Твое другое лицо

[Александрийская Рулетка]

Этот рассказ стал первой попыткой вернуться к себе, попробовать написать о том, что происходит с автором и его ближайшими друзьями. Не могу сказать, что он особенный, но не могу сказать, что он и пустой.
в нем есть что-то такое, что я, наверное, так и не сумела выразить словами. Но в то время, когда писалась эта вещь, мне жизненно необходимо было погрузиться в свой мир фантазий, чтобы не думать о предстоящем, забыть хоть на несколько дней о сложившейся ситуации в жизни. В рассказе я могу выделить одно место, котрое сподвигло меня его написать: слова о том, как усваиваются простые вещи и пролог, в котором говоритьс о словах. Да, тогда, весной этого года, я много думала о словах. они были сказаны и произнесены в час силы, став клятвой, но она так и не смогла исполниться - помешали обстоятельства бытовой, удобной и уютной жизни говорившего.
мне, как и герою, пришлось тогда усвоить простые истины о том, что иногда бывают моменты, которые надо просто прежить.
а еще, могу признаться честно, я хотела изменить прошлое, котрое могла бы, если бы знала, что оно случится. но прошлое неизменно, а значит, можно хотя бы написать о том, что его можно изменить - строки рассказа, в котром такое удалось, явились отдушиной, чтобы престать мучить мой мозг бессонницей.
вот так оно и бывает. если нет возможности изменить реальность, я пишу о пременах, чтобы хоть у кого-то, как у Нидвея, был шанс на премены. честно? стало гораздо легче после этого рассказа. так что, я думаю, его можно считать спасительным заклинанием :-)Твоё другое лицо.

Клятвы печать на сердце легла,
Инеем белым покрылись слова,
И с этих, пор, как я их произнес,
Сердце не знало ни боли, ни слез.

Пеплом осыпались годы мои,
Мороком белым легли на виски,
И в жарких песках, и в пустынях из льда
Я жил этой клятвой и она мной жила.

Вокруг меня люди рождались и жили,
Взрослели, любили, дружили,
А я просто шёл мимо тёплых домов,
И в сердце я нёс только лёд своих слов.

Когда-то, один, во мраке лесном,
Я был почти мёртв, и не верил, что сном
Окажется всё, что я видел тогда,
Что столько лет мне готовит судьба.

Я был молодым, когда слово давал,
Я был очень глупым и не верил словам,
Но после того, как я их произнёс,
Я больше не чувствовал жалости слёз.

Я клялся тогда себе самому,
Что я и без чувств свою жизнь проживу,
Что больше не буду любить и мечтать
Что знаний и силы я стану желать.

Я рвал своё тело и кровью кропил
Высокий алтарь. И громко молил
Чтоб боги услышали голос чтеца,
Печать человечности сняли с лица.

Обиженный юностью, глупый волшебник,
Некстати схвативший с полки учебник,
В котором одно заклинание было,
Желанное чудо, что его погубило.
И вот уже годы осыпались снегом,
А он не успел за их сумрачным бегом,
Волшебник с прекрасным и юным лицом,
Чью голову старость покрыла венцом.
Один среди многих, скиталец судьбы,
Печатью на сердце отмечен он был,
В сердцах бросил ветру он слово когда-то,
И до сих пор не вернул их обратно.

Вместо предисловия.
Когда приходит время, мы все начинаем задумываться о том, что случиться после нас. Как будет выглядеть мир, когда мы уйдем из него? Что такое быть и не быть одновременно? Жизнь в сердцах оставшихся еа земле, и смерть, как она есть. Чего будет стоить моя любовь, когда я не смогу сказать оней? И в чем жн тогда разница между любить при жизни и молчать, и любить после смерти и не говорить об этом никогда и никому?
Кто и как смог бы понять, есть ли это чувство вообще, если бы не говорил себе: «мы любим, мы вместе».
Кто определяет для нас меру и отрезки пути, если не наши слова, если не наши мысли?
Но как же трудно жить между самим собой и миром самого себя…
Итак, я обращаюсь с такими словами к единственному истинному богу и единственной движущей силе, которая действительно способна на поступки и их осознание:
— Не дай мне предать, не дай отступить, не позволь испытать маловерие, сохрани от малодушия, убереги от клятвопреступничества, отведи руку жалости, укрой от ложного пути.
Я, тот, кто пришел в твой мир, чтобы забрать плату за твои слова, взять дань за твои мысли, увести за собой в долины и пажети золотого цвета миры, серебряного цвета покоя и черного цвета скорби.
Не позволяй мне сомневаться, гордиться и забывать; дари мне понимание и грусть от него, сберегай от меня тех, кто не может и тех, кто боиться ответов. Я прошу самого себя отведать вкус жалости и познания, скорби и грусти, любви и потери, тепла и льда.

Чего стоят мои слова, если я сам не смогу признать их в себе? Чего стоит мой путь, если я не могу пройти его один? Чего стою я сам, еслимогу купить каждого за грош?

Часть первая. Так сказал Бог.

Нас было там трое. Каждый пришел в то место за своей частью большого пирога, который называется «знания», но не каждый смог проглотить этот кусок, не подавившись.
Лес, такой чистый и сумрачный, свежий и живой, был напоен ароматами ночи и дня, мы стояли у импровизированного капища, которое сами воздвигли здесь несколько мясяцев назад: гладкая доска с вызженными на ней рунами, круглая и ровная; две чаши побокам, на северо-востоке и юго-западе, в которых дымились заботливо собранные курения.
Был и огонь, в который мы кидали дары и свои желания, в котором, как я позже понял, сгорело мое прошлое и настоящее.
И вот. Наконец, птицы умолкли, травы перестали шелестеть, а наши души наполнило чужое естество, которое звало нас прочь, предлагало силу и знания, всего лишь за дну мелочь – то, что мы сами желали ему отдать.
Голос наполнил мой разум, и я понял, что тот же голос слышат и мои спутники:
—Что ты хочешь, первый из посвященных? – спросил он.
И мой старший брат, стоящий справа от меня, ответил:
— Я хочу такую силу, чтобы мое имя стало молитвой!
Он бросил в костер горсь земли и трав.
— А что ты отдашь мне?
— Все. Что есть у меня сейчас! – его слова подхватил налетевший порыв ветра, и мой брат упал замертво, ибо у него не было ничего, кроме жизни. Мое сердце сжалость в комок, но я промолчал, так как знал – дай ему выбор все исправить, он не поступил бы иначе.
— А чего хочешь ты, средний из посвещенных?
—Я хочу знаний, за которые мне придется платить такую цену, как мой брат! – он бросил в огоньгорсть земли и трав, как и мой старший брат.
— Тогда что же ты отдашь мне?
— Я отдам тебе моего младшего брата!
Я почувствовал, как меня охватывает отчаяние, как же так могло быть? Я тоже пришел сюда, чтобы что—то отдать и получить, а теперь…
«Не бойся, — шепнул мне голос моего старшего брата, — я все—таки получил то, за чем пришел, я не дам ему этого сделать».
Пелена спала с моих глаз и я почувствовал, как силы вновь возвращаются ко мне Мой средний брат повернулся ко мне и, словно не замечая, пошел прочь.
— А чего хочешь ты, младший из посвещенных? – обратился ко мне ласковый голос, и тогда я понял, чего хочу.
— Я хочу, чтобы мои братья продолжали свои пути, чтобы они шли по той дороге, которую выбрали, если это – действительно их путь. И я не хочу, чтобы они мешали мне. И я отдам тебе свое служение до тех пор, пока ты будешь во мне нуждаться.
— Пусть будет так, как ты хочешь, — сказал голос. – Но запомни: теперь ты почитаешь меня, как бога.
Я не помню, как закопал тело моего брата, я не помню, как нашел обратный путь. Я лишь запомнил,что сказал мне Бог, или то, что мне казалось тогда Богом.
С тех пор я не раз слышал в свой адрес такой вопрос, как «зачем ты живешь?». И я всегда отвечал, что так сказал Бог.

Часть вторая. Путь и дорога.

С тех пор прошли годы, которые складывались в десятилетия, протекали, словно песок в часах, струились прочь, не оставляя следов. А я все жил и жил, продолжая свой путь, который немногие видели за моими поступками. Ведь человек, обычно, не видит пути, он видит только дорогу, которая змеиться и теряется в многочисленных пустяках.
У меня появилось достаточно времени на изучение труднодоступных материалов, до которых мне было бы не добраться за одну человеческую жизнь.
Со временем я понял, что больше не могу смотреть на мир глазами человека, я стал смотреть на него глазами Бога. Вещи, некогда имеющие для меня значение, ушли и стерлись, потеряли цвет и перестали волновать. Я научился находить интерес в таких вещах, какие вызывали в обычном человеке отвращение и негодование.
Но разве мог я объяснить кому—то, что такое любить травинку под ногами и через мгновение перешагнуть через целый мир?
Я был готов к смерти, я ждал ее каждый день, но она словно забыла про меня. Я не старел и не дряхлел, только предательская седина покрыла мои некогда черные волосы, а серо-голубые глаза теперь стали цвета ржи, и я знал, почему.
Эта ржа проедала мою душу всякий раз, когда я смотрел на мир вокруг себя. Я понял шутку Бога, который больше не был Богом для меня.
— Я могу сейчас прыгнуть с моста и ты лишишся такой забавной игрушки в моем лице! – говорил я ему.— Что ты можешь сделать со мной? Я не могу больше видеть жизнь, но я не могу принять смерть, она не хочет забирать меня, а ты не хочешь подсказать ей, где я живу!
— Ты сам выбрал свой путь, — отвечал он мне моим же голосом, — ты хотел право и время, возможность и силу, кто же виноват в том, что у тебя больше нет желаний? Ты принес мне свою клятву верности, ты…
Голос запнулся, потому что и мои мысли остановились на этом моменте: я понял, что хотел сказать мне голос, он хотел назвать мое имя, но не смог его вспомнить.
Мое имя, которое я так ненавидел и старался никогда и никому не говорить. Мое имя, которое дали мне при рождении в одном их бесконечных моментов жизни, мои родители.Мое имя – ненавистное и противное сочетание букв, которое я старался исковеркать и исправить.
Мое имя, которое я забыл.
— Какая же долгая была дорога к моему пути, что я успел потерять то единственное, что еще напоминало мне о прошлом? – тихо произнес я. Глядя в зеркало, из которого на меня смотрели глаза цвета ржи. — Мой старший брат хотел, чтобы его боялись и никогда не забывали его имени, и его именем стал покой. А я не смог сохраниь в памяти такую мелочь! Мой средний брат отдал меня в жертву силе, которая не смогла откусить от меня ни куска, и я стер из памяти его имя. Мне не у кого спросить о себе, мне некому рассказать о них. Никто не знает меня, никтоне хочет знать обо мне.
— Ты можешб пожелатьи я сделаю так, как ты хочешь, — шепнули мои губы в зеркале напротив стола.
— И что тебе за это будет? — подозрительно спросил я, сощурив глаза.
— Твой срок жизни станет ограничен и ты не сможешбь выбрать свою смерть, каждый раз, когда ты будешь с надеждой думать, что твои дни сочтены, ты будешь ошибаться, пока я не отпущу тебя.
— Двенадцать смертей, которые я пройду авансом сейчас, по одной за каждый прожитый человеческий век, а потом ты дашь мне то, что я хочу.
В сером сумраке, который окружал меня с того дня, как я бросил в огонь горсьб земли, повисла тишина. Кто-то решал, стоит ли мое предложение выгоды.
— Чего ты хочешь, единственный из посвещенных?
— Дай мне посмотреть, чего я был лишен все это время?

Часть третья. Имя.

Она пришла в мою жизнь легко и тихо, как прилетает летний ветерок в открытое окно. Она просто появилась тогда, когда мир обрел для меня краски и запахи, когда я понял, чем ночь отличается от дня, а звезды – от капель дождя.
Я сидел на кухне и курил одну сигарету за другой, наслаждаясь этой простой и вредной привычкой человека.
Город за окнами моего дома спал. Утопая в кошмарах и разочарованиях, а я сидел и смотрел на ту, которая показала мне мое другое лицо. То лицо, которое так долго не могло быть показано.
Мои глаза все равно оставались цвета ржи, которая разъела мою душу, оставляя в ней уродливые и вечные коррозии.
— Какого цвета были твои волосы, когда всего этого с тобой еще не произошло? – спросила она.
— Черные, — ответил я. – А это имеет для тебя значение?
— Это имеет значение для тебя, — она улыбнулась и погладила меня по щеке.
— Ты вспомнил все, что хотел?
Что я мог сказать ей в ответ? Что я никогда и не забывал ни одного человека, которого убил, которого пожалел и убил быстро? Что я помнил о каждом своем поступке, бережно хранил в памяти слова и мысли, желания и мечты, которых давно уже не было у меня? Или сказать ей о том, что единственное забытое мною, было мое имя? Я смотрел на нее: такая маленькая, даже для человеческого существа, хрупкая, наивная. Она любила и ждала только меня, она смотрела на меня большими темными глазами, иногда прятала взгляд под длинными опущенными ресницами, а лицо – в локанах вьющихся медных волос. Она дышала ради меня, она ловила каждое мое слово, словно боялась упустить его, как ребенок, который старательно выводит свои первые слова на пергаменте.
Она сидела напротив меня, не стесняясь своей наготы, ее грудь — полная и белая — трепетала при каждом вздохе, а я смотрел на нее, как человек, залюбовавшийся красотой одной снежинки, в горьком чувстве и ожидании, когда та растает.
И не останется ничего, кроме капельки воды, растекшейся по ладони, на которую упал снег.
— Меня зовут Форлорн, — сказал я.
— Мне нравятся твои глаза, — неожиданно сказала она, — они похожи на мое сердце.
Девушка опустила голову на подставленные ладони и прикрыла глаза, а потом начала говорить:
— У тебя два лица, Форлорн. Одно из них испугалось своего поступка и спряталось глубоко внутри. Для тебя мир стал серым и однообразным, твоя душа покрылась коррозией и выцвела, как и твои волосы, но не пропала.
— А второе? – я тоже прикрыл глаза, подставляя лицо и тело прохладному ветерку, приносящему запахи лета и жизни, с легким оттенком крадущейся смерти.
— Второе…, — она ненадолго задумалась, — второе твое лицо я видела сегодня, когда ты чуть не забрал мою жизнь. Оно не похоже на человека, но это не потому, что ты не можешь им быть, а потому что ты не понимаешь пока, как это. Ты смотрел на меня глазами той силы, которая была с тобой долгие годы до этого дня.
Я не знаю, как объяснить тебе, что такое боль, жалость, любовь, сострадание и утрата. Но ядумаю, что ты и сам поймешь это сегодня, когда меня не станет.
«Когда ее не станет, я пойму, какое мое лицо она любила», — подумал я. Я молчал. Я не мог обещать ей остаться, не мог обещать ей жизнь.
— Знаешь, — сказал я, — моя первая смерть была такой неожиданной, что я даже не понял этого. Я просто не проснулся ночью и все. Вторая и третья смертибыли более запоминающимися: на меня упал камень и я попал под поезд.
А вот четвертая, пятая и шестая стали для меня более невыносимыми — я задохнулся в петле, сгорел в пожаре и утонул.
Седмую и восьмую смерть я полюбил. Мне пришлось быть закопанным заживо и разлагаться в больничной палате от неизвестной болезни. Девятая, десятая и одиннадцатая мои кончины откровенно позабавили меня. Я перерезал себе горло бритвой, отравился и умер от побоев школьников…
— А последняя? – нетерпедиво воззрилась на меня девушка.
— Последняя была сегодня, с тобой. Я умер от твоего поцелуя, когда мое сердце захлестнула страсть, — я резко открыл глаза и посмотрел на нее, она улыбалась. – И как тебе это нравится? Какое мое лицо тебе нравится больше?
— Твое другое лицо, которое ты так и не показал мне, но я вижу его сквозь пелену холода твоих глаз. Это лицо человека, который устал от своих желаний и от того, что они выполнены.
— Я устал быть силой без человечности и человеком без силы.
— Тогда что же ты выбираешь? – она удивленно приподняла брови.
— Ты знаешь, ведь ты – это я.
Я посмотрел на самого себя, сидящего напротив: худощавый седой мужик со странного цвета глазами, криво ухмыляющийся, покрытый пеленой тления и страшными ранами от всех пережитых мною смертей.
— Ты знал это, когда спал со мной? – с издевкой спросил меня мой двойник.
— Конечно, — кивнул я и улыбнулся.
— Тогда как ты на это пошел?
— Иногда приходится хорошо себя поиметь, чтобы понять простые истины. Я помню это еще с прошлой человеческой жизни.
— Я восхищен тобой, Форлорн, — труп поклонился мне и засмеялся.
— А теперь выполни свою часть сделки и дай мне возможность продолжить свой путь.
Мой двойник перестал смеяться и схватил меня за горло обеими руками.
— Ты мой! – закричал он. Я легко перехватил его кисти и одним движением сломал их, а потом резко ударил его ребром ладони в горло. Мой удар оборвал его крик, а сломанная трахея — жизнь.
Эпилог

Я стоял на мокром ковре ельника и прелой земли. Лето в этом году выдалось дождливым и душным. Солнце уже клонилось к закату, и я вот-вот должен был увидеть то, ради чего пришел в это время.
Вокруг меня шелестели травыи листья на деревьях, я был одновременно и здесь и нигде. Я был травой под ногами и ветром в волосах, последним лучом и первой каплей дождя, последним птичьим криком и первым словом новорожденного.
Мир медленно тонул в подступающих сумерках, а над моей головой зажигались давно забытые звезды. Звуки и запахи медленно стихали,уступая место той силе, которая должна была явиться в мир сегодня.
Прямо передо мной, метрах в пяти горел огонь,чуть дальше располагался алтарь из гладкой доски, а напротив него стояли трое юнцов, которве должны были принять на себя ношу хаоса и лжи своих душ.
Двое, стоящие по бокам от третьего не видели меня, а вот последний, которым когда—то был я, видел. Он смотрел на меня и ждал того момента, когда сможет бросить в огонь горсь земли и пожелать чего-то.
Он принял меня за того, кто должен был быть здесь. А может, и нет? Что если все это так и было? Что если я видел тогда себя, и я же дал себе и моим братьям то, что они так хотели? Может, я слышал тогда свой голос, играл с самим собой, верил в бога внутри самого себя?
Важны ли те ошибки, которые ты можешь исправить? Да, если ты можегь их совершить вновь.
Важны ли те слова, которых ты можешь не произносить? Да, если ты веришь в них.
Важны ли те люди, которые ушли давным давно? Да, если они могут вернуться.
Старший брат протянул руку с горстью земли и пряных трав к огню. Я поднял руки вверх, и пламя костра взметнулось в рост человека. Мой брат отшатнулся и посмотрел на своих спутников. Я шагнул прямо сквозь огонь и ударил его по щеке наотмашь. Он упал и затих на земле.
— Ты никогда не станешь покоем в глазах старика, последним вздохом тяжело больного, взглядом умершего ребенка, — сказал я ему, — продолжай свой путь, брат, ты не станешь молитвой о покое измученного странника, ты не станешь Вестником Смерти, о котором мечтают люди
Я повернулся к своему среднему брату, но его уже не было. Я слышал крики безумного человека, треск ломающихся веток и звуки падения тела: кажется, мой братик бежал прочь, не разбирая дороги.
Тогда я подошел к самому себе и сказал, положив руку своему прототипу на плечо:
— Нам придется подружиться.
Он смотрел на меня пустыми серо—голубыми глазами, а потом повалился на землю, раскинув руки, продолжая все так же смотреть в пустоту, в звездное небо над головой.
— Никогда ничего нельзя исправить насовсем, — горько произнес я, дотрагиваясь до лба своего человеческого лица, — никогда ничего нельзя исправить насовсем для себя, — произнес я. Вставая в своем старом человеческом теле, в котором мне предстояло жить, и в котором обо мне напоминали лишь глаза цвета ржи — все, что осталось от моего другого лица.

Вместо послесловия

Когда-то давно. В стародавнее время,
Среди пыльных книг и каменных стен,
В ученье провел немалое время
Волшебник, обрекший себя в этот плен.
Он знаний искал и немысленной силы,
Он книги листал. Забывая о сне,
Но книга дна была самой любимой:
Легенда о зеркале в белом огне.
Легенда о тех, кто добился успеха,
Кто тайны чужие открыл для себя,
Кто в силе волшебной искал не утеху,
А ею играл, безответно любя.
И древние буквы сплетая в слова,
Под шепотом звезд в ночной тишине,
Смотрел он, как прочь облетает листва,
И в зеркале видел себя он во сне.
Оно не давало покоя ему,
Оно будоражило мысли и душу,
И цель он задал себе самому
Добыть это зеркало или разрушить.
И так истезая себя много лет,
Он шел к своей цели, копя в себе силы,
Но позабыл он, что данный обет
Сжигает внутри все то, что таам было.
Предательства путь он избрал для себя,
Ведомый дорогой, не видящий сути,
Он всех обошел, кого прежде любя,
Старался сберечь отлихих перепутий.
Сжигаемый пламенем белого цвета,
Волшебник забыл, что он – человек,
И день тот настал. С исполненьем обета
Закончится вскоре искания век.
И маг отражение в зеркале видит.
Вот он стоит и с усмешкой надменной
Ждет и себя самого ненавидит
За то что, приходится быть откровенным.
Но вдруг отраженье шагнуло навстречу,
И руку ему на плечо положило,
— я на немые вопросы отвечу,
Волшебнику шепотом проговорило.
ведь я все видел, я все знаю,
Я стоял за твоей тенью,
Я всегда был где—то рядом,
Я твой призрак, отраженье.
И когда читал ты книги,
И когда творил заклятья,
Я внутри тебя, сквозь блики
Мир менял для восприятья.
Я любил твои творенья,
Я смотрел, как ты идешь
К высшей точке обретенья,
Не скупясь на зло и ложь.
Как шагаешь ты по душам,
Проливаешь кровь и грезишь,
Что однажды станешь лучшим,
И меня однажды встретишь.

А зеркало вспыхнуло белым огнем,
И отраженье шагнуло сквозь мага.
И чародей стал заточенным в нем,
А в крике немом испарилась отвага.
— чего ты желал, того и добился,
Ты стал самым лучшим и подлецом
И в зеркале сам для себя отразился
Бессильным, жестоким и чуждым лицом.


Forlorn – покинутый, брошенный, оставленный.
07.04.10
Эммина.

@настроение: обескураженное

@темы: Творчество. Рассказы., Творчество. Стихи.