не хлюпик какой! Нормально, все нормально...
— Интересно, я себя самого в этой нормальности убедить пытаюсь? Или как?
В какой-то миг я почувствовал, что тошнота подкатила к горлу настолько, что вот-вот вырвется наружу всем моим ужином, съеденным накануне. В несколько прыжков мне удалось добраться до уборной, где меня и стошнило, а потом еще и еще раз. Облокотившись на «белого друга», я сел на пол и засмеялся. Кажется, доктор был прав — перестоял я на морозе, мозги сдвинулись.
— Лена, Лена — по колено! — это вызвало еще один приступ хохота и рвоты. — боже, как хорошо быть дома! — я уткнулся в свои колени и продолжил смеяться. — все, кажется, больше во мне продуктов не осталось. Эй, привет тебе, печень! — погладил я себя по животу. — как ты там, родная? Ничего, подожди. Вот несколько дней погуляю на воле — и опять за решетку...
Выбравшись из уборной, я заглянул в ванну, умылся и сделал несколько жадных глотков сырой воды. Как прекрасно! Как все хорошо...
В голову неожиданно закралась подлая мысль о том, как бы я жил, не будь у меня никаких болячек. Поразмыслив немного на эту тему, прикинув варианты, я понял, что никак. Не знаю я, что делать, если не скитаться по больницам. Не знаю я, как мне жить. Может, слишком привык — как ни как, всю жизнь, сколько себя помню, всегда было так, а моя карточка в поликлинике имеет толщину Берингова пролива. Мне однажды даже предложили без очереди в кабинет врача пройти, только от одного взгляда на тот том энциклопедии болезней, что я достал из сумки.
А, может, я просто понимаю, что тот человек, кто я есть сейчас, — это плод издевок и скитаний, одиночества и смешков за спиной, которые навеки стали спутниками моей жизни. И — странное дело! — я благодарен всем, кто когда-либо способствовал этому, даже школьной подруге Леночке, а ныне просто Лене, которая была единственной, кто, если и не замечал меня, то хотя бы не смеялся. А потом она стала другом, подругой, первой женщиной, почти женой...
Почти... А почему, в самом деле, она еще ею не стала? Потому, что не хотел я? Так сплю же я с ней? Сплю. Она почти всегда в моем доме. Осталось только штамп в паспорте поставить — и все, жена. А лучшего выхода и представить себе нельзя. Красавица, прелесть, участливая и заботливая, только вот как-то... Не могу я! Не могу — и все тут!
С трудом передвигая ноги, я пошел в кухню, чтобы поставить чайник и влить в себя изрядную порцию сладкого чая — ничего другого не хотелось, а восполнить «потерянное» все-таки было нужно. Пристально глядя в паркет, скрипящий под ногами, я дошел до плиты и потянулся за спичками.
— Доброй ночи, — поздоровался со мной чей-то низкий приятный голос. От неожиданности я чуть не упал, резко повернувшись. Посмотрел на сидящего напротив меня на табурете высокого человека. На брата не похож.
— Доброй... — Только и смог выдавить я, рассматривая гостя. — Я не знал, что тут кто-то есть...
— А тут никого и не было. — улыбнулся человек. — Я только что пришел. Не беспокойся, Ярослав, я не был свидетелем ничего из того, о чем ты сейчас подумал.
Кажется, он читал мысли, потому что в голове моментально всплыли сцены пьяной болтовни с самим собой и нелицеприятная сцена в уборной. Я чувствовал, как меня окунули в чан с дерьмом. Ничего, не в первый раз...
— Я пришел по делу, Ярослав. Ты чайник-то поставь, я тебе компанию составлю, — кивнул он на плиту.
Я машинально чиркнул спичкой и зажег конфорку, на которую и водрузил железную емкость для воды. Затем осторожно присел на противоположный табурет и закурил.
— Ага, — задумчиво мотнул головой гость, — я по делу... в канун праздника мне поручили сделать тебе подарок, если можно так сказать... в общем, я могу дать тебе шанс на нормальную жизнь. Только вопрос в том, хочешь ты этого? — он заговорщицки подмигнул мне, от чего из глубины желудка вырвался предательское «Ик!»
— А ты кто? — только и смог сказать я в ответ.
— А! Точно, совсем забыл представиться! Можешь звать меня как угодно. Сказать: «Бог», ну это как-то странно.. в твоей ситуации. Ты, ведь, не веришь в Бога? — он опять нагнулся ко мне, задав вопрос с явным нажимом. — «Ангел» — тоже нелицеприятно, да и не совсем правильно, наверное... Просто — «Посланец».
Я смотрел на него, изучая каждую черточку лица. Может, мне всё это снится? Но мираж уходить не спешил, да и таять у меня на глазах, принимая истинный облик моего брата-придурка, решившего пошутить над слегка выпившим человеком тоже, кажется, не спешил. Гость выглядел лет на... на... да черт его знает, на сколько! Старше меня, в отцы мне годился — это точно, а возраст я не смог определить. У него были аккуратно постриженные отросшие волосы безупречного белого цвета. Не седые — седые тоньше и у них присутствует характерный блеск старости, а именно — белые, будто крашенные, но это точно было не так. Проницательные серые, будто сталь глаза смотрели с таящейся в их глубине иронией, смешком и искренней жаждой помощи. Истинной и бескорыстной. А тонкий, светлый джемпер и такие же брюки придавали гостю официальности и дружеского расположения одновременно.
«Силен мужик, — подумал я, мельком глянув в окно, за которым начиналась метель, — в таком костюме по зиме гулять. Хотя, если допустить вероятность его природы, какая ему разница, в какой одежде ходить?»
— У тебя чайник кипит, — кивнул он на плиту за моей спиной. — давай, наливай чайку-то! А то, похоже, ждешь, что он сам к тебе подлетит...
Я разлил чай по кружкам, насыпал себе сахара и сделал большой глоток. Стало лучше и намного...
— Вишер, — задумчиво произнес я, глядя сквозь гостя. — Ты — Вишер. Понимаешь, почему я так тебя так назвал? На нашем языке нет слова, означающего того, кем я тебя считаю...
— Понимаю, — удовлетворенно кивнул он и тоже сделал глоток из кружки.
— Ты прав. Я не верю в богов. Нет, не потому, будто считаю их присутствие невозможным. Я не злобный атеист, решивший, что никого, кроме человека не существует, — я зачем-то стал рассказывать ему свою позицию. — Мне пришлось побывать в таких ситуациях, когда только чудо и спасало. Поэтому глупо думать, что я — это центр Вселенной. Просто мне кажется — незачем тревожить того, у кого и помимо тебя находится много дел. Ведь, находятся же? Раз никто не слышал моих молитв, когда я их еще помнил? Значит, ему не до меня. А, раз так, то и незачем отрывать от работы.
Поэтому я просто забыл. Забыл о том, что там, — я кивнул вверх, — может хоть кто-то быть. Кто-то с ушами и глазами.
Несколько минут Вишер молчал, а потом сказал:
— Я к тебе сейчас сам пришел. Ты прав, наверное... Я тоже не идеален, но уж какой есть! — он развел руками и сделал легкий поклон. — Так ты хочешь, чтобы всё изменилось, или нет? Хотя, можешь просто высказать пожелания.... — пожал он плечами. — Только я подумал, что у тебя в жизни одно желание.
— Ты предлагал мне самому решить... Ты можешь мне показать? Результат? — отдавшись текущей ситуации и прекратив всяческие споры с собственным логическим мозгом, спросил я.
— Могу, Ярослав. Только это может тебе не понравиться, сделай скидку на плохую, обратную сторону медали. Ведь всегда же есть и она. И подумай, когда посмотришь, что в нынешней ситуации есть обратная сторона...
— Какая? Плохая или хорошая?
— А вот это ты решишь сам, после того, как я покажу тебе то, что ты хочешь увидеть...
Мир вокруг расплылся, рассыпался осколками. Время потянулось медленно и тяжко, а пространство вокруг завертелось волчком, поглощая нас...
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. Выбор.
Кухня изменилась. Исчез присущий моему жилищу аскетизм и запущенность. Появилась новая техника, на стенах блестели дорогие обои, старый паркет в холле, который был виден с моего места сменился на новый и столь же недешевый. На полочке, где раньше стоял огромный фикус в глиняном горшке появился хороший телевизор.
Я слез с табурета и пошел в комнату, попутно ощутив, насколько легки и непринужденны стали мои движения. Осмотрев себя, я отметил, что выгляжу как настоящий спортсмен, превративший увлечение бодибилдингом в цель всей жизни.
Комната пылала роскошью и дороговизной, но была обставлена со вкусом: почти ничего лишнего. Почти...
— Вишер! — крикнул я, схватив валяющуюся на кожаном диване старую записную книжку. Подаренную мне в детстве Костей. — Вишер, кто я теперь?
— Ты — вполне легальный и удачливый спортсмен, зарабатывающий себе на жизнь своим телом. — Донесся до меня голос из кухни.
Я открыл записную книжку и увидел, что она испещрена женскими именами. Кое-где, правда, попадались и мужские, но возле них обычно стояли пометочки: «Шеф, директор, противник, партнер» и так далее.
Номера Кости среди этих телефонов тоже не было. Не было и Лены...
— Вишер, где мой брат? И Лена? И почему тут никого знакомого мне?
Мой ночной гость вошел в комнату и замер на пороге, облокотившись на дверной косяк.
— Потому, что ты не провел всю жизнь в клиниках, тебя не дразнили друзья и ты не можешь знать никого из тех, кто был в твоей прошлой жизни. Здесь ты любишь женщин, как и любой мужчина, а они любят тебя. Только не спрашивай, за что, — поморщился Вишер.
— А Костя?
— Костя... Костя лечится от алкоголизма.... он так и смог простить тебе то, что ты добился такого успеха. Впрочем, ты им всегда пользовался, еще с детства...
— Отведи меня к Лене! — начиная стервенеть от происходящего, крикнул я.
— Хорошо, — легко согласился он. — Только помни — есть и иная сторона...
— Быстро!
Мир опять дрогнул и осыпался у меня под ногами. На улице всё так же была ночь, дул сильный ледяной ветер, обжигая кожу морозом. Мы стояли на обочине шоссе, а прямо перед нами виднелась девушка.
— Она нас не видит, — успокоил меня Вишер.
Я подошел ближе. Девушка, которая оказалась Леной была одета в короткую юбку, меховой полушубок и сапоги на длинных шпильках. Она о чем-то весело договаривалась с водителем машины, которая затормозила возле нее, едва Лена вышла под свет фонаря. Затем дверь автомобиля распахнулась и девушка исчезла в салоне...
Я не стал смотреть на продолжение. Отвернулся и зашагал к своему спутнику.
— Почему? — только и спросил я.
— Она была влюблена в школе в твоего брата, а он оказался не столь примерным человеком, как бы ей хотелось. У нее родилась от него дочь... Семью надо кормить...
— Он не смог бы так с ней поступить! Я знаю!
В сердцах я пнул замерзший вдоль дороги сугроб грязного снега, смешавшегося с автомобильными отходами.
— Угу. — Только и кивнул Вишер.
— Они не такие... не могут быть такими, — прошептал я, скрывая набежавшие слезы.
— Они могут быть и не такими. Хочешь, покажу?
— Да.
И вновь толчок, вновь прах и новая жизнь. Реальности рушились, словно фениксы, и снова обретали жизнь, будто рождались из огня.
Перед моими глазами предстала квартира брата. В комнате было темно, но я знал, что стою у самой Костиной кровати. Он был не один.
— Ну, потерпи немного, милая! Он же скоро дуба даст! А ему вот-вот должны дать новую квартиру, как инвалиду! Я с ним завтра поговорю, намекну, что пора, мол, тебе жениться... Потерпи, у нас с тобой всё будет хорошо, Леночка!
Это был удар ниже пояса.
— Я с ним всю жизнь мыкаюсь! — голос Лены был капризно-требовательным. — Сколько еще можно? Не хочу больше! Может, просто оставим его в покое и всё? Костя, я так долго не смогу...
— Ну что ты, милая! Сколько лет мы уже живем за его счет, а он даже не замечает. Разве плохо? У него-то в квартире не разгуляешься, не то, что у меня! Потерпи немного...
Я не отворачивался. Я смотрел. Смотрел, как они целовались, как кувыркались на свежих простынях, обсуждая меня. Так вот, зачем я был тебе нужен, красавица? Ты нашла себе чудовище и спишь с его братом, ожидая, когда придет охотник по имени Смерть и убьет нерадивое, брызжущее слюнями радости от твоей теплоты животное?
Так-так, братик! Хорошо же ты все-таки поступаешь со мной!
— Подумай и об обратной стороне, — напомнил мне Вишер, тихо прошептав эту фразу в самое ухо, словно нас могли услышать. — В твоей новой жизни ты тоже не вспомнишь о них, примешь происходящее как должное. Подумай, Ярослав...
— Верни нас обратно. Я скажу тебе свое решение, — попросил я.
Странно, но на этот раз я не обратил внимания на переход. В душе ширилась и расползалась пустота. Мы опять сидели на стареньких табуретах в запущенной холостяцкой кухне больного человека.
Я встал и подошел к полке с фикусом, взял с нее свою записную книжку, пролистал: всё на месте, всё так, как и было. Мои «болничные» друзья, родственники, которые ещё помнили о моем существовании, товарищи по несчастью, врачи, «скорая»....
— Всё — мое, — тихо сказал я и положил книжку на место.
— Второй раз я не приду, — предупредил меня Вишер.
— Знаю, — я улыбнулся. — Знаю, Вишер. И не прошу ни о чём. Только, вот, не надо мне такой жизни, где мне и поговорить-то не с кем. Где нет моих друзей — настоящих, пусть и тех, кого я вижу лишь в больничной палате. Но они не предают, не гадят за спиной, не спят с моим братом и не делают вид, словно любят меня.
Эта правда мне дороже, Вишер. Много дороже, нежели слава путём собственного тела.
Да и «панель» — не лучший выход...
Оставь всё, как есть, только... Дай совет, что мне делать, когда я останусь один?
— В юности ты писал неплохие стихи и прозу. Попробуй. Здесь тебя точно не смогут любить ни за внешность, ни за социальное пособие. Это всё?
— Всё.
Вишер встал со стула и подошел ко мне.
— Может, ещё и встретимся, Ярослав.
— Можно просто «Ярик», — усмехнулся я своей иронии, позволив сказать такое ему. Мой гость ушел через дверь, как и любой нормальный человек, хотя мне и было прекрасно известно, что из подъезда он не выйдет. Я оценил. Никогда не любил «показухи». Наверное, слишком много её видел в жизни...
Я вернулся обратно, допил всё ещё горячий чай и пошел спать...
Говорят, в городе темно после заката солнца. Нет, это не так. В таком городе не может быть темно, только мрачно. Но этот мрак не рождается сумерками, он отслаивается от человеческих душ.
Я не святой. Теперь я знаю это точно...
ЭПИЛОГ.
Лена вошла не слишком тихо. Она вообще не страдала любовью к тишине, или просто не страдала ею? Я вышел в прихожую, не дав ей возможности раздеться.
— Знаешь, Лена, я не хочу тебя больше видеть, — устало и спокойно сказал я. — я знаю о вас с Костей, но не думай, будто мне обидно. Нет. Просто мне кажется, что вы с ним куда лучшая пара, нежели мы с тобой. Прости, но теперь я буду жить сам для себя....
— Тебе точно недолго осталось, — ошарашено произнесла она, без споров разворачиваясь к двери. Я чувствовал, что ей стало легче от моих слов. Действительно легче. Она не стала спрашивать, откуда и что я знаю, не стала ломать комедию, хотя, наверное, пожалела о последней фразе. Я знал — она не предназначалась мне.
— Сколько ни есть — всё моё.
Я закрыл за ней дверь.
Как ты сказал, Вишер? «Попробуй»?
Вот я и попробовал.
И написал...
«Место, где свет, было так близко,
Что можно коснуться рукой,
Но кто я такой,
Чтоб оборвать хрустальную нить —
Не сохранить.
Прошло столько лет, и нас уже нет
В месте, где свет.»
Машина Времени. «Место, где свет»
Эмина.
17. 12.04.
@музыка: Машина времени "Место, где свет"
@настроение: отличное.
@темы: Творчество. Рассказы.