страхи растут, как одежда и обувь, где-то в пятнадцать не станет волков. лёжа в постели, ты думаешь «Боже, если изгой, то как долго таков?». утро встречает омлетом и чаем, новой насмешкой и едким словцом. волки, увы, никуда не уходят, волки всего лишь меняют лицо.
в новом абзаце – немного за двадцать, страхи уже не царапают дверь. тихо профессор бубнит теорему, что-то рисуй, посчитай и замерь. райское время в бордовой обложке сменится вскоре восьмым этажом, факсами, скрепками, письмами, бланками, новым ай-падом, бумажным ножом.
если за тридцать, то страхи исчезнут, разве что должность тревожит чуть-чуть. сердце немного торопится биться, если директор решил упрекнуть. впрочем, не страшно, всё быстро решится, офисный город похож на игру. то, что под вечер грозит катастрофой, как-то легко забывают к утру.
вечер свалился откуда-то с крыши, вздрогнул фонарь, побледневший, как смерть, время надело домашние тапки, взбило подушку, готовится петь, вот колыбельная звякнет на листьях старого клёна, что смотрит в окно. ты не ложишься, на имени Диккенс статус меняешь «уже прочтено».
сидя на кресле, ты вспомнишь, как раньше лишь одеяло спасало от бед. плотно укрывшись, уже не боялся и засыпал под багряный рассвет. волки вернулись, опять изменившись, холодом вьюги легли на кровать. книгу отложишь и думаешь: «Боже, сколько ещё одному засыпать?»
(с) Deacon