Чужие желания

[alira-goldenleaf]

Этот рассказ был написан по случаю моего неосторожного шага, когда я наступила на кусок хлеба у остановки станции метро "Орехово". Сюжет в конце был списан с меня, а вот насчет последней страницы книги, которую читал герой, я совершенно не представляю, что там было. я даже не могу сказать, кто был тот, кто так же, как ия расстоптал хлеб на улице. отражение ли меня самой, герой, описанный в расказе, просто случайый читатель подобного жанра, или кто-то совершенно случайный.
я долго не решалась пречитывать этотрассказ, потому что он казался мне немного не дописанным, несовершенным, но сегодня, ради правки у талантливогоредактора, мне пришлось открыть файл.
Что я мгу еще сказать? рассказ приятно удивил меня актуальностью, и даже время года, погода и мысли совпали с моим настроением и мерзостью за окном. Думаю, я опять таки открыла его не случайно, что я дала ему, когда писала, что-то он дал сейчас мне. возможно, ответ на вчерашний вопрос о поисках смысла.
а еще, мне бы хотелось оказаться на месте героини, пусть даже и с такой судьбой. она смогла выучиться магии, преодолеть неприязнь, сохранить себя. наверное, мои герои много сильнее меня самой. Хотя, если бы за моей спиной маячили такие спутники, которых я рисую для главных героев моих рассказов, возможно, я бы и помыслить не смела о том, что могу сдаться. нехватает чуда, но об этом уже в следующем посте :-)


ЧУЖИЕ ЖЕЛАНИЯ


Владыко Христе Боже, Иже Страстьми Своими страсти моя исцеливый
и язвами своими язвы моя уврачеватый, даруй мне, много Тебе прегрешившему,
слезы умиления; сраствори моему телу от обоняния.
Животворящего Тела Твоего, и наслади душу мою
Твоею Честною Кровию от горести, еюже мя сопротивник напой;
возвыси мой ум к Тебе, долу поникший, и возведи от пропасти погибеди;
яко не имам покаяния, не имам умиления,
не имам слезы утешительныя, возволящия чада
ко своему наследию. Омрачихся умом в житейских страстех,
не могу воззрети к Тебе в болезни, не могу согретися слезами, яже к Тебе любве.
Но, Владыко Господи Иисусе Христе,
Сокровище благих, даруй мне покаяние всецелое
и сердце люботрудное во взыскание Твое, даруй мне благодать Твою
и обнови во мне зраки Твоего образа. Оставих Тя, не остави мене; изыди на
взыскание мое, возведи к пажити Твоей
и сопричти мя овцам избранного Твоего стада,
воспитай мя с ними от злака Божественных Твоих Таинств, молитвами
пречистыя Твоея матере и всех святых твоих.
Аминь.

КАНОН ПОКОЯННЫЙ КО ГОСПОДУ ИИСУСУ ХРИСТУ.

ПРОЛОГ.

Северные ветры принесли с собой небывалые, не виданные до сих пор грозы. Дождь хлестал по всему, до чего мог дотянуться, он, подхваченный буйными порывами ветра, срывал с деревьев редкую оставшуюся листву, швырял ее под ноги, бил своими крыльями в лица, осыпая землю крупными каплями некогда живительной, а сейчас лишь приносившей разрушения и страдания, холод и мятеж влагой.
Плотные свинцовые тучи, затянувшие небо, должны были продержаться на нем еще около месяца, до наступления морозов, когда с моря придет зима, осыпав все вокруг серебристым снегом, который, словно проведение Господне, должен был вселить в сердца людей покой и смирение, заставив их покорно ждать наступления новой весны — короткой вспышки жизни в суровом горном климате этих мест.
А пока что, хозяевами здесь были только дождь, ветер, да последние, самые скверные и безжалостные грозы, что были ниспосланы небом, как испытание истиной веры всех послушников и настоятелей одинокого монастыря, что маленькой точкой притаился в расщелине самой высокой из скал горного хребта, за которым лежала Чужая Земля. Земля варваров и дикарей, земля страдания и темноты, земля других людей, которым не ведом был Господь Всевышний; земля людей, поклоняющихся своим богам — земля свободы и сурового закона силы.
И лишь горы были той самой, зыбкой преградой, за которую, пока что, не смели ступать ни те, ни другие....
«...И следил Господь за тем, чтобы не совершали ошибок слуги его, а, если и ввели они себя в грех, то прощал он их, коли раскаялись оне...»

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЧУЖАЯ ЗЕМЛЯ.

Она гнала свою лошадь сквозь дождь и ветер, не замечая, как крупные тяжелые капли больно врезаются в плоть, готовые в любой момент разорвать ее на куски. Одежда всадницы промокла насквозь, превратившись в необычайно тяжелые путы, сковывающие движения; длинный плащ с капюшоном, порванный в нескольких местах, едва-едва держался на единственной завязке, которая грозила в любой момент лопнуть, а мокрая тяжелая ткань — упасть на землю, под копыта бешено мчащегося скакуна, который, судя по всему, тоже перенял безумие своей хозяйки, и теперь даже ее команды не заставили бы его остановиться: животное знало дорогу и мчалось по указанному курсу, стремясь во что бы то ни стало выполнить возложенное на него поручение и доставить наездницу к спасительному укрытию, где ни один человек не сможет ее достать.
Руки всадницы мертвой хваткой вцепились в поводья лошади, а белые от напряжения и холода пальцы уже не чувствовали грубости поводьев и потому были стерты в кровь, которая, смешиваясь с потоками дождя, струйками стекала по шее животного. Выбившиеся из-под капюшона длинные волосы имели неопределенный цвет: были ли они действительно столь темными, как казались, или это сыграло свою роль ненастье и принесенный им полумрак — точно сказать было нельзя, но висящий на боку скакуна короткий одноручный меч говорил о том, что сия госпожа принадлежит чужой стороне, ибо то оружие, которым располагали те, на чью сторону она стремилась, едва ли было бы похоже на это.
К тому же, там женщинам вообще не полагалось иметь оружия, не говоря уже о том, чтобы ездить в седле не по-женски и носить нечто иное, чем длинные неудобные платья и твердые сапоги на каблуках.
Страшные раскат грома и прорезавшие небо молнии, чередой сверкнувшие по свинцовой пелене, заставили всадницу пригнуться еще ниже к шее лошади, но, некстати попавший под копыта лошади камень, заставил ее все же выпустить из усталых рук поводья и опрокинуться вон из седла. Вставший после этого на дыбы скакун, издал душераздирающее ржание и умчался прочь.
Приподняв от земли голову, она успела увидеть, как ее лошадь уносится вдаль, затем ее глаза закрылись и опустилась тьма, скрывшая в себе все звуки....
Она слышала, как к ней подошли какие-то люди, ведущие вподу лошадей. Их было около десятка, может, меньше. Сил поднять лицо из грязной лужи у нее уже не было: приходилось просто молча ждать, когда подошедшие закончат с ней, а это было неизбежно — никто не мог просто так уйти на другую сторону, за все необходимо было платить.
Жгучие потоки дождя хлестали ее по спине, раскаты грома оглушали, заставляя все дальше и дальше проваливаться в забытие, а часто пробегающие по небу молнии ослепительными вспышками освещали лица тех, кто преследовал ее всю дорогу, и вот, наконец, достиг цели.
— Взять ее! — перекрикивая непогоду, сказал один из подошедших.
Двое опустились на колени, поднимая из грязной земли обессиленное тело. Беглянка ненадолго открыла глаза, обжигая подошедших мужчин ненавидящим взглядом, и даже попыталась вырваться из их крепких объятий, но один из них, размахнувшись, сильно ударил ее наотмашь по лицу и она вновь обмякла на руках второго.
Последнее, что она видела, было то, как со спины к ее преследователям стала двигаться неясная тень, чьи шаги были мягкими, совсем не слышимыми, голову покрывал капюшон рясы...
— Хороший товар мы с вами взяли! За такую много заплатят! — радостно празднуя победу, вскричал тот, что держал девушку на руках.
Остальные одобрительно захохотали.
— Не советую торопиться, братья. — раздался сзади них спокойный голос, которому, казалось, не мешала даже гроза. — Эта сестра находится во владениях нашего монастыря и, следуя законам двух сторон, вы не можете забрать ее без согласия ее самой.
Мужчины обернулись, разом примолкнув. Каждый из них отлично знал закон, но и каждый же с превеликим удовольствием преступал его при любом удобном случае.
— Здесь только мы и ты, брат. — начал один из них. — Мы заплатим тебе золотом — ты сможешь поправить дела своей обители, вернувшись в монастырь. К чему тебе лишний рот? А ведь она, наверняка, попросится к вам, чтобы переждать бурю. Мы предложим хорошую цену...
— Прости меня, Господь, за грех, что я сейчас совершу... — тихим шепотом, сложив руки на груди и опустившись на колени прямо в грязь, стал молиться незнакомец.
— Что ты там шепчешь — мы ничего не слышим! — окликнул его тот, что предлагал «заплатить золотом». — Так ты согласен или нам придется поговорить по-другому.... — он сделал не двусмысленный жест, потянувшись к висящему у него на поясе широкому охотничьему ножу.
— Прими их души в Райские Кущи свои и прости им прегрешения их... — не реагируя на угрозы, продолжал свое дело монах.
Он стоял на коленях в вязкой, размытой земле, закрыв глаза и подставив свое лицо струям дождя, которые потоками скатывались по нему, и, словно бы не слыша голосов, что грозили ему неминуемой расправой, читал длинную молитву за спасение душ неверных. В его лице не было ни жалости, ни страха, лишь скорбь — вселенская и глубокая скорбь о тех, кто не принимал Истинного Бога. Он молился о душах чужеземцев, которые пытались сейчас доказать ему, что они правы.
— Эй, ты! — окликнул один из торговцев монаха, который освещал себя крестным знамением — верным признаком окончания молитвы.
— Прошу вас, добрые люди, разойдемся миром. — не открывая глаз, сказал монах. — Оставьте девушку — она сама решит, что ей делать и просить ли помощи у нашего монастыря.
— Ты еще будешь нас о чем-то просить? — искрене удивился подошедший к нему мужчина. — а не кажется ли тебе, многоуважаемый монах, что нас девять человек, а ты только один. И это мы будем просить о чем-либо.....Или требовать! — он рассмеялся, замахиваясь ножом на сидящую в грязи фигуру.
Монах резко открыл глаза, одним неуловимым движением перехватил руку нападавшего и, все так же глядя прямо перед собой, будто никого и не видел, вывернул ее так, чтобы оружие упало на землю, исчезая в жидкой грязи.
— Я же просил вас решить все мирным путем. — с горечью в голосе сказал он.
Остальные мужчины, увидев, как их товарищ корчится в судорогах боли со сломанным запястьем, бросились ему на помощь, напрочь позабыв о своем «товаре».
Монах резко и быстро поднялся на ноги одним прыжком, в полете сорвав с головы мокрый капюшон, от чего его длинные, столь же мокрые, как и он сам, волосы, забранные с боков в тонкий хвост, разметались по плечам, следуя инерции поворота в прыжке их хозяина.
Смиренно опущенные вниз глаза монаха неожиданно воззрились на торговцев — в них горел вырвавшийся со дна души огонь, огонь жара схватки....
— Бегите! — вскричал один из них. — Это сам...
Договорить он не успел, потому что выбитый у первого нападавшего нож, серебристой молнией взрезал серую пелену дня и вонзился прямо в горло говорившему, чья одежда моментально окрасилась в алый, размытый дождем, цвет Монах стоял в вполоборота к торговцам, а его правая нога все еще утопала в той самой, луже, откуда он достал нож, подбросив его вверх мысом сапога.
— Уходим! — отдал приказ предводитель шайки.
— Прости меня, Господи, за грех, мною совершенный... — Начал было читать молитву незнакомец, подойдя к первому торговцу, а затем, присев на колени, одним движением свернул ему шею. — Я не могу вас отпустить, братья! — чуть повысил он голос, обращаясь к спешно пытающимся сесть в скользкое от дождя седло людям.
Те лишь затравленно оглянулись на него и поняли, что им не уйти...

После того, как он закончил с последним, метнув ему в вдогонку его же обсвенный нож, монах неторопяст прочел над каждым из лежащих на земле молитву, собрал их кошельки и подошел к перекинутой через спину одной из лошадей торговцев девушке, которая все еще не пришла в себя, взял ее на руки и пошел в сторону монастыря...
Дождь немного поубавился, а ветер вообще предпочел стихнуть, будто скорбя о содеянном вместе с тем, кто лишил жизни девять человек....


ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПОКАЯНИЕ.

Она открыла глаза. Вокруг царил непонятный полумрак. Девушка лежала на узкой жесткой кровати, вокруг которой стояли широкий стол, занимающий почти половину комнаты, маленький шкаф со сложенными в нем на полках свитками и стул, на котором кто-то сидел. И хотя помещение было освещено несколькими свечами, она никак не могла рассмотреть лица сидящего.
Девушка немного привстала и обнаружила, что лежит в одной сорочке. Прислушавшись, она поняла, что ее гость (или хозяин?) читал какую-то молитву на латыни. Девушка пошарила руками вокруг себя, огляделась, но своего оружия не нашла, тогда она решилась задать вопрос:
— Кто вы такой? И где я нахожусь?
Человек перекрестился и, сказав последние слова, поднял на нее глаза. Ничего необычного, на первый взгляд, в нем не было: обычный монах в серой, пыльной и местами заплатанной рясе, чей капюшон был откинут назад; он посмотрел на нее глубокими черными глазами, чуть подавшись вперед, чтобы попасть в круг света и, тем самым, давая девушке рассмотреть себя. От прямых светлых волос, собранных с боков на затылке в тонкий хвост отражались блики дрожащего огня свеч, придавая им нежно-золотой цвет.
— Меня зовут брат Редим. Вы находитесь в монастыре на границе с Чужой землей. Вчера я прнес вас сюда, потому что нашел без сознания вблизи монастыря... — начал он рассказывать события прошлого дня.
— Я пленница? — с вызовом прервала она его.
— Ни в коем случае. — спокойно ответил он. — Вывольны уйти, когда вам будет угодно. Через час у нас будет ужин — ничего особенного, но, если вы действительно голодны....спускайтесь вниз, а пока я оставлю вас, чтобы вы могли посвятить себя молитве..
Сказав это, брат Редим встал, чтобы уйти.
— Подождите, — окликнула она его, — а в чем же мне спускаться? Где моя одежда и мое... — девушка запнулась, опустив глаза.
— Одежда висит в изголовье кровати, — ответил уже на пороге брат Редим, — а что касается вашего оружия.... — он сделал паузу, будто ему было крайне не приятно говорить и даже вспоминать эту тему. — в нашем приходе не принято находиться вооруженным людям. Это единственное правило, которое требует обязательного исполнения. Вам отдадут ваши меч, нож и... — он заметно напрягся. — ...посох, когда и если вы захотите покинуть это место.
— Мое имя Фэй. — сказала она за секунду до того, как мягко закрылась входная дверь. — И я собираюсь уйти только завтра... — с какой-то непонятной то ли злостью, то ли горечью сказала она, но ужу тихо, самой себе.
Девушка встала, прошлась по келье, рассматривая ее так тщательно, как только могла, но ничего особенного не нашла — обычная келья бедного монаха, который привык лишать себя всего, чего только можно во имя Господа. Кругом лежали связки свечей, какие-то свитки на древних языках и просто пустые листы бумаги, скрученные для удобства в рулоны, плотные шторы, занавешивающие единственное и, судя по всему, очень маленькое окошечко.
Она подошла и рывком отдернула занавеску. В глаза хлынули последние, исчезающие за горизонтом, лучи солнца. Гроза прошла стороной, оставив после себя лишь трупы искореженных деревьев, да огромные лужи из грязи и воды, которые были засыпаны предательской листвой, пожухлыми комьями застывшей в них и предвещающей обманчивую ровность дороги.
Осень почти совсем сменилась зимой, ей осталось каких-нибудь пара недель до того, как северные ветра принесут заморозки и на землю ляжет долгая суровая зима, укрывающая все вокруг белоснежным ковром девственного снега — единственное, что еще действительно имело белый цвет. Он заметет все дороги, не оставив путниккам шанса вернуться или уйти, а лютый, нечеловеческий холод погребет под сугробами тех, кого застанет в пути.
Она должна была уйти из гор, пока этого еще не случилось, иначе придется пережидать зиму в монастыре — это слишком для нее, слишком, потому что однажды она не выдержит и все они поймут, кто она есть, а тогда... Изгнание из монастыря — это меньшее, чем она отделается.
Фэй начала медленно натягивать одежду, с удивлением отметив, что ладони уже почти совсем не болят, наверное, ей перевязывали раны и теперь их почти не было. Почти, потому что каждое резкое движение отдавалось в теле тупой неприятной болью, напоминая о том, что вчерашний день вовсе не был сном. Одевшись, она немного поколебалась и все же взяла со стола один из свитков, развернула его и прочла несколько строк на древнем, почти забытом всеми языке: «....Мое время здесь протекает медленно и размеренно, но каждую ночь я вижу во сне, как она протягивает ко мне руки, умоляя помочь ей и сыну. Я вижу тот день так, как будто он был вчера, хотя с тех пор и прошло уже почти шесть лет. Настоятель говорит, что я должен больше молиться, чтобы Господь даровал мне прощение и избавил от происков Нечистого, тогда я смогу спокойно жить и спать. Но пока что этого не случилось.
Может, я недостаточно крепок в своей вере, а может, я просто обречен на эти воспоминания, как на расплату за все свои грехи? Я отдал бы все, чтобы тогда, в тот день не видеть их глаз, не слышать их криков о помощи, обращенных к тому, на кого они смели надеяться все это время; к тому, кто не смог им помочь.....»
В дверь постучали и в комнату вошел какой-то человек, на ком была такая же ряса, как и на том, кого Фэй уже видела.
— Настоятель ждет вас внизу и просит вкусить с нами скромную пищу, которую даровал нам Господь. — сказал он, не поднимая на девушку глаз.
— Я сейчас спущусь. — рассеянно проговорила она. — Скажите, чья это келья? — спросила Фэй, когда монах уже приготовился исчезнуть за дверью.
— Это келья брата Редима. — ответил он. — Он смирено предоставил ее в ваше пользование, пока не подготовили отдельную комнату для вас. Сейчас уже все готово и после ужина вы сможете поселиться в более удобном месте, нежели это.
— Не стоит беспокоиться, я... — начала было Фэй, но визитер будто и не слышал ее слов.
— ... Вчера ночью, когда брат Редим принес вас в монастырь, у нас не было времени все подготовить, а лечение ваших ран не требовало отлагательств. Но брат Редим — настоящий чудотворец, он смог поставить вас на ноги всего за сутки, он молился, сидя у вашей постели все это время.
Сказав это, он исчез в проеме двери, плотно притворив ее за собой.
«Кто же ты такой, брат Редим, что так искуссно врачуешь раны и пишешь такие строки? — подумала Фэй, — И, кажется, это еще далеко не все твои таланты...»
Девушка встряхнула пышными черными волосами, которые, высохнув после дождя, теперь превратились в гриву сумеречно-черных локоном, извиваясь крупными прядями и спускаясь почти до середины спины.
Фэй решительно подошла к двери и, открыв ее, вышла в холл...

Полутемный коридор был длинным, подсвеченный несколькими висящими на стенах факелами, он убегал далеко вперед, заканчиваясь поворотом и, судя по всему, лестницей вниз, откуда доносилось стройное песнопение молящихся о хлебе насущном людей.
Кто-то из них наигрывал на мелодичном инструменте и музыка, разливавшаяся эхом в каменных стенах обители, завораживала своей красотой, сливаясь в один звучный поток, она, словно волнами окутывала все вокруг, придавая холодному серому камню стен особое живое очарование, каким мог обладать лишь монастырь, в котором пел хороший хор его братьев....
Но было в этом и нечто страшное, будто за простыми звуками и и растяжными словами древних молитв таилось многим большее, чем могло показаться на первый взгляд, но не каждому дано было это услышать, не всякому дано было понять истинный смысл вложенных в звуки слов — лишь человек, испытавший схожее состояние на грани безумия и безумной веры мог уловить в них нечеловеческую боль, столь тщательно скрываемую во внешне беспристрастных сердцах братьев Господних.
Фэй тихо шла вдоль стены, едва касаясь ее рукой, чтобы ненароком не упасть, увлеченная мелодией звуков, как вдруг, проходя мимо одной из почти слившихся со стенами дверей она услышала голоса.
Любопытство и здесь сыграло свою роль.
— ....но, брат Редим, ты сам принес ее к нам, настояв на том, чтобы эта женщина осталась в нашей обители, прекрасно зная, как это может повлиять на остальных! — настойчиво спорил один из голосов. — Чего же ты хочешь теперь?
— Я хочу, чтобы она как можно скорее покинула монастырь. — твердо сказал второй.
— Я понимаю тебя, сын мой. Тебе сейчас очень тяжело — ты спас от неминуемой смерти девушку, согрешив для этого одним из смертных грехов.....
— Я просил Господа принять мое раскаяние....
— ....Да-да! Господь всемилостив и уже простил тебя! — тут же поправился первыйговоривший. — Но сейчас речь о другом: ты спас и принес к нам женщину-мага, которая бежала с Чужой Земли. Это, безусловно, прекрасный поступок, даже не смотря на то, кто она на самом деле, я не могу прогнать вон нуждающегося человека, если он просит о помощи.
Скажи, что именно тебе столь неприятно? То, что ты спас одну из тех, с кем столько лет старался не встречаться, или то, что сразу не смог этого понять?
— Она — маг! — жестко отрезал Редим. — Настоятель, вы же знаете, как я отношусь к подобным вещам, почему же требуете, чтобы именно я стал присматривать за ней?
— Я все понимаю, брат Редим. Когда, шесть лет назад, ты, израненый и потерявший себя, оказался у стен нашего монастыря, мы приняли тебе, не задавая лишних вопросов о том, кто ты и откуда, хотя мне, как настоятелю, да и всем братьям было ясно, что ты пришел с Чужой Земли.
Но наш приход рад любому страждущему и мы не можем отказать ему, если он нуждается в помощи.
Твое отношение к магии и колдовству вполне понятно, после того, как один из волшебников, напустив на тебя чары, заставил смотреть на мучительную смерть твоей жены и сына, но Господь велит нам прощать! Именно по этому я прошу тебя взять на себе роль опекуна над этой заблудшей душой, чтобы она не чувствовала себя здесь чужой....
— Она и так чужая. — бесцветным голосом проговорил Редим, вставая со стула и подходя к двери.
— Господь простил тебе грехи твоей прошлой жизни, когда ты был наемником. — сказал настоятель. — Он простит и твою гордыню — стоит только действительно в ней раскаяться. Он простит твой гнев и ниспошлет тебе милость свою, как только ты пустишь в свое сердце прощение и научишся принимать людей такими, какие они есть, не смотря на их прошлое.
— Я скажу об этом моей жене и сыну, когда стану молиться за упокой их душ. — сказал Редим, выходя прочь.
Фэй лишь только успела нырнуть в дверь рядом с той, из-за которой слышала этот разговор, как брат Редим прошел мимо нее, отмеряя расстояние быстрыми тихими шагами.
Некоторое время девушка еще постояла в пустой келье, осмысливая услышанное. Как должен был чувствовать себя человек, невольно спасший дну из тех, кого ненавидел все эти годы такой жгучей и едкой ненавистью, на которую только был способен «божий» человек. Но Редим пришел с Чужой Земли — он не был братом Господним, что бы он не говорил сам себе и остальным, как бы не хотел верить в это — он был чужаком.
Вросшие в ткани и впитавшиеся в кровь навыки наемного убийцы никогда не замолишь ни одной из молитв.
Он был наемником, а значит им и остался.
Навсегда...
Фэй не боялась его. Она просто хотела понять этоо человека, ей неуклонно казалось, что он находится здесь не на своем месте, он не мог принадлежать таким людям, как они, он был другим и никакие молитвы, никакие лишения монашеской жизни не могли принести ему покой — он должен был найти того, кто лишил его жизни шесть лет назад.
Он м наемный убийца, знающий лишь одно ремесло — смерть....
Девушка тихо пошла вслед за тем, кто казался ей роднее, чем все, что было вокруг, со всей их заботой и желанием помощи. Никто из них не мог понять ее так, как человек, потерявший жизнь.


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЧУЖИЕ ЖЕЛАНИЯ.

В часовне горело много свечей, они заливали мягкими желтовато-белыми огоньками все пространство вокруг себя, их легкие, дрожащие огоньки мерцали отблесками на каменных стенах, ненадолго, всего на несколько минут согревая холодный камень, вселяя в него духовную жизнь смирения и тщеславия одновременно.
Фэй вошла в помещение, стараясь ступать как можно тише. Она скользила вдоль стен, прячась в их тени, ускользая от дрожащего пламени свечей. Девушка вышла к небольшой площадке, на которой стоял алтарь и окружающие его образа и иконы. Перед алтарем стоял на коленях брат Редим, который склонил голову в блаженном поклоне, пытаясь усмирить свою душу, пылающую ненавистью ко всему человечеству.
— ...Всемогущий наш и Всемилостивый.... — донеслись до девушки его приглушенные слова.
Какое-то время она стояла на одном месте, не желая шевелиться и делать каких-либо движений, даже мысленно; вслушиваясь в его низковатый спокойный голос, в котором сливались все ноты отчаяния, жалости, ненависти и ... бессилия.
— Брат Редим! — окликнула она его, когда тот закончил молитву. — Послушайте, я просто хотела поговорить!
— Вам не место здесь. — резко обернулся тот.
— Почему? Потому, что вы так решили, потому что вас однажды предали и вы потеряли любимых людей? — Фэй действительно разозлилась и теперь ей было уже все равно, что он мог с ней сделать.
— Что ты об этом знаешь?! — вскричал Редим. — Что ты можешь знать о том, как умирает твой ребенок? И все потому, что один маг решил, будто наемник не достоин своей семьи, потому что у него появились те, о ком он хотел заботится, забыв о своем прямом предназначении!
Ты — маг, такой же, как и тот, что отнял жизнь у моей семьи. Я ненавижу вас всех, хотя мой Бог и запрещает мне ненавидеть, веля прощать и нести в своем сердце кротость и смирение со своим крестом. Я должен простить его, я должен, потому что мой бог.... — он говорил так, будто начинал сходить с ума, повторяя одно и тоже по нескольку раз.
Его черные глаз загорелись искрами безумия, а губы все шептали и шептали слова.
— Это не твой бог! — схватила его за плечи Фэй. — Ты прав лишь в одном, ты — наемник, а это значит, что твое искусство будет вечно жить в тебе, покуда жив ты сам!
Неужели ты этого не понимаешь? Ты чужак!
Редим внезапно посмотрел на нее совершенно осмысленным взглядом, прищурил пронзительные глубокие глаза, уперевшись взглядом в девушку и смотря на нее исподлобья.
— Моя жизнь окончилась и началась вновь, в стенах этого монастыря. — сказал он, глядя ей прямо в глаза. — Настоятель приютил меня, дал мне кров и пищу, он помог мне придти к исьиной вере и вселил в душу надежду на исцеление от ночных кошмаров и разрывающего сердце чувства бессилия. Он обещал, что через молитвы и лишения я приду к прощению и смогу забыть свое прошлое.
Фэй подошла ближе, села рядом с ним и положила руку на его плечо. Тот резко обернулся и скользнул по ней взглядом сверху вниз и обратно, а затем быстро отвел взгляд.
— Ну и как? —почти ласково спросила она. — Твой Бог помог тебе обрести желаемое?
— Прошло слишком мало времени.....
— А может, это просто чужое желание, которое он не в силах исполнить?
Они встретились глазами и на секунду девушке показалось, будто Брат Редим напрягся, как для удара.
— Оставь меня. — сказал он бесцветным голосом. — Я больше не ступлю на путь прошлого.
Фэй опустила глаза и вышла из часовни, оставив брата Редима за очередной молитвой.
Ничего, завтра ее уже здесь не будет...

Ночью она не смогла сомкнуть глаз. Ей виделся какой-то поселок, брат Редим, играющий с мальчиком лет пяти, красивая женщина со светлыми солнечными волосами и доброй любящей улыбкой, которую мальчик обнимал и называл мамой; Фэй видела, как в селение пришел человек, полностью облаченный в черное, с ним была женщина — высокая, с длинными прямыми волосами цвета воронова крыла, которая указала на Редима и засмеялась, от чего ее тонкие черты лица обострились с такой силой, что, какжется, стал виден каждый мускул в отдельности.
— Ты еще не заработал свое счастье, Сорд! — крикнула она, заключив Редима в прозрачную сферу.
Далее общий план окрасился нежно-кровавым цветом и Фэй в испуге открыла глаза.
За окном еще и не думало рассветать, ночные облака плавно сливались в единую тучу и неторопливо плыли по небу, застилая его от солнечных лучей, которые, наверняка, уже проснулись на востоке. В окно залетел попутный ветерок, обещая приятный день; звезд на небосклоне не было, но и дождя быть не должно, кажется та гроза была последней в этом году.
Фэй встала, нащупала рукой, не зажигая света, приготовленное с вечера оружие и посох, которые тайком унесла из комнаты настоятеля, и быстро собралась в путь. Секунду она колебалась, раздумывая, стоит ли оставить записку или уйти не прощаясь, а потом сняла с пояса кошелек и положила его на самое видное место, взяв из него несколько монет на дорогу. Девушка накинула на голову капюшон плаща, огляделась и вышла за дверь.
Проходя по знакомому коридору, она на мгновение замерла у двери бывшего наемника, положив ладонь на дубовую преграду вовнутрь, где оставался тот, кто ее ненавидел. Фэй посмотрела на дверь и не смогла сдержать слез, вспомнив о том, что несколько лет назад тот же волшебник, которого она видела сегодня ночью, вырезал и сжег до тла все ее селение, пока сама она разъезжала по далеким странам, набираясь опыта волшебства.
Тот, кто сейчас находился за стеной, к которой прижималась Фэй, не знал, что...
Впрочем, какое ему до этого дело?
Девушка постояла еше немного и, гневно сверкнув глазами, произнесла короткое заклинание, сдув что-то в сторону его кельи, исчезая за поворотом, и оставляя после себя лишь тихий шелест плаща, да мелькнувший его край.
А в комнате Редима заклубился белый туман....

— Что же ты молчишь, Сорд? — призрачная женщина улыбнулась и чуть склонила голову в своей обычной манере разговора. — Или ты совсем не рад мне?
— Этого не может быть... — прошептал тот, пытаясь каснуться ее руки, но лишь обнял холодный воздух. — Ты ведь...
— А ты еще нет. — строго сказала она. — Так не позволяй каким-то кошмарам сломать себя. Ты забыл, кто ты есть и кому принадлежишь. Что же ты наделал, Сорд? Это не твоя земля и не твой дом. Зачем ты здесь?
— Мой дом давно разрушен, а ты....а вы... — на глазах у него появились слезы, которые он больше не мог прятать.
— Я всегда была и буду с тобой. — ласково провела прозрачной рукой по его голове женщина. — Мы оба это знаем, просто ты забыл.
— Зачем она это сделала? — вдруг спросил он, догадавшись о том, кто ниспослал ему этот подарок.
— Потому, что в свое время никто не смог сделать того же для нее.
— Отпусти меня.... — попросил он, глядя, как медленно начинает таять в воздухе образ той, что так долго жила в его сердце. — Отпусти, я обещаю, что буду хранить тебя в сердце.
— Иди, Сорд. — улыбнулась женщина, почти совсем исчезнув. — Иди и торопись — тебя ждут многие дела.

Первый луч рассвета застал ее на полпути к предгорью, Фэй шла пешком, потому, как воровать лошадей у монастыря не было смысла — все равно издохнут через пару дней, слишком уж многого лишали себя монахи и это распространялось не только на людей. Да и были ли у них лошади? Времени искать и осматривать конюшню у нее не было.
Неожиданно ее слуха коснулся неясный шум и через мгновение девушка оказалась в кольце людей, который были подозрительно похожи на тех, кто преследовал ее по дороге сюда. На Фэй наставили несколько арбалетов и обнаженных мечей.
Она не ожидала такой скорой расправы и потому не стала делать никаких жалких попыток справиться с напавшими, девушка лишь обвела их обреченным взглядом и расставила в стороны руки — пусть делают, что хотят, но живой она им не достанется.
Резкий свист, прорезавший воздух, заставил ее придти в себя и осмотреться — несколько человек лежали вокруг нее с длинными толстыми стрелами в телах. Кто-то был просто ранен, а кто-то уже никогда не смог ббы подняться.....
Откуда все это?
Фэй не стала долго раздумывать и вступила в бой. Смертельнве заклинания летели одно за другим, наряду с рамахами посоха на манер шеста; дальше в дело вступил меч... Когда над ее головой прозвучал лязг оружия, будто кто-то вовремя поймал в блок летящий на неее клинок, она обернулась и увидела человека в темных одеждах, которые немного потрепались от времени, но были еще вполне приглодны для ношения странника. Крепкий торс ее «спасителя» был подчеркнут верхней рубашкой без рукавов, на руках блестели поножи, а кисти скрывали удобные перчатки, в которых никогда не скользило оружие.
Это был Редим.
— Зачем ты пошел за мной, брат Редим? — спросила она, когда бой был окончен.
— Меня зовут Сорд. — сказал он, встряхнув светлыми волосами. — Я больше не служу монастырю.
— Неужто разочаровался в вере? — усмехнулась Фэй.
— Нет. Просто мне показалось, что я не должен оставлять свою жизнь в стенах той обители, чей бог не слышит молитв. — просто объяснил он.
Девушка лишь хмыкнула, как-то странно, ласково, посмотрев на него.
— К тому же, ты забыла кошелек.... — он впервые за много лет улыбнулся человеку.

Фэй знала, что это, возможно, лишь на время, ведь всегда трудно принять нечто новое, как сейчас, например, трудно ей было принимать его обычным человеком, так и ему, наверняка, рано или поздно покажется, что он сделал ошибку, но пока что они шли вместе, пока что их дороги шли параллельно...
А потом, кто знает?
Возможно, ей придется еще раз заглянуть в чужие желания, чтобы хоть со стороны посмотреть на то, чего так хотела она сама, и чего ей никогда не получить. Вся жизнь ее прошла в том, что ее желания сбывались у других, но Фэй была этому рада...
ЭПИЛОГ.

Он закрыл книгу лишь тогда, когда трамвай, остановившийся на площади, распахнул двери, приглашая выйти его на остановке. Холодная, промозглая московская осень заливала все вокруг мелким ледяным дождем, наплывая на землю низким серым небом.
Осень в городе.
Вот уже и до зимы не далеко, а там и весна....Но бывает ли зима в Москве? Зима — наверное, и лето тоже, а вот в остальном — вечное межсезонье.
Он торопливо вышел из трамвая; до конца оставалась одна страница и он знал, что в ней написано, потому и не хотел читать, предпочитая додумывать конец самостоятельно.
Или, если точнее, правдоподобнее
Странно, он и не думал, что когда-нибудь прочтет то, о чем думал так долго. Только вот конец был другим, он это знал точно, конец был другим, потому что его еще вообще не было.
Он быстро подошел к автобусной остановке, намериваясь свернуть влево от нее, как услышал сзади недоуменный возглас какой-то старушки:
— Молодой человек! Что же вы делаете? На хлеб наступили! Грех-то какой....
Он посмотрел себе под ноги и впрямь увидел растоптанный на асфальте, одинокий кусочек белого хлеба, столь некстати попавшего именно ему под ноги.
— Ох, молодые, глупые! — продолжала ругаться старая женщина на молодого человека с потертой и, видимо, очень старой книгой в руках. — Грех-то какой, грех! — стала креститься бабушка, злобно поглядывая на него.
Он подошел к ней и, посмотрев в лицо, произнес:
— Уважаемая, вы не знаете, что такое грех...

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО..

Ангеле Христов святый, к тебе припадая, молюся, хранителю мой святый,
приданный мне на соблюдение души и телу моему грешному
от святаго крещения, аз же своею леностию и
своим злым обычаем прогневах твою пречистую светлость и отгнах тя от
себе всеми студными делы: лжами, клеветами, завистию, яростию,
осуцждением, презорством, непокорством,
братоненавидением, и злопомнением, сребролюбием, прелюбодеянием,
скупостию, объедением без сытости и опивством, злыми
помыслы и лукавыми, многоглаголанием,
гордым обычаем и блудным возбешением, имый самохотение
на всякое плотское вожделение.....

....Но молюся ти припадая, хранителю мой святый, умилосердися на мя, грешнаго
и недостойнаго раба твоего, буди ми помошник и заступник
на злаго моего сопротивника, святыми
твоими молитвами, и Цартвия Божия причастника мя сотвори со всеми
святыми, всегда, и ныне и присно и во веки веков. Аминь.
КАНОН АНГЕЛУ ХРАНИТЕЛЮ.
To redeem — искупать.
Sword — сабля, шпага, меч.