Голос в вашей голове.
читать дальшеЦена лжи.
Улицы были узкими и грязными. Мощеные камнем, они вызывали внутри отголоски криков всех, кто когда-то закончил свою жизнь на холодном пологе этих проходов. Дома, стоящие по бокам от каждой, даже самой кривой, улочки, словно нависали над людьми, ходящими по серым камням.
Сам город не был особенно примечателен. В нём было всего-то пара тысяч жителей, да и те, в основном, старики и дети. Молодёжь стремилась убраться отсюда прочь, едва только предоставлялась такая возможность.
Постепенно это место стало пристанищем для беглых преступников и повидавших жизнь стариков, которые давно забыли, где находится их родной дом.
Ещё в городе имелась маленькая церковь, постоялый двор, да большой дом мэра, у которого обычно происходили и казни и свадьбы. Жители, наверное, видели особенную прелесть в том, чтобы сочетаться браком на облитых кровью преступников камнях. Или же, наоборот, стремились казнить там, где раньше был праздник… Что и сказать — чувство юмора у них было отменным.
Звёзд в ту ночь почти не было. Луна тоже поспешила ретироваться за рваные тучи, ветер крепчал и становился всё более холодным. В домах тлели слабые огоньки уюта и радости: каждый, кто мог спрятаться в свою скорлупу, немедля сделал это, едва только на город спустились сумерки — оставаться на улицах ночью было смертельно опасно.
Только один человек не боялся темноты города. Он был достаточно высок, крепок и одет во что-то издали напоминающее рясу или балахон. Человек не спеша шёл в сторону церкви. Навстречу ему от ворот постоялого двора быстро двинулся худощавый человек среднего роста. В темноте невозможно было рассмотреть его лица, но опытный глаз монаха признал в прохожем женщину. Изящная походка и неуловимые, лёгкие движения не скрывали ни штаны вместо платья, ни длинный плащ, свободно падающий с плеч до пят.
Женщина куда-то спешила и в темноте налетела на человека в рясе.
— Извините, — коротко бросила она и скрылась.
«Ничего», — подумал человек. Подумал, потому что был немым.
* * *
В середине ночи в двери покосившейся церквушки постучали. Единственный человек, который в такой час был внутри, оторвался от тихой игры на органе и пошёл отпирать дверь. На улице шёл сильный дождь, и человек, стоящий на пороге обители, вымок до нитки. Его плащ облепил худое тело, а капюшон намок и висел как тряпка.
— Могу я войти и переночевать у вас, святой отец? На постоялом дворе слишком людно, — спросила девушка, которой на вид было едва за двадцать.
Человек жестом пригласил гостью войти. Она прошла внутрь и тут же скинула мокрый плащ. Повесив его на гвоздь, она уже собиралась идти вслед за монахом, когда тот снял её одежду с гвоздя у входной двери и, кивнув куда-то в сторону, скрылся в темноте помещения. Гостья пожала плечами и пошла в указанном направлении. Повернув за одну из стен, она увидела зал, наполненный свечами. В углу стоял небольшой орган. В воздухе разносился приятный запах воска и… печали. Гостья огляделась: по углам, у нескольких окон с цветными витражами стояли подставки, на которых лежали открытые толстые книги. Она подошла к одной из них и увидела, что страницы испещрены аккуратными ровными буквами. Слова, смысла которых девушка так и не поняла, были красивы на слух. Она даже несколько раз повторили некоторые, словно любуясь тем, как они звучат. Тут и там раздавался слабый треск прогорающих свечей, за окнами хлестали струи дождя, а сердце вдруг охватила непонятная тоска…
В это время кто-то тронул её за плечо. Гостья слегка вздрогнула от неожиданности и обернулась. За её спиной стоял тот самый монах, который впустил её.
— Вы могли бы сказать, что вы здесь, — слегка раздраженно сказал она.
Монах отошёл на шаг и в голове у его гостьи прозвучало печальное:
«Не мог. Я немой».
— Что это? — девушка огляделась и краем глаза заметила, как святой отец слегка склонил голову, словно признаваясь в том, что это сделал он.
«Простите меня, сударыня, но не каждый человек может слышать мысли. И я привык думать свободно».
— Так это ты… вы… Я прошу прощения, но я не знала, — девушка почувствовала, как её охватывает жгучий стыд за свою недавнюю злость на этого человека. — Моё имя Анжела.
«А у меня нет имени. Я слишком давно не слышал его и потому забыл. Люди зовут меня Немым. Простите меня ещё раз, сударыня, я не пригласил вас к огню. Пойдёмте за мной — там же уже висит ваш плащ. Я подыскал для вас некоторую одежду, вы сможете снять мокрые вещи и высушить их. К тому же, я могу предложить вам некоторый ужин. Ничего особенного: молоко и хлеб, но всё же».
— Простите, святой отец за то, что я так с вами обошлась. Вас не смущает то, что я говорю вслух? Если вам будет удобнее…
«Нет! Что вы! Как вам будет угодно. Я так давно ни с кем не разговаривал, пусть даже так. Идёмте, я провожу вас».
Анжела оглянулась на зал, усеянный свечами, и пошла следом за немым священником…
* * *
Монах отвёл девушку в скромное помещение, где, судя по всему, готовилась еда. Импровизированная кухня представляла собой грубый стол, за которым помещалось едва ли больше четырёх человек, два стула из тёмного, обшарпанного временем, дерева, и очаг, где ласково потрескивали сухие поленья.
Хозяин обители поставил на стол кувшин холодного молока и положил пару ломтей хлеба. Некоторое время Анжела молча ела, наблюдая за тем, как монах сидит напротив, стараясь не смотреть на неё.
— Я прошу прощения, святой отец…
«Сударыня, я должен был сказать сразу, но не было возможности, — прервал её собеседник, — я не святой отец. Я просто временно живу здесь и помогая этому месту, как могу. Мне разрешили играть ночью на органе, за это я убираюсь и готовлю еду. Мне дали старую рясу одного из братьев, потому многие ошибочно принимают меня за святого отца».
— А где же все братья? — удивилась Анжела. Она смотрела в лицо немого человека. При свете очага оно казалось ещё более печальным, чем прежде. Распушенные волосы пепельно-русого цвета отливали желтизной огненных бликов, тёмные глаза таили внутри себя струю и почти забытую тайну. Этот человек многое видел, и многие люди были к нему излишне несправедливы, но стоило ли судить овец за то, что их пастух спал, пока они ели чужую траву.
«Братья уши в паломничество ещё неделю назад. Они обещали вернуться послезавтра»
Анжела всё ещё не могла привыкнуть к тому, что её вопросы звучат, а его ответы — возникают внутри её сознания.
— Простите, не могли бы что-нибудь сыграть для меня? Я слышала приятную музыку, когда подходила к дверям церкви, но не знала, что её мог играть один человек…
Монах встал и жестом позвал девушку за собой. Они вновь вернулись в тот зал, откуда был выход в кухню и в коридор, ведущий наружу. Свечи всё ещё не прогорели, лишь воздух стал более тёплым и насыщенным запахом неподдельного одиночества. Немой человек прошёл к органу, сел за него и положил руки на белые клавиши.
В какой-то неуловимый момент, спустя некоторое время, полилась дивная музыка. Она была тихой и лёгкой, словно человек, игравший её, вкладывал в прикосновения своих рук всё, что долгое время хранилось у него на душе. Анжела отрешённо подумала о том, что, наверное, это была какая-то песня, но монах был немым и не мог петь, а посему из глубины его глаз поднималась тоска и непреодолимое желание хоть как-то донести до окружающих свои мысли, облечь их в слова песни и сплести с музыкой.
Человек за органом невесомо касался клавиш, перемежая белые и черные сигменты,а музыка всё лилась и лилась, словно отрываясь от его души, стекая с кончиков пальцев…
Девушка сидела, как заворожённая, а когда музыка кончилась она тихо подошла и положила руки на плечи сидящего к ней спиной человека. Тот вздрогнул, но не повернулся. Анжела случайно задела его всё ещё влажным холодным рукавом своей одежды и тогда она услышала его мысли:
«Прости, я не принёс тебе сухой одежды…».
«Мы больше не встретимся?»
Девушка не заметила, как сама стала думать, вместо того, чтобы говорить.
«Думаю, нет. Но, что печалит вас, сударыня? Разве есть в этой встрече что-то, что может надеяться на продолжение?»
Анжеле показалось, что он усмехается. Грустно и безнадёжно.
— Расскажи мне о себе? — спросила она вслух.
«Зачем тебе это?» Теперь он повернулся к ней и посмотрел на девушку снизу вверх. Она подошла к нему вплотную, обняла и сказала:
— Я хочу послушать тебя. Я/ хочу, чтобы кто-то разделил твой страх, боль, радость и скорбь.
Монах поднял на Анжелу глаза, в которых мелькнуло странное чувство радости и растерянности.
«Я постараюсь»
Немой человек жестом пригласил гостью пройти обратно в кухню, где пылал огонь, принес ей сухую одежду, которая оказалась длинной льняной рубахой, и сел к ней спиной, позволив переодеться. Потом он повернулся к ней, с удивлением отметив, что девушка неслышно подошла и встала за его спиной.
Он некоторое время смотрел в глаза Анжеле, а потом протянул руки и посадил девушку к себе на колени.
«Моя жизнь началась в одном из маленьких посёлков. Я не знал своих родителей, я был немым от рождения, но смог выучить грамоту, а потом мне стали встречаться люди, которые понимали мои мысли. Они были необычными людьми, как и ты…
Я всегда любил музыку. Через какое-то время, после того, как я смог работать, я стал путешествовать по миру и искать себе пристанища. Многие люди не воспринимали меня никем, кроме калеки. Я скитаюсь по таким церквям и постоялым дворам, сколько себя помню. Выполняю черновую работу за кров и кусок хлеба. Но я знаю, что мой путь ещё не найден. Иногда я пишу слова на свою музыку, но их некому петь, потому что только я знаю, как они должны звучать. А иногда мне кажется, что моё предназначение в чём-то более светлом…
Однажды, не слишком давно, я встретил женщину, которая тоже могла слышать мои мысли. Она была очень красива, у неё чёрные волосы и чёрные глаза, она сказала, что станет моим другом и поможет мне отыскать свое предназначения. Её имя Кэт. Сейчас она ушла вместе со всеми братьями, а когда она вернётся…».
— Ты любишь её? — Анжеле внезапно показалось, что та женщина, про которую он рассказал ей, не та, за кого себя выдаёт. Девушку охватил страх, она захотела взять и увести за собой этого странного человека, от которого веяло теплом и запахом свеч.
«Она — мой друг».
— Хочешь, я расскажу тебе о себе? — спросила Анжела. Он кивнул в ответ и девушка стала рассказывать:
— Я никогда не была похожа на героинь красивых рассказов и книг. Дело не в том, что мне не достаёт смелости или внешности. Дело не в моём характере, да и не в чём-то другом… Я не трусливее и не храбрее, чем любой человек. Во мне есть нечто, что непонятно мне самой. Я люблю музыку, очень разную и очень странную. Немногие люди могут разделить со мной даже половины всего, о чём я думаю. Не говоря уже обо всём… Просто на место героинь нужны другие, не такие, как я.
Иногда мне кажется, что я должна быть одна, чтобы не приносить горя людям. Я любила человека, но он так и не может решиться поставить точку в наших отношениях…
«Любила?»
— Люблю… Но его давно нет со мной. Я объясню позже, когда придёт моё время уходить. Сейчас всё перемешалось — сон, явь, прошлое, будущее. Я не знаю, кто ты и кто я. Я представляю себя бабочкой. Бабочка, сидящая в прозрачной клетке.
Внутри этой стеклянной тюрьмы созданы все удобства. Маленький уютный мирок, в котором так прекрасна изолированная жизнь. Иногда к ней, к этой бабочке, подходят люди: мои знакомые и друзья. Они стучат пальцем по стеклу и бабочка прилетает. Вьётся вокруг них и никак не может вырваться наружу, потому что тот, кто построил ей эту клетку, считает, что ей будет безопаснее внутри стекла, — зеленые глаза Анжелы потемнели, она качнула головой, и пряди медных волос упали ей на лицо. —Потом люди уходят — у них своя жизнь. Полная опасностей и приключений, полная ключевой воды, искр любви и тягот проблем, а бабочка вновь сидит и ждёт, когда ей уделят немного внимания.
Я — беспомощное существо! Я ничего не могу дать людям. Моя жизнь — бесполезна и безопасна.
Бабочка в клетке. Красивая, хрупкая, бесполезная тварь….
И я всё жду, когда же хоть кто-то сжалится надо мной и разобьёт это стекло.
«Не говори так. Ты сделала гораздо больше, чем думаешь. Ты помогла мне. Я получил много, слишком много, чтобы это всё могло быть моим: я говорил с тобой».
Анжела не стала скрывать ничего: ни грустной улыбки, ни слёз, ни желания. Он слегка коснулся её лица, потом стал осторожно снимать с девушки одежду. Она не сопротивлялась, она была рада его движениям. Ей хотелось подарить этому человеку все, что она могла. А у неё не было ничего, кроме неё самой…
Его руки были нежными и сильными, она не смогла сдержать стон удовольствия. Он был страстным и осторожным, она не знала, на какие вершины вознеслась вместе с ним, но была уверена, что нет более высшей степени наслаждения. Всё слилось, все померкло. Внутри родилось новое чувство, будто прочная шёлковая нить связала их обоих.
Он смотрел её в глаза, она улыбалась ему, как старому другу.
— Это не жалость, — прошёптала она, когда они лежали рядом в окружении десятков свеч. — Это часть моей любви. Моё сердце, в котором теперь есть ты.
«Я понял тебя, — он улыбнулся ей. — Не бойся, я не стану думать иначе, чем ты себе представляешь. Я тоже отдал тебе часть своего сердца»
Странный звук, противный и заставляющий отринуть всё и вся, ворвался отовсюду. Он повторялся всё чаще и чаще.
«Будильник, опять этот чёртов будильник! — подумала Анжела с досадой. — Но ты ведь знала, что это сон, так чего же теперь…»
— Прости, мне пора. Я из времени снов, я из прошлого или будущего, я не знаю, было ли это раньше или только должно случиться. Я не хочу тебя забывать, как весь этот сон!
Девушка в последний раз прижалась к груди монаха, тая в воздухе, словно мираж.
«Я буду с тобой в каждом звуке колокола, в каждом камне любого храма, в каждом блике солнца. Я буду с тобой в любом месте, где ты есть. Я не знаю, что тебя и меня связало, но помни одно: я буду с тобой в каждом ударе колокола, в каждом камне любого храма, в каждом блике солнца, под которым мы ещё встретимся».
Последнее слово он произнёс, глядя в едва различимые черты лица Анжелы, по лицу которой текли слёзы. Девушке казалось, что этого человека ждёт большая беда, а встреча, обещанная им, случится слишком поздно, чтобы она помнила о нём и о его словах… Или оно уже случилась с ней раньше?..
* * *
«Абонент не отвечает…», — она нажала на сброс и убрала телефон. Никого нет. Ничего не важно. Только звонки. Только не отвечающие абоненты, только хмурое небо и прошлые сны.
Она стояла и смотрела в пустое небо, в небо, которое молчало.
Всегда молчало в ответ.
Она думала о том, зачем опять и опять набирает номера телефонов, зная, что ответ будет одним и тем же, зная, что сны не вернутся и не приведут за собой ничего, кроме дымки прошлого. Кто она и зачем живёт? Это мучило, это давило: неизвестность, ошибки, не приводящие никуда, кроме обрыва. Всё, что случалось, всё, что происходило — это просто книга, написанная кем-то.
Она писала книги, писала о людях, которые ещё могли быть людьми. Её читали, её гнали и боготворили.
Но абоненты не отвечали, а дождь лил всё сильнее и сильнее. Где-то в глубине комнат разносились слова песен, музыка заполняла все уголки сердца…
Сколько их, групп, которые могли тронуть её душу? Сколь разного собрали они в себе, бывшие когда-то везде и оставшиеся сейчас с ней? Сколько людей встречалось её на пути, сколько пальцев касались её стеклянной тюрьмы, сколько лиц…
Абоненты не отвечали…
Она докурила сигарету и опять подняла глаза на небо за прозрачным стеклом кухни.
— Вот ведь странно, — сказал девушка небу, в котором таяли последние кусочки вечерних облаков, смешавшиеся со свинцовыми тучами, — мне говорят, а я не слушаю, меня бьют, а я встаю… А я верю в тебя! Я лгу всем и самой себе. И цена этой лжи — одиночество, но мне кажется, всё-таки кажется, что есть нечто большее, чем можно увидеть… А значит моя ложь стоит своей цены. И я знаю, чего хочу от жизни: я хочу стать чьей-то тайной, неразгаданной и светлой, как печаль от звона колоколен храмов. Я хочу, чтобы ко мне стремились, меня скрывали в своём сердце, я хочу стать чьей-то тайной, искушением, загадкой, чтобы кто-то, касаясь моей руки, тайком дарил мне ласковый взгляд, который скажет больше тысячи слов…
Вдали от стоящей девушки прозвучал принесённый со встречным ветром, последний звон церковной мелодии.
Темнота подползала всё ближе и ближе, скрывала под собой снежные облака, которые плыли выше туч и выше обычного неба, лица людей, растворяющиеся в неискреннем свете уличных фонарей.
Если бы можно было сейчас подняться на несколько метров вверх, то на западном небе виднелись бы каменные узоры старого храма, давшего когда-то название городу.
Девушка засмеялась, поймав руками ветер.
«…в каждом звуке колокола, в каждом камне храма, в каждом…»
— …в каждом солнечном блике и взгляде неба…
10-11.08.05.
Улицы были узкими и грязными. Мощеные камнем, они вызывали внутри отголоски криков всех, кто когда-то закончил свою жизнь на холодном пологе этих проходов. Дома, стоящие по бокам от каждой, даже самой кривой, улочки, словно нависали над людьми, ходящими по серым камням.
Сам город не был особенно примечателен. В нём было всего-то пара тысяч жителей, да и те, в основном, старики и дети. Молодёжь стремилась убраться отсюда прочь, едва только предоставлялась такая возможность.
Постепенно это место стало пристанищем для беглых преступников и повидавших жизнь стариков, которые давно забыли, где находится их родной дом.
Ещё в городе имелась маленькая церковь, постоялый двор, да большой дом мэра, у которого обычно происходили и казни и свадьбы. Жители, наверное, видели особенную прелесть в том, чтобы сочетаться браком на облитых кровью преступников камнях. Или же, наоборот, стремились казнить там, где раньше был праздник… Что и сказать — чувство юмора у них было отменным.
Звёзд в ту ночь почти не было. Луна тоже поспешила ретироваться за рваные тучи, ветер крепчал и становился всё более холодным. В домах тлели слабые огоньки уюта и радости: каждый, кто мог спрятаться в свою скорлупу, немедля сделал это, едва только на город спустились сумерки — оставаться на улицах ночью было смертельно опасно.
Только один человек не боялся темноты города. Он был достаточно высок, крепок и одет во что-то издали напоминающее рясу или балахон. Человек не спеша шёл в сторону церкви. Навстречу ему от ворот постоялого двора быстро двинулся худощавый человек среднего роста. В темноте невозможно было рассмотреть его лица, но опытный глаз монаха признал в прохожем женщину. Изящная походка и неуловимые, лёгкие движения не скрывали ни штаны вместо платья, ни длинный плащ, свободно падающий с плеч до пят.
Женщина куда-то спешила и в темноте налетела на человека в рясе.
— Извините, — коротко бросила она и скрылась.
«Ничего», — подумал человек. Подумал, потому что был немым.
* * *
В середине ночи в двери покосившейся церквушки постучали. Единственный человек, который в такой час был внутри, оторвался от тихой игры на органе и пошёл отпирать дверь. На улице шёл сильный дождь, и человек, стоящий на пороге обители, вымок до нитки. Его плащ облепил худое тело, а капюшон намок и висел как тряпка.
— Могу я войти и переночевать у вас, святой отец? На постоялом дворе слишком людно, — спросила девушка, которой на вид было едва за двадцать.
Человек жестом пригласил гостью войти. Она прошла внутрь и тут же скинула мокрый плащ. Повесив его на гвоздь, она уже собиралась идти вслед за монахом, когда тот снял её одежду с гвоздя у входной двери и, кивнув куда-то в сторону, скрылся в темноте помещения. Гостья пожала плечами и пошла в указанном направлении. Повернув за одну из стен, она увидела зал, наполненный свечами. В углу стоял небольшой орган. В воздухе разносился приятный запах воска и… печали. Гостья огляделась: по углам, у нескольких окон с цветными витражами стояли подставки, на которых лежали открытые толстые книги. Она подошла к одной из них и увидела, что страницы испещрены аккуратными ровными буквами. Слова, смысла которых девушка так и не поняла, были красивы на слух. Она даже несколько раз повторили некоторые, словно любуясь тем, как они звучат. Тут и там раздавался слабый треск прогорающих свечей, за окнами хлестали струи дождя, а сердце вдруг охватила непонятная тоска…
В это время кто-то тронул её за плечо. Гостья слегка вздрогнула от неожиданности и обернулась. За её спиной стоял тот самый монах, который впустил её.
— Вы могли бы сказать, что вы здесь, — слегка раздраженно сказал она.
Монах отошёл на шаг и в голове у его гостьи прозвучало печальное:
«Не мог. Я немой».
— Что это? — девушка огляделась и краем глаза заметила, как святой отец слегка склонил голову, словно признаваясь в том, что это сделал он.
«Простите меня, сударыня, но не каждый человек может слышать мысли. И я привык думать свободно».
— Так это ты… вы… Я прошу прощения, но я не знала, — девушка почувствовала, как её охватывает жгучий стыд за свою недавнюю злость на этого человека. — Моё имя Анжела.
«А у меня нет имени. Я слишком давно не слышал его и потому забыл. Люди зовут меня Немым. Простите меня ещё раз, сударыня, я не пригласил вас к огню. Пойдёмте за мной — там же уже висит ваш плащ. Я подыскал для вас некоторую одежду, вы сможете снять мокрые вещи и высушить их. К тому же, я могу предложить вам некоторый ужин. Ничего особенного: молоко и хлеб, но всё же».
— Простите, святой отец за то, что я так с вами обошлась. Вас не смущает то, что я говорю вслух? Если вам будет удобнее…
«Нет! Что вы! Как вам будет угодно. Я так давно ни с кем не разговаривал, пусть даже так. Идёмте, я провожу вас».
Анжела оглянулась на зал, усеянный свечами, и пошла следом за немым священником…
* * *
Монах отвёл девушку в скромное помещение, где, судя по всему, готовилась еда. Импровизированная кухня представляла собой грубый стол, за которым помещалось едва ли больше четырёх человек, два стула из тёмного, обшарпанного временем, дерева, и очаг, где ласково потрескивали сухие поленья.
Хозяин обители поставил на стол кувшин холодного молока и положил пару ломтей хлеба. Некоторое время Анжела молча ела, наблюдая за тем, как монах сидит напротив, стараясь не смотреть на неё.
— Я прошу прощения, святой отец…
«Сударыня, я должен был сказать сразу, но не было возможности, — прервал её собеседник, — я не святой отец. Я просто временно живу здесь и помогая этому месту, как могу. Мне разрешили играть ночью на органе, за это я убираюсь и готовлю еду. Мне дали старую рясу одного из братьев, потому многие ошибочно принимают меня за святого отца».
— А где же все братья? — удивилась Анжела. Она смотрела в лицо немого человека. При свете очага оно казалось ещё более печальным, чем прежде. Распушенные волосы пепельно-русого цвета отливали желтизной огненных бликов, тёмные глаза таили внутри себя струю и почти забытую тайну. Этот человек многое видел, и многие люди были к нему излишне несправедливы, но стоило ли судить овец за то, что их пастух спал, пока они ели чужую траву.
«Братья уши в паломничество ещё неделю назад. Они обещали вернуться послезавтра»
Анжела всё ещё не могла привыкнуть к тому, что её вопросы звучат, а его ответы — возникают внутри её сознания.
— Простите, не могли бы что-нибудь сыграть для меня? Я слышала приятную музыку, когда подходила к дверям церкви, но не знала, что её мог играть один человек…
Монах встал и жестом позвал девушку за собой. Они вновь вернулись в тот зал, откуда был выход в кухню и в коридор, ведущий наружу. Свечи всё ещё не прогорели, лишь воздух стал более тёплым и насыщенным запахом неподдельного одиночества. Немой человек прошёл к органу, сел за него и положил руки на белые клавиши.
В какой-то неуловимый момент, спустя некоторое время, полилась дивная музыка. Она была тихой и лёгкой, словно человек, игравший её, вкладывал в прикосновения своих рук всё, что долгое время хранилось у него на душе. Анжела отрешённо подумала о том, что, наверное, это была какая-то песня, но монах был немым и не мог петь, а посему из глубины его глаз поднималась тоска и непреодолимое желание хоть как-то донести до окружающих свои мысли, облечь их в слова песни и сплести с музыкой.
Человек за органом невесомо касался клавиш, перемежая белые и черные сигменты,а музыка всё лилась и лилась, словно отрываясь от его души, стекая с кончиков пальцев…
Девушка сидела, как заворожённая, а когда музыка кончилась она тихо подошла и положила руки на плечи сидящего к ней спиной человека. Тот вздрогнул, но не повернулся. Анжела случайно задела его всё ещё влажным холодным рукавом своей одежды и тогда она услышала его мысли:
«Прости, я не принёс тебе сухой одежды…».
«Мы больше не встретимся?»
Девушка не заметила, как сама стала думать, вместо того, чтобы говорить.
«Думаю, нет. Но, что печалит вас, сударыня? Разве есть в этой встрече что-то, что может надеяться на продолжение?»
Анжеле показалось, что он усмехается. Грустно и безнадёжно.
— Расскажи мне о себе? — спросила она вслух.
«Зачем тебе это?» Теперь он повернулся к ней и посмотрел на девушку снизу вверх. Она подошла к нему вплотную, обняла и сказала:
— Я хочу послушать тебя. Я/ хочу, чтобы кто-то разделил твой страх, боль, радость и скорбь.
Монах поднял на Анжелу глаза, в которых мелькнуло странное чувство радости и растерянности.
«Я постараюсь»
Немой человек жестом пригласил гостью пройти обратно в кухню, где пылал огонь, принес ей сухую одежду, которая оказалась длинной льняной рубахой, и сел к ней спиной, позволив переодеться. Потом он повернулся к ней, с удивлением отметив, что девушка неслышно подошла и встала за его спиной.
Он некоторое время смотрел в глаза Анжеле, а потом протянул руки и посадил девушку к себе на колени.
«Моя жизнь началась в одном из маленьких посёлков. Я не знал своих родителей, я был немым от рождения, но смог выучить грамоту, а потом мне стали встречаться люди, которые понимали мои мысли. Они были необычными людьми, как и ты…
Я всегда любил музыку. Через какое-то время, после того, как я смог работать, я стал путешествовать по миру и искать себе пристанища. Многие люди не воспринимали меня никем, кроме калеки. Я скитаюсь по таким церквям и постоялым дворам, сколько себя помню. Выполняю черновую работу за кров и кусок хлеба. Но я знаю, что мой путь ещё не найден. Иногда я пишу слова на свою музыку, но их некому петь, потому что только я знаю, как они должны звучать. А иногда мне кажется, что моё предназначение в чём-то более светлом…
Однажды, не слишком давно, я встретил женщину, которая тоже могла слышать мои мысли. Она была очень красива, у неё чёрные волосы и чёрные глаза, она сказала, что станет моим другом и поможет мне отыскать свое предназначения. Её имя Кэт. Сейчас она ушла вместе со всеми братьями, а когда она вернётся…».
— Ты любишь её? — Анжеле внезапно показалось, что та женщина, про которую он рассказал ей, не та, за кого себя выдаёт. Девушку охватил страх, она захотела взять и увести за собой этого странного человека, от которого веяло теплом и запахом свеч.
«Она — мой друг».
— Хочешь, я расскажу тебе о себе? — спросила Анжела. Он кивнул в ответ и девушка стала рассказывать:
— Я никогда не была похожа на героинь красивых рассказов и книг. Дело не в том, что мне не достаёт смелости или внешности. Дело не в моём характере, да и не в чём-то другом… Я не трусливее и не храбрее, чем любой человек. Во мне есть нечто, что непонятно мне самой. Я люблю музыку, очень разную и очень странную. Немногие люди могут разделить со мной даже половины всего, о чём я думаю. Не говоря уже обо всём… Просто на место героинь нужны другие, не такие, как я.
Иногда мне кажется, что я должна быть одна, чтобы не приносить горя людям. Я любила человека, но он так и не может решиться поставить точку в наших отношениях…
«Любила?»
— Люблю… Но его давно нет со мной. Я объясню позже, когда придёт моё время уходить. Сейчас всё перемешалось — сон, явь, прошлое, будущее. Я не знаю, кто ты и кто я. Я представляю себя бабочкой. Бабочка, сидящая в прозрачной клетке.
Внутри этой стеклянной тюрьмы созданы все удобства. Маленький уютный мирок, в котором так прекрасна изолированная жизнь. Иногда к ней, к этой бабочке, подходят люди: мои знакомые и друзья. Они стучат пальцем по стеклу и бабочка прилетает. Вьётся вокруг них и никак не может вырваться наружу, потому что тот, кто построил ей эту клетку, считает, что ей будет безопаснее внутри стекла, — зеленые глаза Анжелы потемнели, она качнула головой, и пряди медных волос упали ей на лицо. —Потом люди уходят — у них своя жизнь. Полная опасностей и приключений, полная ключевой воды, искр любви и тягот проблем, а бабочка вновь сидит и ждёт, когда ей уделят немного внимания.
Я — беспомощное существо! Я ничего не могу дать людям. Моя жизнь — бесполезна и безопасна.
Бабочка в клетке. Красивая, хрупкая, бесполезная тварь….
И я всё жду, когда же хоть кто-то сжалится надо мной и разобьёт это стекло.
«Не говори так. Ты сделала гораздо больше, чем думаешь. Ты помогла мне. Я получил много, слишком много, чтобы это всё могло быть моим: я говорил с тобой».
Анжела не стала скрывать ничего: ни грустной улыбки, ни слёз, ни желания. Он слегка коснулся её лица, потом стал осторожно снимать с девушки одежду. Она не сопротивлялась, она была рада его движениям. Ей хотелось подарить этому человеку все, что она могла. А у неё не было ничего, кроме неё самой…
Его руки были нежными и сильными, она не смогла сдержать стон удовольствия. Он был страстным и осторожным, она не знала, на какие вершины вознеслась вместе с ним, но была уверена, что нет более высшей степени наслаждения. Всё слилось, все померкло. Внутри родилось новое чувство, будто прочная шёлковая нить связала их обоих.
Он смотрел её в глаза, она улыбалась ему, как старому другу.
— Это не жалость, — прошёптала она, когда они лежали рядом в окружении десятков свеч. — Это часть моей любви. Моё сердце, в котором теперь есть ты.
«Я понял тебя, — он улыбнулся ей. — Не бойся, я не стану думать иначе, чем ты себе представляешь. Я тоже отдал тебе часть своего сердца»
Странный звук, противный и заставляющий отринуть всё и вся, ворвался отовсюду. Он повторялся всё чаще и чаще.
«Будильник, опять этот чёртов будильник! — подумала Анжела с досадой. — Но ты ведь знала, что это сон, так чего же теперь…»
— Прости, мне пора. Я из времени снов, я из прошлого или будущего, я не знаю, было ли это раньше или только должно случиться. Я не хочу тебя забывать, как весь этот сон!
Девушка в последний раз прижалась к груди монаха, тая в воздухе, словно мираж.
«Я буду с тобой в каждом звуке колокола, в каждом камне любого храма, в каждом блике солнца. Я буду с тобой в любом месте, где ты есть. Я не знаю, что тебя и меня связало, но помни одно: я буду с тобой в каждом ударе колокола, в каждом камне любого храма, в каждом блике солнца, под которым мы ещё встретимся».
Последнее слово он произнёс, глядя в едва различимые черты лица Анжелы, по лицу которой текли слёзы. Девушке казалось, что этого человека ждёт большая беда, а встреча, обещанная им, случится слишком поздно, чтобы она помнила о нём и о его словах… Или оно уже случилась с ней раньше?..
* * *
«Абонент не отвечает…», — она нажала на сброс и убрала телефон. Никого нет. Ничего не важно. Только звонки. Только не отвечающие абоненты, только хмурое небо и прошлые сны.
Она стояла и смотрела в пустое небо, в небо, которое молчало.
Всегда молчало в ответ.
Она думала о том, зачем опять и опять набирает номера телефонов, зная, что ответ будет одним и тем же, зная, что сны не вернутся и не приведут за собой ничего, кроме дымки прошлого. Кто она и зачем живёт? Это мучило, это давило: неизвестность, ошибки, не приводящие никуда, кроме обрыва. Всё, что случалось, всё, что происходило — это просто книга, написанная кем-то.
Она писала книги, писала о людях, которые ещё могли быть людьми. Её читали, её гнали и боготворили.
Но абоненты не отвечали, а дождь лил всё сильнее и сильнее. Где-то в глубине комнат разносились слова песен, музыка заполняла все уголки сердца…
Сколько их, групп, которые могли тронуть её душу? Сколь разного собрали они в себе, бывшие когда-то везде и оставшиеся сейчас с ней? Сколько людей встречалось её на пути, сколько пальцев касались её стеклянной тюрьмы, сколько лиц…
Абоненты не отвечали…
Она докурила сигарету и опять подняла глаза на небо за прозрачным стеклом кухни.
— Вот ведь странно, — сказал девушка небу, в котором таяли последние кусочки вечерних облаков, смешавшиеся со свинцовыми тучами, — мне говорят, а я не слушаю, меня бьют, а я встаю… А я верю в тебя! Я лгу всем и самой себе. И цена этой лжи — одиночество, но мне кажется, всё-таки кажется, что есть нечто большее, чем можно увидеть… А значит моя ложь стоит своей цены. И я знаю, чего хочу от жизни: я хочу стать чьей-то тайной, неразгаданной и светлой, как печаль от звона колоколен храмов. Я хочу, чтобы ко мне стремились, меня скрывали в своём сердце, я хочу стать чьей-то тайной, искушением, загадкой, чтобы кто-то, касаясь моей руки, тайком дарил мне ласковый взгляд, который скажет больше тысячи слов…
Вдали от стоящей девушки прозвучал принесённый со встречным ветром, последний звон церковной мелодии.
Темнота подползала всё ближе и ближе, скрывала под собой снежные облака, которые плыли выше туч и выше обычного неба, лица людей, растворяющиеся в неискреннем свете уличных фонарей.
Если бы можно было сейчас подняться на несколько метров вверх, то на западном небе виднелись бы каменные узоры старого храма, давшего когда-то название городу.
Девушка засмеялась, поймав руками ветер.
«…в каждом звуке колокола, в каждом камне храма, в каждом…»
— …в каждом солнечном блике и взгляде неба…
10-11.08.05.
@музыка: орган.
@темы: Творчество. Рассказы.
-
-
19.04.2011 в 11:47Красиво. Грустно. Вечно.