Хорошо, что мне тогда, в тот год, хватило ума записать эту историю в деталях. Трудно удерживать в памяти такие детали, как то, что человек бл рассказчиком, какие у еего были волосы и глаза. В этом рассказе нет вымысла. Вообще нет. Это точная история, которая произошла со мной в тот год, когда он был написан. И я могу сказать одно: я читала его сейчас и плакала. От того, что в моей памяти всплывали детали, я слышала голоса прошлого и никак не могла понять: как можно было отказаться ото всего этого? Променять на материальность этого мира? Как, черт побери, можно было просто забыть такое? Я же помню... Помню, как дрожали мои губы, помню, как плакала на крыльце, помню его глухой, усталый голос, его глаза, полные отчаяния!
Мне больно не за себя. Мне больно от того, что как только я перестала видеть, здесь и сейчас, мои истории стали никому не нужны, кроме меня и мойй памяти.
А в рассказе полностью описан ритуал. Да, он был немного детским, но тут уж стоит сделать скидку на наше представление о ритуалах в те годы. Тогда мы обе умели чувствоватьи проникаться историями иных людей. А еще этот рассказ о предательстве друзей и верности врагов. И о том, как я впервые стала слушать того, кого должна была ненавидеть. И о том, как впервые я научилась л.бить того, кто вовсе не ждал от меня этой любви.
Этот рассказ о прошлом, которое положило начлло настоящему и будущему. Хотя, какой же это рассказ? Это хроника событий, полная и неумолимая.
А у меня до сих пор в ушал иногда звучит его голос: "Выслушай меня..."
С тех пор я научилась слушать и слышать.
читать дальше
Случилось что-то в городе моем,
Бульвары распахнулись, словно крылья,
А просто скука, смытая дождем,
Была, как оказалось, только пылью.
И стало ясно мне, что так же я неволен
В случайных поворотах бытия,
Что я не одинок, что я не болен,
Растерянность уйдет, останусь я.
Что я останусь, но еще успею
Уйти, не оглянувшись, в темноту,
И с кем расстанусь, тем пока не смею
Сказать, что мне уже невмоготу.
И мир, пожалуй, стоит изменить,
Пусть станем мы добрей и старомодней,
Доверчивей, наивнее любить,
И искренней, а стало быть, свободней.
Случилось же такое под дождем,
Пустыни раскаленные остыли,
Смеются люди в городе моем,
Дождем освобожденные от пыли.
Воскресение. «Случилось.»
ПРОЛОГ.
Как объяснить человеку, почему его поступок произвел на тебя именно такое впечатление? Ты никогда не сможешь понять или рассказать, к чему приведут тебя те или иные действия. Часто слышится такая фраза, как «если бы я знал, то...» То что? Хотел бы изменить переменную и перестроить все, что было построено тобой за такое большое время, хотел бы ты думать иначе, смотреть на вещи с другого угла? Даже, если бы ты знал, к чему это приведет? Тем более, если бы ты это знал...
Не стоит лгать, тем более, самому себе. Тебя устраивает та точка зрения, с которой ты смотришь на все, потому, как, если бы не устраивала — ты бы не смотрел. Это проверено и доказано.
Человечество, по сути своей, обучаемый объект. А все, что не подлежит обучению в той странной мере и по тем странным меркам, какие приняты в наше время, к человеку не относится. Не человечное это, чужое... А что же делать, если среди такого вот «чужого» затеряется нечто свое? Как потом отличить?
Как объяснить всем, что они уже умерли в своих замкнутых ракушках мировоззрения, показать им, что они давно уже потеряли благостную способность обучаться, превратив показательные уроки в сухую теорию....
А как объяснить им, что такое слезы?
Откуда берется такая вода, что сердце, кажется, останавливается, сжимаясь от маленького звука; просто от случайного слова, разрастается и.... сжимается. И все потому, что ты уловил в тоне другого человека его суть.
Как показать слепому цвет? Как объяснить глухому звук колокола? Как научиться общаться с теми, в чьи гены заложена общепринятая таблица ответов на всю дальнейшую жизнь?
А вы знаете, что с мертвыми, порою, легче и приятнее, чем с живыми?..
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Переменная.
Солнце палило просто нещадно. Оно словно стремилось уничтожить все, что только могло находиться под его жгучими лучами. Природа предпочла быть умнее многих ее ртпрысков и просто предпочла замолчать, не утруждая себя никакими проявлениями: ветер стих, и теперь вокруг, насколько хватало глаз, не колебалась ни одна былинка; воздух становился почти ощутимым на вкус, его, казалось, можно было даже потрогать руками, если очень захотеть, а голубое, безжалостное небо открывалось всем и каждому, даже не думая натянуть на себя хоть какую-нибудь преграду от палящего светила.
Местность была словно скопирована с плохо прорисованной картинки: везде, куда только ни падал взгляд, тянулись выцветшие поля, кое-где разбавленные тощими деревцами; позади оставались одинаковые деревеньки с одинаковыми жителями, которые не то, чтобы не стремились показывать хоть каплю человечности, но даже отказывались дать самого элементарного — воды.
Но самым, пожалуй, главным во всей картине была трасса — убегающая вдаль, насколько только мог видеть самый зоркий глаз, она была покрыта свежим асфальтом, который еще блестел своей чернотой, и размечена яркими белыми полосами, которые отражали солнечный свет, и придавали пейзажу особую, неповторимую ни в одном кошмарном видении жуть.
По дороге неслись туда-сюда дорогие автомобили, из открытых окон которых, то и дело, доносилась различная музыка. Каждый хотел, чтобы все знали: «Посмотрите, что я слушаю. Посмотрите, как я крут!, »
Горячие потоки ветра, рождаемые бешенной скоростью машин, закручивали в своем вихре придорожные деревца, срывая с них последние жалкие листочки, и хладнокровно бросая их под колеса все тех же железных монстров.
Самая середина лета, дачная пора в разгаре, все, кому только было не лень, стремились сейчас по этому «благородному» шоссе в две полосы на свои «благородные» участки — постричь газончик, посмотреть вечером телевизор, да пожарить в обустроенном мангале купленные по дороге шашлыки...
Вдоль дороги, друг за другом, шли двое. Две девушки. За спиной у одной из них был большой, набитый под смую завязку, рюкзак, чей верх возвышался над ней, словно еще одна голова. Другая путница была экипирована легче — небольшой, но жутко пузатый рюкзак выглядел на фоне своего собрата просто глупой насмешкой, но содержимое его не на много отличалось по весу от второго. Обе они были одеты в светлую одежду, нещадно заляпанную в характерных местах жирными пятнами, золой, грязью и прочими следами долгого пути и поздних стоянок, когда разбивать лагерь и готовить еду приходилось уже чуть ли не в полной темноте, ворую у самих себя драгоценные часы сна.
Та, что была с меньшим рюкзаком, шла чуть позади своей спутницы, надвинув на глаза черную шляпу с серым пером, из-под которой виднелись края черной банданы, и слушала музыку, пытаясь заглушить старым плеером безумный шум проносящихся мимо них машин.
Вскоре ей это надоело и она, выключив музыку, но не вынимая наушников из ушей, догнала свою спутницу и спросила:
— Где же этот лес чертов? Скоро уже темнеть начнет, а мы еще и места не нашли, где ночевать будем. Раскрой карту — посмотрим еще раз.
Втрорая девушка послушно вынула аккуратно сложенную карту из кармана рюкзака, и они обе уставились в испещренный различными отметинами листок, пытаясь определить, где сейчас находятся и сколько им еще идти.
— Вот он, лес. — кисло произнесла вторая путница, ткнув пальцем в лесной массив на карте.
— А где мы? — приподняла шляпу первая.
— Здесь — указала ее спутница чуть-чуть ниже, чем в первый раз.
— Ага, понятно. Это мы, значит, в лесу стоим? Среди деревьев?
В тот же миг какой-то лихой водитель чуть было не сбил остановившихся на обочине девушек, пытаясь обогнать медленный самосвал.
— А, что, не заметно? — съязвила вторая, в руках которой все еще была раскрытая карта, на которой красовался огромный лесной массив как раз в том месте, где они сейчас стояли.
— Так. — начала медленно закипать первая, не обращая внимания на колкость. — Мало того, что дневной привал мы делали в какой-то санитарной зоне, где сидели почти на кучах свежего мусора, пытаясь развести огонь в мокрой траве по колено, вместо того замечательного пролеска с родником, что был указан на карте, так мы теперь еще и вдоль трассы блуждать будем до рассвета!
Чертова техногенка! Воды никто не наберет — все боятся, что мы вовемся в их пятиэтажный особняк и всех там ограбим с такими-то рюкзаками, так еще и эта трасса! Чтоб ей пусто было!
— Не злись. — твердо сказала первая путница и тряхнула золотистыми волосами, собранными в тугой хвост под светлой банданой.
— Ладно. Пошли вон, к той рощице. — успокоилась ее собеседница. — Может, там что будет подходящее.
— Если нет, я на месте упаду. Вещи на троих и на двоих весят одинаково, а вот нести это вдвоем — тяжеловато. — сказала она, наклонившись вперед, чтобы уменьшить нагрузку на плечи. — Так можно было бы третьему хоть посуду отдать, часть еды...
— Все! — резко обернулась на нее девушка в шляпе. — Нет у нас больше третьей пары рук! Продала она нас.... Понимаешь? Продала.... — на этих словах она чуть понизила голос и, быстро отвернувшись, чтобы не было заметно набежавших на глаза предательских слез, зашагала прочь, к видневшейся на горизонте, к Северо-западу от дороги рощице берез.
— Понимаю. — тихо сказала вторая, следуя за ней и тоже опустив голову. — Только поверить никак не могу...
«Я тоже.» — донеслась до нее мысленная фраза ее спутницы.
Они обе сидели на остановке, ожидая транспорта, который должен был увезти их обеих домой. День клонился к своему логическому завершению, и теперь только сиреневые облака, расползающиеся по вечернему небу, напоминали о прошедших событиях долгой прогулки пешком.
Людей вокруг них было немного и они обе могли позволить себе поговорить спокойно, рассматривая живописные окрестности Сибирского города, в котором они гостили уже несколько дней. До обратного пути оставались считанные часы, и они тратили их в свое удовольствие.
— У нас меньше двух недель осталось до ритуала, а эта мелкая сволочь опять где-то от нас прячется! — негодовала девушка со светлыми платиновыми волосами, усиленно жестикулируя. — Какого дьявола мы вообще должны защищать этот мир? Он же убогий! Эта техника сводит меня с ума, а население просто повергает в шок. Здесь не то, чтобы жить — гостить нельзя. Такие миры надо стороной обходить, а не работать в них. Пусть кактится ко всем чертям вместе со всем его народом!
— Разреши напомнить тебе, сестричка, — сухо ответила вторая, — что мы не мир спасаем. Он всего лишь был выбран, как место, где Сандэрс должен стать Богом. И связались мы с ним только потому, что он имеет зуб лично на нас и на наших ребят, которые вообще были против того, чтобы мы этим занимались.
— Как нам с Мариной быть? Можно на нее рассчитывать или нет? Где вот она сейчас? Уже две недели ее ищем....
— Не знаю, как нам с ней быть. — буркнула ее сестра. — Когда мы все собирались на совет, она клятвенно твердила, что «всегда будет с нами».
— Слушай, а кто вообще такой этот Сандэрс? И зачем мы ему нужны7 Против кого ритуал проводить будем? — усмехнулась первая.
— Нашла, когда спросить! — тоже улыбнулась ее сестра. — Сандэрс — сумасшедший. В прямом смысле этого слова. Он, кажется, был из этого мира, может, откуда-то из Англии, может, из Северной Америки. С детства абсолютно серьезно говорил всем, что однажды станет Богом. Ты знаешь, он мог часами расписывать, как это произойдет во всех красках. Сумасшедший, понимаешь?
А мы ему чем не угодили — этого я не знаю. В этом мире есть нечто такое, что ему просто жизненно необходимо, а именно, вера в то, чего нет. Тут же нет и быть не может никакого Бога, а они все здесь верят в «Бога Единого...».
Это-то ему и надо. Он же не станет одномоментно обладать властью. Он постепенно займет места на всех иконах и изображениях нынешнего Бога и люди станут смотреть на него, как на то, чему привыкли моиться. В него будут верить, а, значит, он станет полноправным Богом. Хотя он и будет бессмертным, но все же Бог более уязвим, чем почти Бог....
В тот самый момент и раздался пронзительный сигнал телефона, от чего обе девушки чуть не упали со скамейки. Та, что объясняла своей сестре, в чем же на самом деле дело, взяла трубку.
— Да? Марина, это ты? Да, я слушаю... — некоторое время она молчала, слушая, что говорит трубка, а потом произнесла:
— Значит, на ритуале на тебя нам рассчитывать не придется? Спасибо большое, что сказала об этом за две недели. Спасибо, что бросила на верную смерть.... — она повесила трубку, когда на другом конце провода пошли гудки.
— Что она сказала? — спросила ее сестра деревянным голосом.
— Она сказала, что считает этот ритуал бесполезным, что нам все равно не выстоять одним против армиии Сандэрса, что она решила идти своей дорогой и хочет уйти от нас мирно и с наилучшими пожеланиями....
— Она же нас.... — растерянно произнесла первая.
— ...продала. — закончила за нее фразу вторая.
Подошел троллейбус и обе девушки молча сели в него, обдумывая, насколько подлыми бывают не то, что люди — даже свои собратья. Такие же странники, как и они. И сколько же, интересно, стоит их смерть?
— Она даже не пробовала победить, а уже говорит о поражении. — произнесла первая девушка.
— Кажется, она наконец-то выбрала себе достойный мир. — ответила ей вторая. — Он как раз для нее — здесь все одинаковые, как и она. Они точно понравятся друг другу. Она и этот технический мирок, где вообще ничего не надо делать руками. Она испугалась смерти и спряталась в нем, а он укрыл ее, пообещав защитить.... Как же она не понимает, что он лжет? Что здесь все лжет...
Троллейбус увозил прочь тех, кто остался один в самой гуще толпы людей, которые не знали и не хотели знать всей правды, и которым, по сути, было плевать, в кого и кому верить. Лишь бы вечером вернуться домой.
Вернуться...
Если бы они могли.....
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Призрачная надежда.
К вечеру четвертого дня двое путешественниц почти добрались до места. Стоянки приходилось разбивать там, где придется — то под жалкими скоплениями придорожных деревьев, то в огороженном бетонным забором палисаднике старого завода, куда их заботливо пустила жительница одного из поселков очередной «Жукоффка-плаза».
О делах старались не говорить, да и времени на это не было. Собственно, и сил-то не оставалось ни на что, кроме, как разложить палатку, да приготовить что-нибудь из еды.
Только однажды, в последнюю ночь, после которой их ждало то место, к которому они и держали путь, они заговорили о делах. Девушка в черной шляпе, сидящая у огня и неотрывно смотрящая в костер спросила у второй, что точно им предстоит делать, будто эта тема не была оьсуждена ими сотни раз. Вторая ответила теми же фразами, что и всегда — ничего нового за эти дни не предвиделось и не придумалось.
Утром они вновь двинулись в путь. Рюкзаки полегчали на несколько киллограмм: почти вся еда, припасенная ими в дорогу, была съедена, воды они с собой несли немного, все также набирая ее для стоянок в ближайших поселках. Но все это уже почти не способно было им помочь — обе девушки чувствовали, как силы покидают их, вовсе и не собираясь возвращаться... Они старели и почти что падали от усталости, попеременно подбадривая себя тем, что приходило на ум.
Они обе помнили, что значит другая жизнь, где можно не тащить на себе все добро, оставив эту участь лошадям, где людям не жалко налить путникам по кружке холодной колодезной воды, где им пришлось бы спать на бетонных камнях потому, что остальная территория была огорожена заборами богатых дачников, чьи дома ничем не отличались от городских, кроме того, что стояли не в городе.
Они помнили и скучали по тем, кто ждал их там, в прошлом.
Ирония судьбы особенно заметна, когда касается именно тебя. Сколько прошло лет и можно ли назвать это время годами? Сколько прошло с тех пор, как они расстались, бросив себя самих на поиски работы. Не сами ли они были инициаторами всего этого? А что, если и так... Теперь уже ничего не изменишь, поздно уже что-то менять.
Трое прекрасных людей скитаются сейчас по всем мирам, кроме одно... Того, где были они. Ирония жизнь — им доступны все остальные места, а двум странницам никакие более, кроме одного, в котором они никогда не найдут никого хоть сколько-нибудь достойного уважения, хоть немного похожего на них...
Когда на землю опустились сумерки, две девушки прислонились к калитке маленького домика — конечной цели их путешествия. Обе девушки уже почти не видели земли под ногами.
После того, как они немного отдохнули и наконец-то отмыли хоть часть грязи после своего «путешествия», предварительно раскидав по дому вещи, они сели на веранде и, помешивая ложечками сладкий чай стали ждать.
Ритуал был назначен на следующий день, на отдых — только одна ночь.
— Послушай, — обратилась Кроф к высокой тени, стоящей в углу комнаты под самой крышей, чьи стены повторяли рельеф кровли. — расскажи мне еще что-нибудь из прошлого...
— А что ты хочешь знать? — спросил он ее мягким низким голосом.
— Не знаю. — задумалась девушка, что носила черную шляпу. — Расскажи, почему мы зесь, например.
Голос долгое время молчал, а затем стал рассказывать ей историю, которой Кроф еще не знала. Слова давались ему с трудом, но все же говорил....
— Когда-то, давным-давно, мы все жили там, где не приходилось заставлять женщин таскать такие тяжести, лишая их возможности иметь своего коня. Мы жили в таком месте, где я мог приходить к тебе не в виде тени, где я мог прикоснуться к тебе, почувствовать твой запах... — на секунду девушке показалось, что его голос дрогнул, но потом он вновь стал твердым, словно сталь. — Мы сами однажды выбрали такой путь — искать друг друга и нам некого винить в том, что сейчас ты здесь, а я — всего лишь бесплотная тень из другого отрезка времени, другого мира.
Кроф, мы — Странники. По природе своей или по призванию — не важно. Наша участь — это вечно бродить в поисках такого стечения обстоятельств, которые приведут нас к общему знаменателю; стараясь оказаться там, где наконец-то пересекутся такие линии сил, что приведут нас друг к другу.
Вот почему и вы, прожившие здесь уже достаточно, чтобы возненавидеть все и всех, что видите перед собой, и мы, столь долго искавшие вас повсюду и почти совсем уже потерявшие надежду, беремся за любые задания, в надежде, что наградой окажется та самая вероятность встречи.
— Это любовь? — иронично спросила девушка.
— Конечно нет.... — усмехнулся голос. — Конечно нет.
— Эй! На галерке! — потрясла за плечо свою сестру Стенах. — Ты меня слушаешь?
Девушка тряхнула платиновыми волосами и потерла виски, сильно зажмурившись, а затем резко открыла глаза.
— Прости, я задумалась. — рассеянно ответила та. — Что ты говорила? — тяжело спросила она.
— Я говорила, что, наверное, Марина была права, что ушла. — Стенах опустила глаза. — Против нас армия почти неуязвимых воинов, на которых не действует никакая магия армия мертвецов, да еще несколько подручных Сндэрса — сумасшедшего придурка, который все детство мечтал стать Богом. Ты вот в детстве Богом быть хотела? Так, чтобы ходить и всем об этом рассказывать, причем, абсолютно серьезно?
— Я в детстве летать мечтала. — буркнула Кроф.
Время медленно подползало к полуночи, и язык почти переставал слушаться, становясь ватным.
— Ну, летать — это одно, а вот Богом — это другое дело.
Кроф молча кивнула в знак согласия.
— А мы имеем только нас двоих, да трех не физических в этом мире людей: одного мага, специалиста по порталам и специалиста по темпоральной магии линий вероятности. Правда армии Сандэрса тоже оставят на нашем газоне следов, но нам их придется встречать со вполне материальным оружием. — продолжала Стенах.
— Ну, — задумчиво произнесла ее сестра, — дуракам везет. Может, мы и победим... Самураи тоже были одиночками....
— Мы не самураи, мы — камикадзе.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. «А вон, оно как...»
Вода была расставлена по углам небольшого участка: в певом углу — бутылка с морской водой, во втором — со святой, в третьем — чистая родниковая, настояная на иле со дна озера, а в четвертом — бутылочка с дождевой жидкостью, набранная на кладбище. Всраренное только что зелье против «великого и ужасного» полубога стояло на мокрой от недавнего дождя земле и испускало пар, остывая. Оно слабенько светилось всеми цветами радуги и вгоняло сидящих в беседке девушек в еще более унылое состояние, чем до сих пор.
Погода тоже не спешила радовать их своей лаской: небо затянулось тучами и вдали начинал грохотать гром.
Вокруг стояла мертвая тишина. Соседи, столь надоедливые в выходные, в этот день, почему-то, приехать не соизволили, оставив свои недокошенные в прошлый раз газоны мокнуть под дождем.
Обе девушки молча сидели за маленьким столиком, наблюдая, как на землю спускаются сумерки непогоды. Им обеим слышались звуки странной и знакомой музыки, которую они уже где-то слышали, но это было столь давно, что никто из них уже и не вспомнил сейчас, где именно. Они просто молчали, понимая, что единственная надежда сплоченной команды рухнула из-за одного человека. И дело даже было не в Марине, просто столь подло не поступал ни одни человек. Ее поступок не был человеческим, он был просто ее поступком, действием того человека, который уже нашел свое место и захотел остаться на нем.
В чем же ее винить?
Разве, что в человечности...
Бой приняли достойно, хоть и не слишком уверенно. Маг, что помогал девушкам, находясь в другом измерении, сработал на совесть и подсказал, что драться следует вовсе не со всеми, потому как львиная доля нападавших оказывалась иллюзией. Купол, поддерживаемый четырьмя водами, раскинулся на девушками во время, защитив их от случайных стрел противников.
Вообще, бой был не слишком примечательным: нападали как-то вяло, отражали нападения — не лучше. Схватка получилась слишком уж растянутой и не правдоподобной.
Через какое-то время все было кончено, но главный виновник торжества не спешил появляться, словно бы его и не было на самом деле.
— Что вообще происходит? — спросила Кроф у сестры. — Не ритуал против полубога, а игра какая-то!
— Не знаю. — ответила та. — Такое впечатление, что все происходящее — сон дурацкий.
Внезапный свет, разившийся посреди участка, заставил их обеих резко замолчать. Зарево ослепило их и они обе отвернулись от него прячась под козырек крыши домика. Резкий раскат грома и сверкнувшая совсем рядом молния снова привели в боевое чувство. Где-то близко-близко послышался хруст и звук падающего дерева, а затем во всей округе погас свет. Кажется, злосчастное растение угодило прямиком на линии электропередач.
Гром рвал небо на части, стараясь, чтобы его услышали даже самые далекие уши. Рьяный ветер трепал и рвал все на своем пути, а молнии стали на столько частыми ияркими, что заливали собой все небо и землю, почти что ни на минуту не давая им погрузиться во мрак.
— Какого дьявола здесь твориться? — в сердцах выругалась Кроф, уставившись на то, как нечто сверкающее приближалось к ним.
— Кабы знать, какого, ему бы и врезать. — сухо проговорила ее сестра в то время, как к их дому медленно приближалась расплывчатая тень, плавно оформляющаяся в некоторое подобие человека.
Обе девушки стояли на втором этаже-чердаке, прижимаясь спинами друг к другу и выставив вперед импровизированное оружие в виде муляжей мечей, как могло показаться на первый взгляд. Но они готовы были поклясться чем угодно, что еще несколько минут назад их руки были отягощены сталью.
Внизу послышались легкие шаги, и вот на ступенях показалась сверкающая голова их гостя. Сияние мешало рассмотреть его лучше, чем общие черты внешности. За его спиной что-то мелькнуло и вырвалось вперед. Это оказалась женщина. Ее длинные черные волосы ниспадали до середины спины, черные же, словно два блистающих уголька, глаза смотрели на обеих защитниц с откровенной ненавистью и злобой, но в то же время в них играл неподдельный и не прикрытый триумф. Ее свободное, но подчеркивающее все, что надо и не надо, темное платье слегка волочилось за ее спиной, спадая с худых плеч легким шлейфом.
Черты лица ее были тонкими и узкими, словно это существо было выточено из матовой слоновьей кости, а все движения получались какими-то жеманными и по-кошачьи осторожными.
— Это конец. — мурлыкающим голосом произнесла она. — Вы проиграли. ОН, — она кивнула в сторону спокойно стоящей позади нее тени, — стал Богом и теперь никто не сможет просто убить его или помешать его и моим делам. Сдавайтесь, примите поражение достойно... — она сделала несколько шагов к ним, но девушки лишь отступили назад, так и не опустив оружия.
— Так это ты, Оборотень, была все это время за ним. — холодно произнесла Кроф. — Как и тогда, в прошлом, ты творишь все чужими руками, сволочь.
— Да, — согласилась женщина, — я предпочитаю не пачкать всои лапки о таких убогих, как вы и ваши помощники, которые, кстати, уже мертвы. Я сама за этим наблюдала. Они достойно приняли свою смерть, если вам это интересно.... — женщина засмеялась, продолжая красться к своим жертвам.
— Однажды ты окажешься там, откуда никогда не сможешь выбраться. Потому, что для таких мерзостей, как ты существуют свои миры — столь же мерзкие, как и их обитатели. — с чувством бросила ей в ответ Стенах.
— Вряд ли. — промурлыкала Оборотень. — Я до сих пор горжусь тем, что так удачно подтолкнула всех вас уйти однажды со своей земли в поисках чего-то нового и, как вам казалось, интересного. Вы ушли и оказались здесь. — женщина жеманно повела плечом, словно купаясь в невидимом водопаде своей победы. — Я последний раз предлагаю вам принять поражение и тогда, возможно, я вас даже не трону... пока.
Она засмеялась, а Стенах стала шарить рукой в поисках чего-нибудь потяжелее спичечного коробка, чтобы запустить в ее надоедливую пасть.
— Кажется вам пора. — с нажимом на последнее слово сказала Кроф, обращаясь к обоим «гостям».
— Да, нет. — ответила женщина. — Кажется, это вам пора... Заканчивай с ними и пойдем из этого противного места. — бросила она через плечо своему спутнику.
Он немного постоял, словно решая, стоит ли делать так, как она говорит, а затем сказал несколько слов и, выставив вперед руку, плавно спустил с пальцев маленький светящийся красным шарик, который, едва коснувшись воздуха, превратилсяв слепящий луч, взметнувшийся в сторону двух девушек.
В тот же миг, словно от бессилия и обиды, Стенах с яростью бросила в них обоих каким-то предметом размером с ладонь, который, перевернувшись в полете, сверкнул одной из своих сторон и встретился с направленным в сестер красным лучом.
— Что за... — только и успела сказать Оборотень, а последними словами ее спутника было нечто, вроде: «Все правильно.»
Но их девушки не услышали. Закрыв уши от нечеловеческого крика гостьи, они повалились на пол и не увидели, как исчезают те, против кого и был задуман весь этот спектакль.
«Чем ты в них запустила?» — недоуменно спросила Кроф, послав сестре эту фразу с помощью мысли., ибо кричать она не могла и не хотела.
«Зеркалом....» — рассеянно отозвалась Стенах, расширив в удивлении глаза.
А затем обе они потеряли сознание.
Две защитницы чужого мира, в котором им довелось провести немалое количество времени, лежали теперь на холодном ковре на чердаке маленького деревянного домика и не видели ничего, кроме пустой темноты, в которой плыло их сознание...
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. Сумасшедший.
Кроф открыла глаза от легкого потрясывания. Кто-то цепко и не гуманно тряс ее за плечо. Вокруг плыла сплошная темнота, потому как свет еще не восстановили, а Луна решила, что ее появление вовсе не обязательно. Голова шла кругом — противоположно тому, как кружилось все остальное, а в ушах стонал чей-то голос, смутно знакомый, но все же какой-то другой.
— Эй! Вставай! — Стенах трясла свою сестру за плечо, пытаясь оторвать от холодного пола. — Черт, да встань же ты!
— Чего тебе? — вяло приподнялась вторая девушка на локте, делая попытку встать. — Разоралась тут... — буркнула она себе под нос. — Где все остальные?
— Нет никого. — рассеянно развела руками сидящая на полу Стенах. — Кажется, дуракам все же повезло...
— Еще бы! — фыркнула ее сестра, принимая такую же позу и облокачиваясь на спину собеседницы своей спиной. — В тебя бы зеркалом запустить, когда ты заклинание бросаешь...
На минуту они обе замолчали, а потом вдруг стали смеяться. Смех лился из них полной мерой, словно до сих пор ни одна их девушек не смеялась вообще: сначала тихий, слегка фыркающих звук, который медленно переходил в полноценный «хрюк!», а потом и откровенно безумное ржание, когда ты уже не помнишь и не хочешь вспоминать причину подобного состояния. Обе сестры валялись в обнимку с полом, разложенном на нем огромным трех спальным матрасом и друг с другом, пытаясь хоть как-нибудь подавить нечеловеческие приступы смеха.
Отсмеявшись, они с упоением разлеглись на том самом матрасе, который служил, по совместительству, еще и кроватью, и молча уставились в приоткрытое окно, что располагалось точно напротив них.
Ночь молча уставилась на них, скользя в комнату сквозь тонкое прозрачное стекло, за которым сейчас не колыхалась ни одна былинка — природа смолкла сразу, как только прошла гроза, позволяя себе наслаждаться ее свежестью. Луны так и не было, и теперь весь мир мог наслаждаться лишь темнотой и тишиной, смешанными с грозовым запахом теплой летней ночи.
— Интересно, что же все-таки Сандэрс имел против нас? — задумчиво проговорила Кроф.
Ответа она не услышала. Ей показалось, что ее сестра спит, но каким-то десятым чувством девушка понимала, что что-то идет не так.
— Стенах! — позвала она сестру.
Та как-то странно дернулась, изгибаясь в спине и чужой голос слетел с ее губ, заставив Кроф окаменеть:
— Выслушай меня.
Девушка встала и села напротив говорившего, правда чуть подальше и, подняв глаза на голос, произнесла:
— Я слушаю. Кто ты такой?
Голос немного помолчал, а затем ответил:
— Вы знаете меня под именем Сандэрс. Тебе не стоит меня бояться — я не хочу убить тебя или причинит какой-то вред, я не хочу обманывать тебя и лгать. Я просто хотел поговорить. Поговорить со своими, теперь уже, бывшими врагами.
Девушка, что сидевшая напротив того, кто был некогда полубогом, а затем и Им самим, того, кто хотел ей смерти, вдруг поняла, что не желает ему зла. Ее собеседник был похож на маленького испуганного ребенка, которому стало совсем уж невмоготу творить взрослые дела, который понял, что водить папину машину очень сложно лишь после того, как сам сел за руль и разбился.
— Скажи мне, как это возможно, что ты оказался здесь. — Кроф вдруг показалось, что она видит, как тело ее сестры меняется, приобретая форму того, кто находился в нем, словно одежда, садившаяся по размеру того, на ком была.
— Это полный контакт. — ответил ее собеседник. — Твоя сестра словно смотрит моими глазами, а я — ее. Она внутри меня, но в то же время — это я говорю с тобой, используя ее тело, как материальную вещь, от которой можно оттолкнуться, преобразовав ее в то, чем являюсь я сам. — он немного помолчал, будто решаясь что-то сказать. — У вас тут также темно, как и там, где я был.
— Расскажи мне, где ты был, расскажи мне все, что захочешь. — попросила девушка, слегка касаясь его своей теплой рукой. — Я хочу тебя слушать, я хочу знать твое настоящее имя, хочу знать, откуда ты и почему все вышло именно так. — на ее глазах внезапно выступили слезы от того, что она увидела, насколько может быть больно одному человеку, что он решился прийти к своим врагам; насколько ему сейчас одиноко и обидно, страшно и все равно одновременно...
И насколько же он устал...
— Я сумасшедший. — начал он свой рассказ. — Полноценный и истинный. Я действительно мечтал быть Богом, хоть и не этого мира. Я вообще не строил планов на какой-то конкретный мир, просто хотел исполнить свою мечту, или, точнее, цель. Я хотел быть Богом....
А, когда стал им, понял, что мне это не нужно....
Кроф посмотрела ему в лицо, хотя и не могла точно разглядеть черты. Но девушке вдруг показалось, что она видит перед собой не тело своей сестры, из которого слышится чужой и немного пугающий ее голос, а того, кто был в нем — человека, бывшего некогда ее врагом.
Хотя, был ли он им на самом деле?
Вот он сидит напротив нее — уставший и сломленный, потерявший веру в себя, но все еще сильный. Ему нужна всего лишь цель и он вновь пойдет к ней, обретя былую уверенность и дух. Кроф внезапно поняла, что отчетливо видит его: вот он — светлые солнечно-белые волосы, немного темнее у корней и совсем уж белесые на концах, доходившие чуть ниже плеч, собранные с боков в небольшую косичку, чтобы не падали на лицо; карие глаза с изредка пробегающими в них золотыми искорками, неповторимые, словно его рассказ; довольно молодое лицо, измученное долгими поисками и рухнувшими надеждами.
— Расскажи мне, как все было на самом деле. — попросила она. — Расскажи мне — я хочу тебя слушать...
— Правда? — удивился он. — Я, честно говоря не рассчитывал на это. Ты знаешь, я пришел к вам потому, что мне было уже все равно. Там, где я был так же темно и пусто. Наверное, это тот самый мир, про который ты сказала ей, Оборотню. Столь же мерзкий, как и я сам. Моя тюрьма...
Кроф чувствовала, что он и впрямь пришел к ней исключительно от безысходности.
— Как это — быть Богом? — тихо спросила она, запоздало поняв, что причинила ему этим вопросом боль.
— Это огромная гора, на которой ты сидишь в абсолютном одиночестве. — горько вздохнув, сказал он. — Внизу тоже сидят какие-то люди, они могут даже встать и пройтись вокруг горы, или по каким-то тропинкам. Они могут общаться друг с другом. А ты сидишь на самом верху, на маленьком уступочке, которого едва хватает тебе самому. Где-то чуть ниже пролетают бабочки и птицы, но даже они не могут взлететь столь высоко, а твое место настолько мало, что ты даже не можешь взять что-то на руки, ибо сам неизбежно упадешь вниз.
И вот, ты сидишь там и видишь, как все, кто ниже тебя живут своими жизнями, они рождаются и умирают, а ты все смотришь на них и никак не можешь докричаться хоть до кого-либо, потому что они все слишком далеко от тебя. На вершине дуют сильные ветры, они то и дело пытаются сбросить тебя вниз, бьют в лицо колючим песком и свистят в ушал, обдавая тебя лютым холодом...
Только ветер и песок...
Вокруг тебя стоят такие же горы, на которых тоже кто-то сидит, но и они слишком далеко, чтобы что-либо сказать кому-то из сидящих на вершинах людей. Каждый держится за свою уступочку, стараясь не упасть. И никого нет рядом, только холодный ветер и песок...
Ты в силах сделать что-то для тех, кто ниже тебя: какмнепад — раскачаешься наверху и кого-то внизу засыплет тяжелыми булыжниками, а можешь и расчистить небо у кого-то над головой, если он тебе чем-то понравился.
Но всегда, всегда ты будешь один.
Это хорошо, что сейчас я могу хоть с кем-то поговорить.... — упавшим голосом сказал Сандэрс.
— Как твое имя? — спросила девушка. — Тебя ведь не зовут Сандэрс, ты же был жителем этого мира.
— Называй меня, как хочешь. — ответил он. — Я буду рад любому имени, потому что свое я забыл.. — его голос был неторопливым, словно мазки художника, немного удивленным, если ему задавали вопрос и нечеловечески пустым.
Он и впрямь забыл все, что только можно забыть, побывав на Вершине и испугавшись того, к чему стремился.
— Как же можно забыть свое имя? — удивилась девушка.
— Меня уже очень давно никто не называл по имени. — ответил ее собеседник. — Помоги мне вспомнить... — попросил он. — Или называй так, как хочешь
Кроф на минуту задумалась, отрешаясь от всего, что происходило вокруг, слушая темноту, а потом произнесла:
— Тебя зовут Кристофер. Кристофер Рэй Сандэрс. Ты жил в Англии и умер около сорока лет назад. Расскажи мне, как ты попал в другой мир, как ты умер? Ты сам лишил себя тела? — спросила Кроф.
— Сейчас... сейчас, я попытаюсь вспомнить. — обеспокоено начал говорить тот. — Да, я вспомнил. — обрадовано сказал он через некоторое время. — Я и впрямь жил в Англии. Жил с родителями. Мне было двадцать семь, когда я взяд у отца пистолет и пошел ночью за город, в лес.
Тебя может удивить то, что я в таком возрасте жил с родителями, но я тебе объясню , почему все было именно так. Своего дома я не хотел — не для кого было его строить. С женщинами я общался на расстоянии, они делились на две части: те, кто считал меня полноценным сумасшедшим и те, с кем мне не позволяли общаться тесне известных рамок, потому что тоже считали меня ненормальным. Меня в психиатрическую лечебницу-то не отправили лишь по одной причине — это было бы огромным позором для семьи. А так, братьев и сестер у меня не было, вот я и остался с родителями. — Кристофер немного помолчал, словно вспоминая еще что-то, а затем вновь продолжил рассказ:
— Когда я добрался до леса, то еще долго не мог найти подходящего места. Я не боялся смерти, я, скорее желал ее, потому что считал это выходом в другой мир. Наконец я встал посреди поляны и, прижав дуло к виску, нажал на курок...
Но пистолет дал осечку. У меня тогда перед глазами вся жизнь промелькнула..... — его голос дрогнул, но потом вновь стал твердым. — Я сделал еще одну попытку, но произошло тоже самое. Тогда я проверил патроны, которые сам закладывал в барабан еще пару часов назад. Их там не было. Пистолет оказался не заряжен.
Но я же не дурак. Я же помню, как заряжал его.
Домой я вернулся на рассвете. Родители, конечно, волновались, не спали всю ночь. Они встретили меня на пороге, стали кричать на меня, а потом заметили в руке пистолет.. Тогда они как-то быстро успокоились и мне потом даже показалось, что они забыли обо всем.
Но через день к дому подъехала санитарная машина, из которой вышли двое мужчин в белых халатах. Мои родители думали, что я сплю, но видел, как они прошли в гостинную, как стали распрашивать моего отца, не представляю ли я угрозы, могу ли оказать сопротивление, стоит ли им применять ко мне силу....
Тогда я снял с двух крюков у себя в комнате турник, на котором проводил все свободное время, накинул на один из них кожаный ремень — был у меня такой, хороший, прочный — и, сделав петлю, повесился... — он замолчал, осекся, будто знал, как его собеседница относится к висельникам. — Прости, — сказал он, словно прочитав ее мысли, — я знаю, ты боишься повешенных, но у меня не было выбора. — извинился он за свой рассказ.
— Н-нет, что ты, — дрожащим голосом ответила Кроф, которая сейчас дрожала вовсе не от страха. — Продолжай.
В голове девушки никак не укладывалось то, что произошло с ее собеседником. Вот как, оказывается, бывает. Человек всего-то был немного не таким, как все. Был рассказчиком, которого слушали многие, она знала это точно, потому что сама сейчас хотела слушать его и смотреть те картинки, что возникают в сознании при его словах. Чем он отличался ото всех? Да тем же, что и они с сестрой. Немного читал мысли, знал несколько заклинаний, может быть владел оружием, может быть применял знания на практике; просто был таким же, как они.
Волшебник этого мира. Непонятый окружающими, которые считали его сумасшедшим. Отвергнутый обществом за то, что умел добиваться своего, мог дать сдачи любому, не любил сидеть дома и всегда стремился найти себе дело. Что же, в этом и есть сумасшествие ? Тогда пусть уж лучше все станут такими сумасшедшими!
Какого дьявола?! Пусть весь мир сойдет так с ума!
Кроф подняла глаза на того, кого считала когда-то ненормальным, и поняла, что ничем не отличается от него. Просто так сложилось, что ему пришлось поступить именно так... И она сама сделала бы тоже самое, потому что не более вменяема, чем он сам.
Пусть весь мир тогда сойдет с ума. Так будет лучше, чем исподволь калечить судьбу человека общепринятыми нормами, в которые ты не смог вписаться и потому стал изгоем общества, стал человеком, которого обязательно надо лечить. Из глаз девушки потекли слезы, крупные и соленые. Дыхание становилось тяжелым, словно что-то сдавливало грудь, мешая воздуху проходить в легкие. Словно ее окунули в воду, не дав предварительно набрать в легкие воздух. Она задыхалась от слез, хватая ртом невидимый кислород.
— А потом, — продолжил Кристофер, — я видел, как поднимаюсь все выше и выше, под самый потолок. Никакого света я не встречал. Просто поднимался и видел свое тело, висящее на крюке; видел, как в комнату ворвались санитары, готовые в любой момент огреть меня тяжелой палкой, если я окажу сопротивление. Но я не оказал. Вот он я, берите! Я не сопротивляюсь! Что же вы не берете, или уже не нужен? — Кристофер горько усмехнулся, — Я Видел своих родителей, которые вошли следом за санитарами. Отец успел подхватить мать, когда та упала в обморок.
А потом я поднялся еще выше и уже не смог видеть, что происходит внизу. Теперь я видел людей на уровне того, где находился. Сквозь стены домов, мимо которых пролетал вверх. Они все чем-то занимались и не видели меня. А я летел и смотрел на них. Никто не знал, что случилось со мной. Они все жили своей жизнью, а я умер...
А затем наступила темнота и я пришел в себя в темной комнате, где я лежал на полу, раскинув в стороны руки. У меня, почему-то, уже были длинные волосы — здесь-то мне их отращивать не разрешали, а то будет «не как у всех» — и какая-то другая одежда. Что-то вроде рубашки и брюк, но они мало походили на то, что я носил в этом мире.
Я вышел из этой комнаты. Мимо меня бегали какие-то люди, которые, казалось, и не замечами меня. Я прошел по длинному светлому коридору и увидел в конце него портал. Я вошел в него и оказался в каком-то мире, где и приступил к исполнению своей давней цели.
Вот и вся моя история...
Девушка медленно подняла дрожащую руку и полжила теплую ладонь на его плечо, от чего Кристофер дернулся, словно от удара.
— Что с тобой? — испугалась она.
— Тепло. — задумчиво проговорил он. — Я и забыл, что такое «тепло». Только не убирай руки. — поспешно добавил Кристофер, будто вновь прочитал ее мысли. — Я хочу вспомнить, что это такое.
— Ты можешь читать мысли. — скорее утвердительно, чем вопросительно сказала Кроф. — Как ты этому научился?
— Так же, как и вы с сестрой. — просто ответил он. — Я учился сам. Это не трудно, если все считают тебя психом. От того, что тебе нечем и не с кем заниматься, ты учишься познавать мир, его законы и устройство. А ведь любая магия идет от туда, от простых законы мироздания.
— Скажи мне, Кристофер, — Кроф слегка провела ладонью по его плечу, от чего по его телу пробежала легкая дрожь, — зачем ты хотел убить нас? Чем мы перешли тебе дорогу и зачем следовало убивать... наших... — она не смогла сдержать слез и потому замолчала, чтобы он этого не заметил.
— Оборотень сказала, что мне все равно придется убить вас, потому что вы являетесь официальными противниками мне. И попросила меня дать ей возможность сделать это самой. Это все, чего она потребовала от меня за то, что станет помогать мне в осуществлении моего плана. Я ничего не имел против вас лично. Я вас даже не знал и мне, честно говоря, было просто все равно, что вы хотите мне помешать. Я просто знал, что все равно стану тем, кем хочу.
— Ну и как? Стал ты Богом, понравилось? — зло спросила девушка, смахивая слезы с ресниц.
— Нет, не понравилось. — откровенно и честно сказал Кристофер. — Потому я и ушел оттуда. Если бы я не захотел слезть с той вершины, то никто из вас не смог бы мне помешать. Вы же не стали бы спорить с Богом?
— Может, и стали бы. Зато умерли бы все вместе. — снова обозлилась Кроф.
— Но ваши помощники не мертвы. — с детским удивлением ответил тот. — Они живы, просто немного ранены.
— Но, Оборотень же сказала, что ... — теперь настала очередь удивляться его собеседнице.
— Ты знаешь, что такое, когда у тебя дома в банке живет бабочка? — спросил он ее. — Красивая такая, вся переливается. Ты ее кормишь, меняешь ей травинки и смотришь, как она медленно и неуклонно умирает в неволе. Ты думанешь, что надо отпустить ее на волю, чтобы она жила. Но все время тянешь с этим, не хочешь расставаться с ее красотой, а потом бабочка умирает...
И ты смотришь на нее, как она лежит на дне банки и больше не шевелится, не расправляет свои крылья, не ползает по травинкам и думаешь: «Какой же я был дурак! Вот, если бы я отпустил ее день назад, она бы напилась нектара и осталась бы в живых, а теперь она умерла и все потому, что я не отпустил ее, как хотел....»
А на Вершине ты не сможешь удержать и банки с этой самой бабочкой — там ты всегда одинок, потому что Бог.
И я вернул их, чтобы не сожалеть о том, что мог бы это сделать.
— Ты стал Богом, чтобы понять, что тебе это не нужно и, чтобы вернуть тех, кто умер из-за твоего восхождения. — удивленно и рассеянно произнесла Кроф. — Кристофер, тебе следовало быть рассказчиком, а не богом. Потому, что в этом ты — настоящий Бог. Я вижу, словно на яву, все, что ты говоришь. У тебя потрясающий дар — ты делаешь любую историю интересной, а любой рассказ — неповторимым, как и ты сам. Держу пари, что даже, когда ты рассказывал всем, кем хочешь быть, тебя слушали с интересом и не один раз, потому что никогда не повторялся.
— Да, меня слушали. — грустно подтвердил ее слова Кристофер.
— Тогда, почему? — сердце Кроф сжалось от мысли о том, что могло бы быть иначе и мир не потерял бы настоящего Бога и прекрасного рассказчика, если бы попытался хоть немного понять его в свое время.
— Да вот, не сложилось... — опустил Кристофер свою белую голову.
Они оба замолчали, но молчание это было уютным, не тягостным. Ночь за окнами медленно линяла в утро, уступая место светлому времени суток. Чернильный мрак безлунья постепенно разбавлялся сумерками дня, которые неслышно ступали по мокрой земле и безжалостно гнали прочь темноту.
Природа молчала, не шевелясь ни единой своей былинкой, словно до сих пор боялась столь сильно испугавшей ее грозы — ее возвращения. Но небо было чистым и безоблачным. На нем постепенно гасли последние стойкие звезды, и вот-вот солнечные лучи должны были облизать, обласкать замерзшую землю...
— Что ты теперь будешь делать, Кристофер? — тихо спросила Кроф через какое-то время.
Ее собеседник осторожно коснулся ее руки, все еще лежащей у него на плече. Его пальцы были холодны, словно он был мертв. Кристофер провел ими по коже девушки и странная волна охватила ее. Его пальцы были нежны и осторожны — редкое качество для того, кому все же приходилось убивать. А ему приходилось — она знала это точно, потому что нельзя пройти такой длинный путь, связавшись с Оборотнем, и не испачкаться в крови.
— Почему ты отдаешь мне свою ласку? — вдруг спросил он.
— Потому, что ты забыл, что это такое. А почему ты это делаешь?
Он немного помолчал, будто вспоминая что-то. А затем сказал:
— Я благодарю тебя. Поэтому и поступаю именно так.
Кроф чуть не засмеялась. Ребенок! Боже, какой же он еще ребенок! Почему же все вышло именно так?
Если бы не Оборотень, они бы не стали врагами. Но, если бы не она, то и Кристофер никогда бы не понял, что на самом-то деле ему вовсе не нужно то, к чему он стремился все эти годы. Если бы все сложилось по другому, если бы в свое время кто-нибудь, хоть кто-то был с ним рядом, чтобы доказать, что его сумасшествие — это всего-навсего общественное заблуждение, глупость. Ведь общая масса не всегда права. В тот раз оказаллось именно так.
Если бы хоть кто-нибудь был рядом с тем, кто целился себе в висок, чтобы остановить его руку...
Но никого тогда не случилось рядом. И теперь уставший, испуганный человек, чья жизнь оказалась не столь уж и важна в общем уравнении моралей, сидит на холодном полу и рассказывает истории из своего опыта. Просто потому, что хочет и умеет это делать — единственное, в чем его нельзя упрекнуть и что нельзя отобрать. Его дар рассказчика.
Но насколько же можно заблудиться, чтобы забыть человеческое тепло?
— Так, куда ты теперь? — повторила свой вопрос Кроф. — Хочешь, останься с нами...
— Нет, я не могу. Это не мой путь и не мои поиски. — покачал головой Кристофер. — Прости, я не могу. Я не знаю, что стану теперь делать... — обречено добавил он.
— А хочешь, я подскажу, что именно? — спросила Кроф, пряча слезы, потому что знала — назад дороги нет и после ее слов он уйдет навсегда.
— Скажи. — попросил тот.
— Ты был почти Богом, а затем и им самим. Был странником и убийцей, помошником и хозяином. Ты обошел многие миры в поисках своей цели.
А теперь попробуй рассказать людям, что это все такое, попробуй донести до них то, что понял ты. Стремись оказаться рядом с теми, кто, как и ты, попытаются однажды приставить дуло к виску...
— Ты подарила мне цель, Кроф. Я благодарю тебя. — он прижал ее к себе и слегка коснулся губами ее щеки. — Не плачь. — попросил он, чувствуя соленые слезы на ее коже. — Я обязательно вернусь, чтобы еще раз увидеть тебя. Я очень скоро вернусь...
В комнате уже давно стало настолько светло, чтобы не путаться в темноте и не представлять себе глупых надежд на то, что разговариваешь с кем-то еще, кроме своей сестры, что ты еще не сошла с ума. Но Кроф все равно продолжала смотреть на светловолосого человека к теплыми карими глазами, в которых все чаще и чаще стали пробегать золотые искорки.
Девушка встала и, спустившись вниз, вышла на крыльцо. На котором села и уронила голову на руки, подставив себя теплому утреннему солнцу. Через несколько минут спустилась и ее сестра. Стенах села рядом и, ничего не говоря, положила руки на плечи своей сестре. Та лишь сильнее уткнулась в них и в себя, продолжая подрагивать от душащего приступу слез. А потом, немного успокоившись, сказала:
— Почему же так? Одним все, а другие.... на собственном ремне... — ее глаза были пусты.
— Законы природы, наверное... — глядя в даль, ответила Стенах.
Я был почти Богом, мне осталось чуть-чуть,
Один только шаг и перешагнуть
Заветную грань, за которой любой
Сможет отвергнуть страх или боль.
Я был почти Богом и эта мечта
Во мне с давних пор, как проклятье, жила,
Колола мне душу и жгла мою плоть.
Но кто я сейчас? Ни жив и не мертв!
Я опускался на дно дивных бездн,
Среди скал холодных искал я свой крест,
Но тени войны мной владели всегда...
Я был почти Богом, но им — никогда.
Злой ветер рвал крыши и бился в стекло,
И я не услышал, как время прошло.
Среди скал холодных и упрямого льда
Я был почти Богом, но им — никогда...
ЭМИНА. 06. 08. 2004.
P. S. А кто вам сказал, что этого не было?..
Законы природы.
Хорошо, что мне тогда, в тот год, хватило ума записать эту историю в деталях. Трудно удерживать в памяти такие детали, как то, что человек бл рассказчиком, какие у еего были волосы и глаза. В этом рассказе нет вымысла. Вообще нет. Это точная история, которая произошла со мной в тот год, когда он был написан. И я могу сказать одно: я читала его сейчас и плакала. От того, что в моей памяти всплывали детали, я слышала голоса прошлого и никак не могла понять: как можно было отказаться ото всего этого? Променять на материальность этого мира? Как, черт побери, можно было просто забыть такое? Я же помню... Помню, как дрожали мои губы, помню, как плакала на крыльце, помню его глухой, усталый голос, его глаза, полные отчаяния!
Мне больно не за себя. Мне больно от того, что как только я перестала видеть, здесь и сейчас, мои истории стали никому не нужны, кроме меня и мойй памяти.
А в рассказе полностью описан ритуал. Да, он был немного детским, но тут уж стоит сделать скидку на наше представление о ритуалах в те годы. Тогда мы обе умели чувствоватьи проникаться историями иных людей. А еще этот рассказ о предательстве друзей и верности врагов. И о том, как я впервые стала слушать того, кого должна была ненавидеть. И о том, как впервые я научилась л.бить того, кто вовсе не ждал от меня этой любви.
Этот рассказ о прошлом, которое положило начлло настоящему и будущему. Хотя, какой же это рассказ? Это хроника событий, полная и неумолимая.
А у меня до сих пор в ушал иногда звучит его голос: "Выслушай меня..."
С тех пор я научилась слушать и слышать.
читать дальше
Мне больно не за себя. Мне больно от того, что как только я перестала видеть, здесь и сейчас, мои истории стали никому не нужны, кроме меня и мойй памяти.
А в рассказе полностью описан ритуал. Да, он был немного детским, но тут уж стоит сделать скидку на наше представление о ритуалах в те годы. Тогда мы обе умели чувствоватьи проникаться историями иных людей. А еще этот рассказ о предательстве друзей и верности врагов. И о том, как я впервые стала слушать того, кого должна была ненавидеть. И о том, как впервые я научилась л.бить того, кто вовсе не ждал от меня этой любви.
Этот рассказ о прошлом, которое положило начлло настоящему и будущему. Хотя, какой же это рассказ? Это хроника событий, полная и неумолимая.
А у меня до сих пор в ушал иногда звучит его голос: "Выслушай меня..."
С тех пор я научилась слушать и слышать.
читать дальше