Экспедиция

[alira-goldenleaf]

Память не сохранила самого момента оглашения приговора. Только нависшая, звенящая тишина вокруг. И немые картинки…
Лица, лица, искаженные злобой и ненавистью лица. Десятки, сотни, тысячи… возможно, их было меньше. Возможно, оно было всего одно. Перекошенное, бледное, с искаженными чертами, с приоткрытым ртом и безумными глазами.
О, черт, да это же его лицо! Такое безобразное, мерзкое, словно освещенное тусклой гологеновой лампой, подсвеченное снизу, выбеленное искусственным светом до неузнаваемости.
И руки… множество рук, тянущихся к нему, пытающихся ухватить, зацепить, вытащить на свой народный суд, изорвать в приступе ненависти.
Самих слов приговора он не помнил. Только руки, только десятки глаз, смотрящих с ненавистью, презрением, брезгливостью, яростью и страхом.
Они боялись. Почти все боялись. Ужасались тому, что он сделал едва ли не меньше, чем оглашенному приговору отправиться в экспедицию.
Да, его отправили в экспедицию. Нет, в Экспедицию, да. Только так, с большой буквы, давая слову собственную многогранную жизнь, только так и можно называть бесконечный полет в ничто, в никуда, в нигде.
Звуки вернулись к нему едва он покинул здание суда. Полицейский транспорт не нуждался в парковке, зависая над зданием суда в ожидании осужденного или необходимости накрыть весь периметр из станнеров.
Ни один полицейский не пытался снова сковать его наручниками, поторопить с посадкой или как-то иначе выказать свое расположение к нему.
Фактически, он был уже мертв. А к чему измываться над трупами на глазах собравшихся людей и прессы? Самый известный, самый коварный и самый неуловимый преступник века. Убийца, нелюдь, бездушный монстр.
Он посмел вмешаться в систему контроля за путешествиями, взломать исходный искин, программирующий все суда для длительных перелетов в космосе, и стереть программу. Одну единственную программу, пробуждающую путешествующих в глубоком анабиозе, если корабль сочтет повреждения чересчур огромными. При критической ситуации все спящие пробуждались корабельным искином, чтобы успеть насладиться последними минутами гибнущего в вакууме корабля. Те, кто мог бы никогда не понять, что умер, обязан был приходить в сознание за несколько минут до фатального сигнала судна, оповещающего о разгерметизации.
Ни один корабль не желал погибать один. Он дарил людям на борту последние уникальные минуты, картины звездного пространства за бортом, исчезающий воздух в трещинах и свистящие этим же воздухом разрывы корпуса. Корабль преподносил свою гибель со всеми возможными почестями, насаждая право быть сопричастным последним мгновениям стремительно уносящейся прочь жизни.
И он, Гебенс Раут, отнял у человечества этот волшебный миг осознания себя приговоренным к ужасной смерти от декомпрессии. Отнял возможность представить, ощутить, предположить и нарисовать в воображении свое замерзшее обезображенное тело, плывущее в бесконечном вакууме среди сонных звезд и планет.
Убийца, стерший элемент принятия решения из исходного искина, отвечающего за программирование будущих полетов на поиски пригодных для жизни планет.
Его планета умирала. Нет, она давно была мертва. И это жалкое подобие жизни, искусственное поддержание жизни в гниющем трупе больше всего напоминало Гебенсу гальванизацию. Мощный разряд электричества, пропущенный через нервные центры и узлы мертвеца, заставляли его двигаться, а в исключительных случаях даже выполнять несложные действия. Подергивающийся, открывший пустые глаза, холодный труп планеты взирал на последних жителей невидящим взглядом, отрешившись от всего происходящего.
И теперь он пополнил ряды приговоренных к Экспедиции в одну сторону. Скоро его накачают препаратами, уложат в узкий одноместный гроб с примитивными датчиками состояния, подведут трубки с питательной средой, впрыснут в кровь связующий эритроциты раствор, превращая жидкую алую массу внутри человека в вязкий розоватый раствор, позволяющий консервировать живое тело до момента разгерметизации, аварии, окончания топлива в реакторе или попадании астероида в небольшую шлюпку, в которой он полетит на поиски обитаемых миров.
Когда-то давно, когда планета еще только начала издыхать от бесконечного потребления ее ресурсов и благ, один из либералов в Парламенте предложил не кормить тысячи заключенных в тюрьмах и колониях, а отправлять их в таких вот примитивных капсулах в космос. К тому времени сами полеты уже давно не были затратными или энергоемкими, а вот продовольствие, питьевая вода и кислород на планете подходили к концу.
И в безвоздушном пространстве, поблескивая серебристыми боками, разлетелись тысячи капсул с приговоренными к смерти или длительным срокам заключения преступниками.
Либерал, конечно, успокоил общественность тем фактом, что установил на каждой шлюпке датчик окончания полета. При удачном стечении обстоятельств капсула с замороженным заключенным должна была опуститься на новую, пригодную для жизни, планету и отправить сигнал обратно домой, указав координаты и время в пути.
Сам пассажир обязательно приводился в сознание, получал сведения о новой планетке и мог попытаться наладить свою жизнь.
Вот только по неофициальным, зато весьма правдивым, данным ни одна капсула за десятки лет не достигла такой планеты. Либо вырабатывался ресурс топлива, либо случались аварии, либо серебристый гроб разносило случайными астероидами или кометами. Силового поля защиты, как и примитивного вооружения, капсулы не имели.
Каждый молчал о том, что такое Экспедиция. И каждый молчал о том, что это билет в один конец. Как каждый молчал и о том, что в тайне рад избавиться еще от одного потребителя скудеющих ресурсов агонизирующей планеты.
Сегодня террорист и изменник Раут пополнит ряды тех, кто улетал без надежды вернуться.
Он послушно выполнял все команды полицейских и врачей, не сопротивлялся при подготовке к анабиозу, даже сам пытался помочь в меру своих возможностей. Он был вежлив и нетороплив, улыбчив и спокоен.
Он, лишивший разумных людей последнего шанса уйти из жизни, осознавая это, собирался уснуть в анабиозной капсуле, думая о том, что наконец-то все вокруг него кончится.
Кончится забота о себе, кончится боль и страх, кончится осознание себя мелким и не оправдавшим чужих надежд. Кончится, наконец, это бесполезное, бесцветное существование между долгом явиться на никчемную работу и желанием увидеть во сне что-то радостное.
Скоро должно было кончится все. Воспоминания и надежды, медленная смерть среди себе подобных, боль от осознания происходящего с его миром, влачение себя самого от даты рождения до даты смерти. Теперь его дата была названа совершенно точно.
Он улыбался, чувствуя, как по венам растекается леденящий плоть подготовительный раствор…
Лица склонившихся над ним людей в бледно-голубых костюмах врачей и помощников расплывались, звуки становились глуше и отдалялись прочь, цвета блекли, теряя насыщенность.
И все-таки, как бы он ни убеждал себя в том, что готов, он испугался. В самый последний момент, когда черта уже была пройдена, когда возвращение стало невозможно далеким, невероятным, он испугался.
Он испугался, что его поступок обязательно отменят. Что программу пробуждения вернут, начав именно с его капсулы. Он безумно боялся проснуться, ощутив всю тщетность своих усилий.